Барков пресек попытку собеседника приподняться, то есть попросту швырнул его назад, на стул, при первом же движении.
– Смерти ты не боишься! – тихо произнес он. – Национальным героем хочешь стать! Видишь, какую бумагу замечательную составил…"Собственноручно", кстати, пишется через два "эн"…Так вот, я помогу тебе. Помогу стать тем, кто ты есть! Знаешь кем? – Барков зловеще задышал, набирая в грудь воздух. – Дерьмом последним!!! – заорал он неожиданно, и тут же со всего маху двинул Хартаева пудовым кулаком по ребрам.
Омоновский подполковник, знавший толк в кулачном деле, сразу все понял: по тому, как "хекнул" боевик сбитым дыханием, как стремительно отлетел в угол с перекошенным от боли лицом, Алькеев безошибочно определил, что несколько ребер от этого страшного удара лопнули и впечатались во внутренние органы, разрывая и травмируя их.
– Мы тебя еще несколько часов тут подержим, – хрипло дышал сверху Барков, удовлетворенно наблюдая, как Хартаев ловит ртом воздух и слизывает с губ кровавые пузыри. – Потом к своим в подвал пойдешь. – Барков шипел прямо в лицо сидящему на полу боевику. – Расскажешь, что били… А до этого мы их сюда по одному водить будем и бумагу эту показывать! Тут ведь много чего написано… Главное – подпись твоя на обороте собственноручная с одним "эн". И каждому расскажем, что ты их сдаешь, их семьи, их родственников. Что жизнь себе этим вымаливаешь! Как думаешь, – обратился он к Алькееву, – удавят его после этого?
– Это вряд ли, – отозвался тот. – Скорее на части разорвут.
– Я тоже так думаю! – кивнул Барков. – Можно бы, конечно, смириться и дождаться, когда этой сволочи дадут "пожизненное". Но, веришь, Алькеев? Не могу!!! Не могу представить, что он будет по-прежнему по земле ходить, что утро завтрашнее встретит… Потом кормить и поить его будут за народные деньги лет двадцать! А затем случится чудо, и эта мразь вопреки всему не сдохнет, а выживет! И даже выйдет на свободу! Пусть старым уродом, пусть калекой, с развороченной тюремными пидарами задницей, но выйдет! Представляешь, Алькеев?! А я не могу это представить!!! В самом кошмарном сне не могу!!! Поэтому считай, что приговорил я эту суку согласно повелению моей офицерской совести к смертной казни через растерзание на части такими же подонками, как он сам!
Барков рывком швырнул Хартаева на стул. Тот невольно застонал от жгучей боли и перегнулся пополам.
– Все! Минут тридцать ему ребра еще помните, а потом в камеру! – приказал Барков подполковнику и двинулся из кабинета, но в ту же секунду спиной почувствовал какое-то движение. Он резко обернулся и увидел, как в замедленной съемке, что Хартаев в прыжке отрывается от пола, выносит головой чудом уцелевшее стекло и вместе с хлипкой, поврежденной пулями оконной створкой исчезает за линией подоконника.
Барков бросился к окну и сразу понял, что боевик свой прыжок рассчитал точно, с учетом небольшой высоты – всего-то второй этаж. Поэтому траектория полета была выбрана так, чтобы приземлиться именно на голову и именно на асфальт…
Теперь он неподвижно лежал с переломанными шейными позвонками и смятым, как консервная банка, теменем.
– Как докладывать будем? – растерянно спросил Алькеев, вернувшись через минуту к столу и смущенно поглядывая на Баркова.
– Как хотите! – мрачно ответил тот, еще не веря, что вся эта история закончилась так нелепо.
– Ну, хорошо, попробую… Капитан! – позвал подполковник, тщательно убирая со стола бумаги. -…Тут такое дело, Герасименко: сбежать этот гад хотел. В окно выпрыгнул, да не рассчитал. Составьте рапорт, как положено. Я подпишу. Не доглядели мы…
Особенности национальной символики
По дороге из Астрахани, в вертолете, Барков пытался хоть ненадолго отключиться, но это ему никак не удавалось. Как только он закрывал глаза, перед ним в деталях возникала сцена, участником которой он стал на выходе из здания железнодорожного вокзала.
– Володя! – хрипло окликнул его грязный сморщенный мужичок, от которого даже на расстоянии разило алкоголем и давно немытым телом.
Барков сначала не понял, что обращаются к нему, и двинулся было дальше. Сопровождавшие полковника бойцы стали аккуратно отодвигать мужичка, но тот настойчиво повторял:
– Володя! Барков!…Не узнаешь?
Он развернулся, цепко всмотрелся в сморщенное лицо убогого, дурно пахнущего и одетого в рванину человека, думая, что впервые видит этого бомжа. А тот улыбнулся абсолютно беззубым ртом и произнес:
– Луанда, 1991 год, лейтенант-переводчик Жадаркин…вспомнил?
– Жадаркин!? Коля?! – Барков развернул могучие плечи и бросился к боевому товарищу, с которым бок о бок отслужил три года в Анголе. Правда, как вспомнил Барков, парень был тогда на два года его моложе, а теперь выглядел на все семьдесят…
Бомж решительно отстранился.
– Это… – он замялся, проглатывая слюну, будто ему было трудно говорить, закашлялся и повторил: – Это… дай немного денег. Рублей двести. Если не похмелюсь, до утра не дотяну!… И… не смотри на меня так! Дай денег и все! И не спрашивай, просто помоги! Есть же у тебя две сотки… или вон у них… – бомж кивнул на стоящих возле Баркова вооруженных мужчин.
– Сержант! – Барков подозвал молодого парня. – Там, в "УАЗике", в моей сумке есть бутылка коньяка…Быстро сюда!
Потом он достал из кармана портмоне и, не открывая, протянул боевому товарищу, которого по-прежнему не узнавал: не было даже намека на сходство с тем Жадаркиным. -…Коля! Может, все-таки скажешь, как…
– Брось, Володя! – оборвал тот, пряча трясущимися руками портмоне в недра мятого пиджака неопределенного цвета. – За коньяк спасибо…
– Да постой ты! Давай со мной… Я помогу… Можно же…
– Нельзя! – покачал головой тот. – Не пойду я с тобой!
– Почему? – искренне удивился Барков.
– Мало меня менты по почкам лупили?! – неожиданно огрызнулся Жадаркин.
– …Я же друг тебе, Коля! – растерялся Барков. – Мы же с тобой…
– Брось! – Жадаркин демонстративно сплюнул под ноги. – Чужие мы теперь! Ни хрена ты не понимаешь! Гляди, что в городе случилось! Когда бандюки вам тут рожу чистили, никто на вашу защиту не встал! Никто!!! Каждый сам за себя, и никто за власть! А знаешь, почему?
Жадаркин тяжело закашлялся и пояснил, грозя корявым пальцем:
– Власть, Вова, она есть физическое уродство, вроде лишней хромосомы! Она от дьявола! Поэтому мне с тобой идти некуда!…А коньячку щас выпью за твое здоровье!…Благодетель, блин!
Бомж весело и зло сверкнул глазами, и стало ясно, что никогда бы он не обратился за помощью к бывшему сослуживцу, если бы не изматывающее похмелье.
Гирин слушал доклад Баркова молча, разглядывая в бинокль остров, и по его лицу было видно, что он пребывает не в лучшем настроении. Он ожидал результатов работы передовой группы боевых пловцов, в задачу которой входило разблокировать вход в графское подземелье.
Один только раз за все время генерал обернулся и внимательно посмотрел на Баркова, когда тот, ничего не скрывая, рассказал о выпрыгнувшем из окна Хартаеве. Потом опять уставился в бинокль.
– Доклад закончен, товарищ генерал! – пробасил Барков.
– Я так понимаю, больше всего вас зацепили не действия бандитов, а слова вашего бывшего боевого товарища, так?
– Так! – нехотя согласился Барков.
– Глупости! – отрезал Гирин. – Люди не обязаны власть любить. И тем более защищать. Наоборот, это власть должна обеспечивать их безопасность!
– Да понятно… Я вот о чем: может, власть наша пока не стала…праведной, что ли? И коли этого не случилось, люди при каждом удобном случае демонстрируют свое полное к ней равнодушие!
– Эк, куда ты хватил! – генерал оторвался от бинокля. – Праведная власть… Это, брат, серьезно! Где же ты такую власть видел?
– А Шарпей? Вы о нем всегда хорошо отзывались! И о Бутине тоже!
– Коля твой не с Шарпеем дело имел, не от него по почкам огреб! И в бомжи попал не их заботами! Власть – она большая и разная. И чаще всего мурло у нее гнусное и вороватое! И обязательно высокомерное! Тут твой приятель прав! Знаешь, почему столько дури у нас? Почему чинуши ерунду порют, когда и первокласснику ясно, что надо делать – а они все наоборот, все через…?!
– Ну?
– Слишком они уверены в собственной непогрешимости!…Знаю я парочку таких наглецов в Кремле! А ошибутся – ну и наплевать! Сами же себя поправят, если надо! Власть-то – вот она, тут, в кармане! А страна – как полигон, на котором испытания проводятся. А сверху этот кремлевский клерк, которому все позволено! Вивисектор гребаный!
Барков опешил. Таких резких выражений от Гирина, который в политику не лез и вообще слыл человеком осторожным, он не ожидал. Похоже, тема задела генерала всерьез.
– Вот тебе пример, – азартно продолжил тот. – Недавно они затеяли шоу: какое имя надо присвоить России! Ну скажи, зачем? Кому это в башку пришло? Двадцати лет не прошло, как совсем другим богам в стране поклонялись! Мы все еще "белые" и "красные", никуда это не делось!
