Точно так же не сумели зацепить и его, Боруха, хотя трижды приводили милицию: «По какому праву проживаете в городе?» — «По праву гуманных советских законов, дорогой товарищ! Приехал навестить знакомого доцента… Вот справка. Вот копия моего заявления в отделение милиции. Вот обратный билет на поезд. Только закомпостировать и отбываю в Ростов-на-Дону, а оттуда дальше. Не у всех же есть такие привилегии — проводить отпуск на Чёрном море!..»
Между прочим, тому доценту он передал всё, что положено, и деньги. Крупную сумму как «вспомоществование от солидарных советских рабочих». Это вдохновляло.
Короче, организовалось ядро. Обросло активистами и придурками, которым лишь бы побузить. Ущербные, их в любом коллективе довольно, особенно в дефективном.
Американцы рассчитывали на значительную раскачку, им позарез нужно было мощное протестное выступление, чтобы подбодрить подполье в Венгрии и Польше. Мы же знали, что выйдет пшик, но и нам необходим был такой пшик, чтобы вонь дошла до Вашингтона.
Спекулянты разного калибра потом писали, что якобы организаторы событий хотели привести к власти в СССР либерала типа В.Гомулки, — это чепуха. Он, Борух, с самого начала знал, что всё ограничится кваканьем в глухом болоте.
Чего он тогда не знал, так это того, что КГБ пронюхал о предстоящем выступлении и готовился к нему. Вся диссидентская рать, разумеется, перехезалась бы, если бы она это знала, но от них скрыли, сделали специально, чтобы усилить эффект демонстрации нашего организаторского потенциала. Конечно, это была подлость за спиной исполнителей. Они всё же рисковали.
Бузу затеяли «самые тёмные» — формовщики сталелитейного цеха. Конечно, их перед этим «согревали» — для бодрости. Пришёл директор с партийным секретарём и вдвоём стали качать права: мол, позорите рабочий класс. Повышение цен — это временная мера, чтобы поднять рентабельность колхозов. Наши люди тут же предложили «согласительную комиссию». Директор Курочкин посчитал это ультиматумом. Правильно, конечно, посчитал, потому что сразу же после этого «возмущённые массы» перекрыли железнодорожные пути. Они бы их всё равно перекрыли, но получили зацепку. Там отличился мой «доцент». Поезда, курсировавшие по ветке Саратов-Ростов, встали, начальство забило тревогу, полетели телеграммы в ЦК КПСС.
В тот же день позвонил мой шеф. Плановая связь. Говорили только о погоде. Но я уже знал, что ЦРУ очень высоко оценивает наши действия.
Это потом, когда всё закончилось и мы оказались вдвоём на рижском взморье, шеф признался после второй бутылки «бальзама»:
— Гордись, Борух, мы добились исторической победы. О нашей победе в точности не знают ни в Москве, ни в Вашингтоне, но хорошо знают там, где это необходимо… Во-первых, вновь, и на сей раз окончательно, американцы признали, что наше диссидентское ядро в СССР располагает наибольшим оппозиционным потенциалом. Мы, брат, теперь выступим по всему западному миру как самые компетентные специалисты по «русскому вопросу». Перед нами открываются двери 120 (представь себе!) исследовательских советологических центров, и мы, конечно, полностью укомплектуем их. За это заплатят нам миллиарды долларов, две с половиной тысячи докторов, доцентов и прочих оболтусов завтра займут в этих институтах решающие позиции… Решающие!.. Но главное — это то, что русским никогда не видать уже русофильской, кондовой власти. Именно в Новочеркасске, поверь мне, совершился этот поворот. Наш вклад оценён по достоинству… Антисемитское быдло, возмущённое действиями Хрущёва, давно готовило дворцовый переворот. Главную ставку русаки делали на Кириленко, второе лицо в партии, человека, который поднял на щит Ивана Шевцова гораздо выше, чем Хрущёв поднял Солженицына и Евтушенко. Хрущёву давно внушали, что Кириленко занимается подсиживанием и хочет умыть руки. Так Никита орал на него по спецсвязи: «Старый пердун, если ты теперь не проявишь воли и характера, завтра же выкину тебя на помойку!» Но погублен и другой, может, ещё более опасный антисемит — Фрол Козлов. Американцы считают, что он имел наибольшие шансы в русской партии, и если бы пришёл к власти, процесс десталинизации, столкнувший режим в перманентный духовный кризис, был бы откручен назад. Он повёл бы страну по иному пути, по которому собирался повести её Сталин…»
Мой «набальзамированный» шеф, конечно, ошибался. Или пускал мне пыль в глаза. Паши вели свою большую игру и до поры никого об этом в известность не ставили. После событий в Новочеркасск хлынули важные персоны. Побывал там и Анастас Микоян, который не обвёл вокруг пальца, может, одного только Лазаря Кагановича, и то потому, что дудел с ним в одну дуду. После Хрущёва лояльные к нам силы протащили в «генеральные» Брежнева, тот дал нужные заверения, что обеспечило тихое созревание всех условий для «перестройки» и переворота. Правда, путь был долгий, но у бога дней много. Русаки не оставляли, впрочем, интриг, но они оказались полными бздунами, во многом рассчитывали на свой обычный авось, и хотя имели самотужный прожект о восшествии на престол русской партии при Черненко (он — почётный председатель, а члены Политбюро — Косолапов, Чебриков и прочие «медведи»), прожект тотчас же лопнул, едва удалось ускорить финал: Арбатов, говорят, вложил в предсмертные уста Черненко фразу, которая всё решала: «Только Михаила Сергеевича…»
Куда только не уносят воспоминания!..
События в Новочеркасске обросли, между тем, легендами и ныне используются как главный обвинительный документ советскому строю. И это хорошо: правды никто из нового поколения не знает, но он, Борух Давидович (тогда Борис Денисович) долго помнил все детали, имена и фамилии. И директора Курочкина, и Сиуду, и Коркача, и лавирующего тщеславца Шапошникова, заместителя командующего Северо-Кавказским военным округом, который держал сторону забастовщиков, и Шульмана, единственной жертвы группы закопёрщиков, хотя жертв вообще-то было много: 25 убитых и сотни две раненых со стороны демонстрантов, трое убитых и более 50 раненых со стороны режима.
2 июня пять тысяч рабочих, опрокинув милицейское оцепление, двинулись от завода к горкому партии, что помещался в старом Атаманском доме. К ним присоединилось ещё четыре тысячи поднятого нами «отряда солидарности» плюс разная шантрапа, которой велели бить витрины и грабить магазины: это всегда создаёт впечатление полной беспомощности и даже парализованности власти.
Начальство ещё рассчитывало уладить всё миром, но события уже развивались по законам, о которых ничего не знало ни наивное начальство, ни бунтующий слепо народ, ни урезанный в правах КГБ.
Он, Борух Давидович, потом ядовито хихикал, читая воспоминания очевидца, которому удалось через несколько лет ускользнуть на Запад из Ленинграда: «Рабочие обращались к своей партии и требовали одного — рассмотреть их просьбы в совокупности, исходя из ленинских норм законности. Они шли под красными флагами и с портретами Ленина. В ответ раздались автоматные очереди. Танки ринулись на бастующих… На площади остались десятки окровавленных тел. Более сотни раненых бежали в страхе и смятении…»
Засранец, типичный совок, который ничего не расшурупил даже в верхнем срезе событий…
В идеологическом противоборстве не может быть места слюнтяйству и розовым надеждам. Ложь и дезинформация — это нормальное оружие.
Было не так, совсем не так. Если бы было так, как сообщал очевидец, ничего бы вообще не было, операция, к которой готовились несколько месяцев, была бы сорвана. Внешние события нисколько не отражали внутренних, скрытых, но определивших все перспективы…
Дорогу возбуждённым толпам перегородили войска. Но они не удержали демонстрантов. Часть людей, действовавших строго по предписаниям, проникла в здание горкома и учинила погром. Попыталась взять заложников, правда безуспешно.
Главное тогда были солдаты. На них бросили охваченную психозом массу: «Кого защищаете, сволочи? Толстопузых, что пьют нашу общую кровь? Долой паразитов-антиленинцев! Да здравствует власть стачкомов! Незаконно репрессированные граждане — на баррикады, пришёл наш час!..» Эти тоже хорошо управлялись. Лишних, вызывающих сомнения лозунгов не было.
В нескольких местах — по сигналу — начали разоружать солдат. Офицеры дрогнули и велели дать предупредительный залп в воздух. Один, второй. И тогда «из толпы» под шумок стали прицельно стрелять из пистолетов. У наших плановых боевиков было своё прикрытие и свои пути отхода. Это считалось сердцевиной замысла.
Когда краснопогонники увидели, как падают их товарищи, началась лихорадочная пальба на поражение «провокаторов», что и было нашей целью…
Это была, несомненно, вершина личной карьеры Боруха, может, даже вершина в штурме сталинской системы, разве кто-либо из её защитников был способен извлечь нужные уроки?..
