министр Ичкерии), требуют отставки Масхадова. В январе 1999 г. Масхадов вводит шариатское правление, начинаются публичные казни на площадях, но и это не спасает от раскола и неповиновения. Одновременно Чечня стремительно нищает, люди не получают зарплат и пенсий, школы работают плохо или не работают вообще, «бородачи» (исламисты-радикалы) во многих районах нагло диктуют свои правила жизни, развивается заложничес-кий бизнес, республика становится мусоросборником российского криминала, а президент Масхадов ничего с этим поделать не может…
В июле 1999 г. отряды полевых командиров Шамиля Басаева («герой» рейда чеченских бойцов на Буденновск, с захватом больницы и роддома, результатом чего стали начавшиеся мирные переговоры) и Хаттаба (араба из Саудовской Аравии, умершего в своем лагере в горах Чечни в марте 2002 г.) предприняли поход на дагестанские горные села Ботлих, Рахата, Ансалта и Зондак, а также равнинные Чабанмахи и Карамахи. Россия должна чем-то отвечать?… Но в Кремле – нет единства. И результатом чеченского рейда на Дагестан становится смена руководства российских силовых структур, назначение директора ФСБ Владимира Путина преемником дряхлеющего президента Ельцина и премьер-министром РФ – на том основании, что в сентябре 1999 г., после августовских взрывов жилых домов в Москве, Буйнакске и Волгодонске с многочисленными человеческими жертвами, он согласился начать вторую чеченскую войну, отдав приказ о начале «антитеррористической операции на Северном Кавказе».
С тех пор многое поменялось. 26 марта 2000 г. Путин стал президентом России, на полную пиаровскую катушку использовав войну как средство создания образа «сильной России» и «железной руки» в борьбе с ее врагами. Но, став президентом, он так войну и не остановил, хотя после своего избрания имел для этого несколько реальных шансов. В результате кавказская кампания России теперь уже 21-го века вновь превратилась в хроническую и выгодную слишком многим. Во-первых, военной верхушке, делающей себе блестящие карьеры на Кавказе, получающей ордена, звания, чины и не желающей расставаться с кормушкой. Во-вторых, среднему и низовому военному звену, имеющему стойкий доход на войне за счет разрешенного сверху повального мародерства в селах и городах, а также массовых поборов с населения. В-третьих, и первым, и вторым, вместе взятым – в связи с участием в нелегальном нефтяном бизнесе в Чечне, который постепенно, по мере войны, перешел под совместный чечено-федеральный контроль, осененный государственным, по сути, бандитизмом («крышу-ют» федералы). В-четвертых, так называемой «новой чеченской власти» (ставленникам России), нагло наживающейся на средствах, выделяемых госбюджетом на восстановление и развитие экономики Чечни. В-пятых, Кремлю. Начавшись как стопроцентно пиаровская акция под выборы нового президента России, война впоследствии стала удобным средством лакировки реальной действительности вне территории войны – или увода общественного мнения от неблагополучного положения внутри руководящей элиты, в экономике, политических процессах. На российских штандартах сегодня – спасительная идея о необходимости защиты России от «международного терроризма» в лице чеченских террористов, постоянное подогревание которой позволяет Кремлю манипулировать общественным мнением как заблагорассудится. Что интересно: «вылазки чеченских сепаратистов» теперь возникают на Северном Кавказе всякий раз «к месту» – когда в Москве начинается очередной политический или коррупционный скандал.
Так воевать на Кавказе можно десятилетия подряд, как в 19-м веке…
Остается добавить, что сегодня, спустя три года после начала второй чеченской войны, опять унесшей многие тысячи жизней с обеих сторон, никто точно не знает, сколько людей живет в Чечне и сколько вообще чеченцев на планете. Разные источники оперируют цифрами, отличающимися в сотни тысяч человек. Федеральная сторона преуменьшает потери и масштабы беженского исхода, чеченская – преувеличивает. Поэтому единственным объективным источником остаются результаты последней переписи населения в СССР (1989 г.). Чеченцев тогда насчитали около миллиона. А вместе с чеченскими диаспорами Турции, Иордании, Сирии и некоторых стран Европы (в основном это потомки переселенцев времен Кавказской войны 19-го века и Гражданской войны 1917-20 гг.) – чеченцев было чуть больше миллиона. В первую войну (1994-1996 гг.) погибло око-то 120 тысяч чеченцев. Число погибших в ныне продолжающуюся войну неизвестно. Учитывая миграцию после первой войны и в течение нынешней (с 1999 г. и до сих пор), ясно, что произошло повсеместное увеличение численности чеченских диаспор за рубежом. Но до каких размеров, вследствие распыленности, – тоже неизвестно. По моим личным и необъективным данным, основанным на постоянном, в течение всей второй войны, общении с главами районных и сельских администраций, в Чечне сегодня остается от 500 до 600 тысяч человек.
Многие населенные пункты выживают как автономные, перестав ожидать помощи как из Грозного, от «новой чеченской власти», так и с гор, от масхадовцев. Скорее, сохраняется и укрепляется традиционное социальное устройство чеченцев – тейповое. Тейпы – это родовые структуры или «очень большие семьи», но не всегда по крови, а по типу соседских общин, значит, по принципу происхождения из одного населенного пунта или территории. Когда-то смыслом создания тейпов была совместная защита земли. Теперь смысл – физическое выживание. Чеченцы говорят, что сейчас существуют более 150 тейпов. От очень больших – тейпы Беной (около 100 тысяч человек, к нему принадлежит известный чеченский предприниматель Малик Сайдулаев, а также национальный герой Кавказской войны 19-го века Байсан-гур), Белгатой и Гейдаргеной (к нему принадлежали многие партийные руководители советской Чечни) – до маленьких – Туркхой, Мулкой, Садой (в основном это горные тейпы). Некоторые тейпы играют сегодня и политическую роль. Многие из них продемонстрировали свою общественную устойчивость и в войнах последнего десятилетия, и в короткий промежуток между ними, когда существовала Ичкерия и действовал шариат, отрицающий такой тип образований, как тейпы. Но за чем будущее, пока неясно.
Июнь 2002 г.
Дополнение, написанное в декабре 2002 года
Желтое на черном жизнь после «Норд-Оста»
Все меньше веры в привычное летоисчисление. Все больше кажется, что у каждого из нас свой собственный, личный календарь, и его-то, а не привычные «январь, февраль, март», человек и проживает – в зависимости от обстоятельств, в которые попадает. А может, и сам выбирает?…
И у меня есть такой календарь на стремительно заканчивающийся 2002-й, нордостовский год. В моем календаре нет никакой хронологии и никакого внешнего смысла. Пока в нем только картинки уходящего года и логика чувств, приведших всех нас к трагедии. «Чувств? И всего лишь?… – разочарованно протянет кто-то. – А как же анализ? Прагматика? Холодный прогноз?»
Время Путина – и без меня ледяные годы, когда опять дозволено угрохать тысячи жизней «ради светлого антитеррористического будущего». Кому анализировать – есть, а сопереживать – некому. И поэтому дефицитные чувства становятся первичны. Лично в моем летоисчислении…
Итак, мой календарь и мои картинки.
Начало декабря. Прошли сороковины по заложникам «Норд-Оста». И вроде бы хоть по чуть-чуть, но всем пора приходить в себя – так положено… А не получается. Совсем. Может, погода? В Москве – жесткие, бесснежные декабрьские морозы – они душу вынимают, эти упертые нынешние московские морозы. Как неуютно… Кто-то из тех, кто выжил после антимюзикла, иногда приходит ко мне в редакцию.
Вот Ира Фадеева – в дверном проеме. В черном берете, черном пальто и черном свитере. В руках – россыпь чего-то желтого. Это Ира принесла большой букет длинноногих желтых роз. В память о сыне. Ире 37 лет, 23 октября она пошла на «Норд-Ост» почти случайно – жили рядом, собрались в театр, билеты оказались просрочены, не раздеваться же? И она уговорила 15-летнего Ярослава, сына своего, десятиклассника московской школы, пойти на «Норд-Ост». Ира выжила, Ярослав погиб. Сбежав из больницы, Ира опознала его тело в морге, обнаружила входное и выходное пулевое отверстие, получила на руки справку о смерти с прочерком в графе «ПРИЧИНА СМЕРТИ», потому что официальная версия – «только четыре застреленных, и все террористами», а Ярослав получался пятый и, значит, идеологически не полезный… И поэтому – прочерк в графе… И никаких шансов на расследование… И вообще никаких шансов у Иры. Она вышла из морга и бросилась с моста, но ее выловили из Москва-реки, и теперь она страдает так, что нет слов, чтобы утешить; по крайней мере, я их не знаю… И, естественно, никакой помощи от лица государства, приговорившего ее сына к смерти, потому что она же не жертва террористов – никаких тебе реабилитационных центров, психологов, психиатров… Суициды среди бывших заложников – реальность, с которой мы живем в декабре… Желтое на черном.
