– Человек – хранилище ДНК! Ну, ты, брат, загнул. – Жора не давал мне проходу: – Ты в своем уме?
Я верил, что клон и вечность – близнецы-братья. Создавая условия существования отдельных клеток, органов или целого организма, можно научиться управлять вечностью. Такова сила власти гена. Я понимал, что эта цель эфемерна и в продолжение наших жизней – недостижима. Но направление поиска, считал я, было выбрано верно: колодец копать нужно здесь. Хранилищем ДНК является не только человек, но и все формы жизни – от вируса до каждого самого что ни на есть жалкого и ничтожного Homo. И аж до Иисуса Христа, Человека совершенного – Homo perfectus! Ибо кто же, как не Иисус Христос, способен оплодотворить человечество Совершенством?!!
– И вот наука, а не глаз или ухо, не зуб или палец – на-у-ка, слышишь?! – должна стать инструментом…
– Ну за-ачем, – возражал Вит, просто давясь собственными словами, – за-ачем простому человеку твоя наука? Он же, ну-у…
– Что «ну-у»?..
– Ну-у туп!..
– Наука, – зло прерывал Вита Жора, – это инструмент и аппарат веры человека. Пойми: без нее человек слеп. Без нее он теленок и раб. Раз уж Бог дал человеку науку для изучения природы – а значит, самого себя – глупо от нее отказываться.
Все это Вит знал и без Жоры, но Жора еще раз ткнул Вита лицом в грязь, чтобы тот не задавал дурацких вопросов. Время от времени Жора поступал так с каждым, кто покушался на его, Жорино, предназначение.
– Причем тут твой Ho-omo perfectus?!
– При том!..
– Кофе хотите? – вторгалась в разговор Юлия, чтобы остудить наши эмоции.
А тем временем в стране начался переполох. Этот лысеющий меченый, пятноголовый Homo, пересевший с комбайна на царский трон, дал-таки всем жару. Надо же быть таким подслеповатым!..
А к нам со стороны генералитета страны пропал всякий интерес. О нас попросту забыли, мы стали изгоями. Отсутствие генеральской опеки давало о себе знать…
Мне вдруг припомнилась женщина, которая однажды перестала слышать меня, перестала читать все, что я для нее писал… Вдруг! Неужели она разуверилась в моей Пирамиде?
– Ты слышишь меня? – спросила Юля.
– Да, конечно, слышу.
– И что ты скажешь по этому поводу?
Я поймал себя на том, что не слышал ее вопроса.
– Да, – говорю я, – конечно…
– Что «конечно»?..
Мысль о Пирамиде и той женщине не оставляла меня.
– Конечно, – сказал я еще раз, – у нас все получится.
Я угадал: она снова спрашивала меня о будущем. Что я мог на это ответить?
– Правда?..
– Можешь не сомневаться.
Почему та, которая не согласилась жить в моей Пирамиде, не согласилась на нее даже посмотреть?
Этой ночью мне пришла в голову мысль, выраженная фразой, которую я должен ей сказать при первой же возможности. Эта фраза прогнала сон. Я должен ей это сказать, должен! Не сейчас. Завтра…
– Почему ты не спишь? – спросила она, когда я вернулся с балкона.
– Я курил.
Но я не ответил ей на вопрос.
– Спи, – сказала она, – завтра трудный день.
А утром я не мог вспомнить ту фразу.
И вот мы однажды встретились снова! Наконец-то!.. Я прекрасно помню, как она тогда с восхищением заявила: «Я не только очень умна и самодостаточна, очень надежна и самостоятельна, но и тщеславна, и капризна, и… да-да, и жестока…».
Ее жестокости мне было через край.
Я давно уже, не решаясь выбросить, сунул свой старый мобильный телефон в боковой карман изношенной спортивной сумки, чтобы когда-нибудь выбросить ее вместе с телефоном. И теперь едва расслышал звонок. Звонили словно из преисподней.
– Привет…
Так и есть: звонок с того света.
– Ты меня бросил?
Это бархатное ‟привет…” всегда покрывало мою кожу пупырышками. Вот и теперь…
– Ты меня бросил, бросил…
Я молчал. Это была игра кошки с мышкой, тигра с обезьянкой…
– Разве я умерла?
Для меня – да, решал я, еще как!.. И не решался произнести это в трубку. Потом все-таки произнес:
– Да.
И посмотрел в зеркало напротив, чтобы в собственных глазах найти, наконец, свое мужество, прочитать и убедиться еще раз в этом собственном ‟да”.
– Да! Да! Да!!! – прокричал я и выключил телефон.
– Кто звонил? – спросила Юлия.
– Ты не видела мой галстук?
И не выбросил телефон в мусорное ведро.
– Да вот он, твой галстук… Зачем он тебе? Что с тобой, ты не заболел?..
Та всегда мне снилась так, в такой радости и благополучии, что проснувшись, я просто пугался: счастлива ли она так на самом деле? У меня даже руки чесались – позвонить?
Но разве мне нравится эта игра в кошки-мышки?
– Это была Тина? – спрашивает Лена.
– Тина… Тина… Да не было ещё никакой Тины!..
У каждой вещи, как и у всего живого, есть свое поле, некий эфир, который обладает способностью помнить все о себе и о своем окружении.
– А Эйнштейн говорил…
– Эйнштейн ошибался. Память вещей еще недостаточно изучена современной наукой. Правда, уже появились сведения о памяти воды и камней… Не говоря уж о памяти растений и животных, кур, дельфинов, собак, памяти, которую человек тут же стал эксплуатировать для достижения своих прагматических целей. Биополе можно изучать в различных экспериментальных условиях, влиять на его состояние, управлять им. Вокруг этого много споров, тем не менее факт его существования установлен. Кто видел ауру, тот помнит ее фантасмагорическое очарование. Говорят, таким золотисто-бежевым сиянием была обрамлена голова Иисуса Христа и его апостолов. Потом ее видели и у других святых. Оно есть у каждого человека, но выражено, разумеется, у всех по-разному. В зависимости от уровня святости. Чем дальше живет человечество, тем меньше света над его головой. Биополе – один из самых привлекательных фактов, которым должны заняться ученые для улучшения породы людей.
– Природы, – говорит Лена.
– Именно: по-ро-ды… Вещи тоже живые. И у каждой есть душа, и у каждой есть память. Поэтому с ними нужно жить в дружбе. Почему нам так дорого фамильное серебро и золотой медальончик бабушки? Ведь не потому, что они из серебра или золота, нет. Потому что у нас с ними души родственные. И их память всегда можно восстановить, реструктурировать.
– Ерунда какая-то, чушь собачья…
Лена не верит в эти сказки.
– Если бы вдруг удалось собрать воедино всю массу памяти, существующую на планете, – это и была бы настоящая история Земли. Самая живая и, главное, – самая правдивая. И все мудрствующие историки сели бы в лужу. Ведь то, что они выдают за истину, совсем не то, что было и есть на самом деле. И истории наплевать на то, что пишут историки.
– Ясное дело, – соглашается Лена.
– Я не сказал – я прекрасно вижу ауру людей без всяких там специальных устройств и условий, а прибор необходим как генератор. С его помощью можно не только проявлять свойства ауры, но и восстанавливать поле по памяти вещей. Это обнаружилось совершенно случайно, но случай всегда на стороне настойчивых и усердных. Ведь кто никуда не плывет, тому не бывает и попутного ветра. Прежде чем изучать свойства биополя, мы потратили уйму времени на создание прибора, с помощью которого можно любую вещь превратить в цифровой образ и читать этот образ, как детектив Сименона.
– Биополе, – сказал как-то Жора, – должно стать «Молодой девственницей, предающейся самой с собой содомскому греху при помощи рогов собственного целомудрия», а не «Черным квадратом».
– Да уж, – говорит Лена, – твой Жора чем-то смахивает на Сальвадора Дали.
– Разве только на Дали?
На самом же деле я так не думал. Как раз, думал я, «Черный квадрат» наиболее полно олицетворяет Его биополе, да-да, именно «Черный квадрат» – совершенная беспредметность, только дух, только бесконечный дух…
Как-то вечером, я сидел в лаборатории в полном отчаянии. Мне не удавалось получить идеальное биополе Ульянова-Ленина лишь по той причине, что я не был уверен в подлинности музейных экспонатов, приписываемых ему в разное время. В наших музеях, как оказалось, – много фальшивок! Большая часть экспонатов давно заменены подделками, а подлинники украдены и проданы, хранятся где-нибудь в частных коллекциях. Я исколесил всю Москву в поисках всего, что хоть как-то было связано с Лениным. Пальто, костюмы, рубашки, жилетки… У меня был набор галстуков, носки и подтяжки, ручки, расчески, ножи и ложки, были книги и тетради, письма, приказы, даже любовные записки и наволочки. А какие я добыл прекрасные черные ботинки с коричневыми шнурками! Что из всего этого багажа было подлинным, а что подделкой? Кто мог знать, в каких очках вождь работал по ночам и какими зубными щетками пользовался? А кепка, его пресловутая кепка! Или красный шелковый бант!..
– Ты собираешься на блошиный рынок? – шутила Юля.
Разумеется, кое в чем я все же был уверен. Например, из всего перечисленного у меня настоящей не вызывающей сомнения была только английская булавка. Ее можно было видеть, о нее можно было уколоть палец и с ее помощью можно было вытащить занозу. Я украл эту реликвию у какого-то старика, лично знавшего Ленина и ни за какие деньги не соглашавшегося мне ее продать. Украл на время, в надежде вскоре вернуть, но старик неожиданно умер. Деваться было некуда, и я хранил ее у себя. Итак, настоящей, подлинной у меня была только булавка, а все остальное существовало как поле. Мы притащили к себе генератор…
