— Как она вам, профессор? — спросил Азиз.
— Не похудела, это уж точно, — сказал Скотт, пытаясь припомнить домашнее задание, которое учил прошлой ночью, готовясь к этому экзамену.
Он вытянул пальцы и улыбнулся. Все три лампочки над белым квадратом были красными. Вначале он установил на всех трех дисках код, известный только ему и человеку в Швеции. Затем приложил ладонь правой руки к белому квадрату и подержал её несколько секунд. После этого наклонился вперёд, коснулся губами белого квадрата и тихо проговорил:
— Меня зовут Андреас Бернстром. Когда ты услышишь этот голос, и только этот, ты откроешь дверь.
Скотт подождал в напряжённой тишине и покрутил диски. Все три лампочки остались красными.
— Сейчас увидим, правильно ли я понял инструкцию, — сказал Скотт и, закусив губу, вновь двинулся вперёд. Он ещё раз ввёл код, но теперь уже выбранный Саддамом и заканчивавшийся цифрами 0-4-0-7-9-3. Первая лампочка из красной стала зеленой. На лице Азиза появилась улыбка. Скотт приложил руку, и через несколько секунд вторая лампочка стала зеленой.
Услышав чей-то вздох облегчения, он вновь ступил вперёд и слегка коснулся губами металлической сетки:
— Меня зовут Андреас Бернстром. Теперь сейфу пора… — Третья лампочка стала зеленой ещё до того, как он успел закончить предложение. Кохен не удержался от тихого возгласа ликования.
Скотт взялся за ручку и потянул. Тонна стали подалась почти без усилия.
— Неплохо, — сказал Кохен. — А что вы сделаете на бис?
— Использую вас в качестве подопытного кролика, — ответил Скотт. — Почему бы вам не попробовать закрыть сейф, сержант?
Кохен шагнул вперёд и двумя руками толкнул дверь. Все три лампочки замигали красным светом.
— Совсем лёгкая, оказывается, — сказал он.
Скотт усмехнулся и потянул дверь одним мизинцем. Кохен с изумлением наблюдал, как лампочки вновь стали зелёными.
— Лампочки могут мигать красным светом, — сказал Скотт, — но Берта способна одновременно иметь дело только с одним человеком. Сейчас никто, кроме меня, не может открыть или закрыть сейф.
— А я думал, что дело тут в том, что он еврей, — сказал Азиз.
Скотт улыбнулся, закрыл дверь, покрутил диски и подождал, пока все лампочки стали красными.
— Поехали! — В голосе Краца Скотту послышалось раздражение — или это были первые признаки нервного перенапряжения? Азиз набросил на мадам Берту брезент, а другие в это время перепрыгнули через борт и вернулись в кабину.
Поездка к границе продолжалась в тишине, пока Кохен не разразился потоком ругательств, завидев вереницу грузовиков впереди.
— Мы проторчим здесь всю ночь! — в сердцах выпалил он.
— И большую часть завтрашнего утра, я подозреваю, — сказал Крац. — Так что придётся смириться.
Они пристроились в конец очереди.
— Почему бы мне не проехать вперёд и не попробовать сблефовать? — сказал Кохен. — Несколько долларов должны сделать своё дело.
— Нет, — возразил Крац. — Теперь, пока мы не пересечём эту границу в обратном направлении, нам нельзя привлекать к себе лишнее внимание.
В течение следующего часа, когда грузовик продвинулся всего на пару сотен метров, Крац вновь проработал с ними план действий, предусматривавший все мыслимые ситуации, которые только могли возникнуть при их появлении в Багдаде.
Прошёл ещё один час. Скотту удалось задремать благодаря вечернему бризу, который к ночи грозил стать ледяным. Погружаясь в зыбкий сон, он видел то Ханну, то Декларацию и пытался решить для себя, которую из них он предпочёл бы привезти домой, если бы ему пришлось выбирать. Ему было ясно, что Крац не сомневался, почему он изъявил желание войти в состав группы, когда шансы выжить были совсем ничтожные.
— Что нужно этому клоуну? — громким шёпотом сказал Кохен. Скотт очнулся и увидел человека в форме, который разговаривал с шофёром грузовика, стоявшего перед ними.
— Это таможенный служащий, — сказал Крац. — Он проверяет, чтобы у шофёров были соответствующие документы на пересечение границы.
— Почему-то в качестве этих документов выступает пара небольших красненьких бумажек, — заметил Кохен.
— Он направляется к нам, — сказал Крац. — Сидите с таким же скучающим видом, как у него.
Таможенник подошёл к кабине и даже не глянул на Кохена, когда тот протянул ему через открытое окно документы, которыми их снабдили эксперты в Лэнгли.
Он изучил их и медленно обошёл вокруг грузовика. Вновь оказавшись со стороны водителя, отдал Кохену приказ, которого никто из них не понял.
Кохен посмотрел на Краца, но в это время сзади послышался голос:
— Он говорит, что мы должны проехать в начало очереди.
— Почему? — спросил с подозрением Крац. Азиз повторил вопрос служителю.
— Нас пропускают без очереди на основании письма, подписанного Саддамом.
— И кому мы должны быть обязаны этим? — спросил Крац, которого все ещё не покидали сомнения.
— Биллу Орейли, — сказал Скотт, — который очень хотел поехать с нами, но ему дали понять, что в Ираке нигде не достать бочкового «Гиннесса».
Крац кивнул, и сержант, следуя указаниям таможенника, выехал на полосу встречного движения и повёл грузовик в начало очереди, от которого их отделяли две мили. Следовавшим навстречу машинам приходилось съезжать на обочину, чтобы не столкнуться лоб в лоб с мадам Бертой.
Когда до пограничного поста оставалось несколько метров, навстречу им выскочил разъярённый служитель таможни, размахивая кулаком в воздухе. На выручку к ним вновь пришёл Азиз, посоветовавший Крацу показать письмо.
Одного взгляда на подпись оказалось достаточно, чтобы кулак сменился приветствием.
— Паспорта, — сказал служитель.
Крац протянул три шведских и один иракский паспорта с двумя красненькими бумажками в каждом. «Никогда не платите больше, чем принято, — предупреждал он свою группу. — Это только вызывает лишние подозрения».
Паспорта были унесены в маленькую будку, изучены, проштампованы и возвращены с неким подобием улыбки. Шлагбаум на иорданской стороне поднялся, и грузовик двинулся к иракскому контрольно-пропускному пункту, находившемуся на удалении в одну милю.
Двое президентских гвардейцев приволокли Аль-Обайди в зал ревсовета и бросили на стул в нескольких метрах от длинного стола.
Он поднял голову и увидел за столом двенадцать человек, составлявших Совет революционного командования. Никто из них не встретился с ним взглядом, за исключением государственного прокурора.
Что он сделал такого, чтобы его схватили на границе, заковали в наручники, бросили в тюрьму, оставив лежать на каменном полу, и даже не дали воспользоваться туалетом?
Все ещё в костюме, который надел в дорогу, он сидел теперь в собственных экскрементах.
Саддам поднял руку, и на лице прокурора появилась улыбка.
Но Аль-Обайди не боялся Накира Фаррара. Он не только не был виновен в приписанных ему грехах, но имел информацию, в которой они нуждались. Прокурор медленно поднялся со своего места:
— Вас зовут Хамид Аль-Обайди?
— Да, — ответил Аль-Обайди, глядя прямо на прокурора.
— Вы обвиняетесь в предательстве и краже государственной собственности. Признаете себя виновным?
— Я не виновен, и Аллах тому свидетель.
— Тогда он не будет возражать, если я задам вам несколько простых вопросов.
— Я буду рад ответить на любой из них.
— Вернувшись из Нью-Йорка в начале этого месяца, вы продолжали работать в министерстве иностранных дел. Правильно?
— Да, правильно.
— И одной из ваших обязанностей была проверка состояния дел с санкциями ООН?
— Да. Это входило в мои обязанности как заместителя посла при ООН.
— Вполне очевидно. И когда вы проводили эти проверки, вам попадались некоторые предметы, на которые эмбарго было снято. Я прав?
— Да, вы правы, — уверенно сказал Аль-Обайди.
— Был ли среди таких предметов сейф?
— Был.
— Когда вы узнали об этом, что вы предприняли?
— Я позвонил в шведскую фирму, которая изготовила сейф, чтобы уточнить его состояние и включить эти данные в свой отчёт.
— И что вы обнаружили?
Аль-Обайди заколебался, не уверенный, все ли было известно прокурору.
— Что вы обнаружили? — настаивал Фаррар.
— Что сейф в тот день был получен и вывезен господином Риффатом.
— Вы знали этого господина Риффата?
— Нет, не знал.
— И что вы предприняли дальше?
— Я позвонил в министерство промышленности, так как у меня сложилось представление, что они отвечают за сейф.
— И что они сообщили вам?
— Что с них эта ответственность была снята.
— Они сообщили вам, кому она была передана? — спросил прокурор.
— Я не помню точно.
— Ну что ж, давайте попробуем освежить вашу память — или мне позвонить постоянному секретарю, которому вы звонили в то утро?
— Мне кажется, он сказал, что они больше не отвечают за него, — пробормотал Аль-Обайди.
