— Он идет за нами!
Франсису сразу стало легко. Кованые языки пламени свисали с решеток лестницы. Они еле держались на слабеньких винтиках, и Франсис только сейчас понял их смысл. «Шлюпка» — утлое суденышко, плывущее по волнам…
— Что вы делаете, мсье! — крикнул сзади чей-то голос.
Лиз прижалась к решетке. Даниель догонял их быстрее, чем ожидал Франсис. Он повернулся, и искалеченная половина его тела вплотную прижалась к перекладинам. Франсис хотел ударить Лавердона ногой, но тот увернулся и схватил его за полу мундира, Франсис пошатнулся. Гипс с легким треском ударился о железо решетки, и нестерпимая боль пронзила Франсиса.
— Подлец! Бить раненого! — выла Лиз.
Даниель сорвался с цепи, ему было уже все равно. Он ударил Франсиса в лицо и замахнулся для второго удара, но Франсис пригнулся. Удар прошел выше, и Даниель на секунду потерял равновесие. Он опять приготовился к броску, чтобы сбить Франсиса с ног, но тут его настиг страшный удар в поясницу. Франсис сорвал украшение с решетки и бил им, как кинжалом. Он наносил удары здоровой рукой, вкладывая в них всю силу, точно в рукопашном бою. Наконец-то он схватился с настоящим врагом, и враг этот заплатит ему за все. Второй удар пришелся Даниелю в затылок. Он упал, скатился со ступенек и потерял сознание. Франсис мгновение постоял, слушая вопли ужаса, и тоже рухнул с победной улыбкой на осунувшемся лице.
* * *
Когда Даниель вынырнул из небытия, он не помнил, куда угодил тупой кинжал. Болела спина, но не позвоночник, а где-то правее. Он успел подумать: «Наверное, печень», — и тут же его захлестнула волна тошноты, стремительная и горькая, как морская вода. Его несли куда-то, причиняя мучительную боль. Он крикнул: «Я же не вьет, черт вас возьми!» Но почувствовал, что губы его безмолвны. Откуда эта ужасная качка, вызывающая тошноту? Франсис ударил его предательски, он тоже предатель. Франсис его оскорбил. Ему было наплевать на всех, кроме Франсиса. И еще ребят из Дьен-Бьен-Фу. У них у всех был общий враг. Впрочем, нет, его враг — это Франсис. Он не сделал Франсису ничего плохого. И, если Франсис считает его врагом, значит, кто-то предал их обоих… Он начал икать. Его подняли, отнесли куда-то и подняли опять. Быть может, он, Даниель, предатель? Они травили его на суде.
И сейчас он был совсем один. Лиз — с Франсисом. Мирейль? Нет, нет не надо. Дора принадлежит всем. Она предательница. Бебе предал его, его предали все. Лэнгар, Рагесс. Все предатели, и сам он — тоже предатель…
От земли потянуло холодом. Он хотел поднять руку, чтобы найти хотя бы каплю тепла. Но рука не поднялась, а проклятая волна тащила его вниз. Он попробовал еще раз. Чего они так кричат, эти люди? Вот так же кричали они на суде, все сразу, так что ничего нельзя было разобрать. Ярость толпы гудела, как река, а он сидел один на скамье подсудимых, и затекшая от долгого сидения спина болела почти так же, как болит сейчас… Он хотел привстать, но к нему приближались люди. Он знал, что ответить председателю трибунала. Надо рассказать ему о трюке Бадэра, когда тот был старостой. Обыкновенная смирительная рубашка. Завязка проходит по горлу и стягивается на затылке. Но зачем они надевают эту рубашку на него? Они хотят его задушить, эти свиньи! Но так нельзя, это не по правилам! Почему они не хотят его слушать?..
Из тьмы появился гримасничающий аббат: Quis tulerit Gracchos… Кто потерпит, чтобы Гракхи жаловались… А при чем здесь он?.. Кто потерпит, чтобы Даниель Лавердон жаловался… Надо было прикончить его в машине, этого аббата… Враги надвигались со всех сторон. Их свора сметала преграды, подступала к нему. Quis tulerit Gracchos de seditione quaerentes? Они перелезали через деревянные плотины и кричали, кричали… Надо встать, оставаться здесь нельзя. Франсис — на той стороне, с этой воющей чернью. Кто может защитить Даниеля? Никто. Его товарищи давно мертвы. Надо было все сжечь, все уничтожить… Его опять подняли и понесли. Надо встать, нельзя валяться здесь, точно падаль. Ах, да, Рита. Американская эскадра. Уничтожить всех до одного. А сейчас — встать!.. Снова внутри него поднялась волна. Он хотел ухватиться за нее, подтянуться, чтобы встать, вздохнуть… Но волна закрутила его, как смерч, и окунула в глубину огромного, черного взрыва.
Рагесс еще раз перечитал сводку ночных донесений. Для начинающего это было бы золотым делом. Показания очевидцев совпадали, убийца был арестован, а жертва — хорошо известна полиции. Похоже, что Рувэйр действовал в рамках законной самозащиты. Опрошенные свидетели единодушно утверждали, что Лавердон бросился вдогонку за Рувэйром и настиг его на нижних ступеньках лестницы.
Сообщение для печати у начинающего выглядело бы примерно так: герой индокитайской войны подвергся предательскому нападению в день поражения под Дьен-Бьен-Фу и, защищаясь, убил нападавшего. Нападавшим оказался бывший эсэсовец, приговоренный в свое время к смертной казни, но помилованный.
Рагесс написал это на бумажке и посмотрел на нее искоса: ему нужно было убедиться, что такое решение совершенно исключено. Однако о привлечении Рувэйра к ответственности за убийство нечего было и думать. Это понял бы любой начинающий.
Прежде чем передать сообщение в печать, всегда следует увериться в том, что виновата именно та сторона, которой надлежит быть виноватой, то есть «плохая сторона». Трудность заключалась в том, что здесь как раз не было плохой стороны. Лавердон пользовался высоким, даже очень высоким покровительством, а Рувэйр был одним из героев дня. Положение было настолько сложным, что Рагесс даже обратился к своей совести, но и там не получил ответа. Следствие надо было провести так, чтобы и честь Рувэйра осталась незапятнанной, и прошлое Лавердона не всплыло на поверхность. Между тем всякое убийство привлекает внимание газет, даже если и без того им есть о чем писать. У коммунистов и так достаточно тем, чтобы пробудить в массах дух патриотического негодования. Не следует лить воду на их мельницу, снабжая их материалом из отдела происшествий.
Нет, смерть Лавердона никак не умещалась в этой рубрике.
Рагесс посмотрел на большие часы, висевшие в кабинете. Они показывали девять часов тридцать минут. Он только что поочередно допросил метрдотеля «Шлюпки», человека весьма осторожного, владельца заведения, слезно молившего замять дело, так как кабак открылся совсем недавно, и, наконец, Дору, проститутку, приятельницу Лавердона и Ревельона. Дора помнила и говорила только одно: Лавердон был любовником мачехи своего убийцы.
Выслушивать сетования этой дамы у Рагесса не было ни малейшего желания. Ночью, когда она узнала, что Лавердон скончался, она закатила такую истерику, что ее уложили в постель. Пусть там и остается. Теперь очередь за маленькой Лиз Рувэйр, сводной сестрой убийцы. Рагесс протянул было руку к делу Лиз, лежавшему у него на столе, но тут же отдернул ее, словно обжегся. Лиз Рувэйр была замешана в темном самоубийстве в парке Багатель, а там тоже сильно пахло Лавердоном.
Девять сорок. Время еле ползло. Патрон, конечно, отправился на военный парад в честь Дня Победы. Рагессу приходилось выпутываться одному. И как накануне он не догадался попроситься на демонстрацию?
Конечно, министр опасался осложнений. У господ военных хватало нахальства, они преспокойно маршировали через сутки после капитуляции Дьен-Бьен-Фу. Однако воспоминание о Ланьеле и Плевене, которых взяли в работу головорезы из экспедиционного корпуса, еще было слишком свежо. Многочисленные меры предосторожности были приняты, но Рагесс чувствовал себя неважно. Разве можно быть строгим к людям, выступающим против правительства, если оно сознательно допустило разгром под Дьен-Бьен-Фу? А тут еще на его голову свалился труп Лавердона… Рагесс ухватился за эту мысль! С трупа он и начнет. Кто им заинтересуется в первую очередь? Конечно, его хозяин, то есть Лэнгар.
Рагесс набрал номер телефона парижской квартиры полковника, но никто не подошел. Черт возьми, он тоже на параде. Забавно, что Лэнгар тоже празднует День Победы. В мае сорок пятого года он в немецкой форме отсиживался где-нибудь…
Рагесс приказал привести маленькую Рувэйр.
Он представлял ее совсем иной. В кабинет вошла благонравная девица в черном платье, красивая, с длинными ногами и маленькой грудью. Рагесс раздевал ее взглядом, пока она не смутилась. Тогда он придвинул ей стул, попросил сесть и еще бесцеремоннее продолжал осмотр. Затем он сказал неожиданно и ласково:
— Вот и второе убийство, в котором вы замешаны. Для девушки ваших лет это многовато.
— Я замешана и в войне, на которой погибло тридцать миллионов человек. И еще в других войнах поменьше.
— Не стоит так нервничать. Я свой вопрос обдумал и задал его совершенно серьезно.
— И я отвечала так же.
— Не похоже. Оба убийства касаются вас непосредственно.
