Когда Джек занялся общественной деятельностью, в стране царила консервативная, пуританская мораль, и обстоятельства его рождения, стань они известны, навеки закрыли бы перед ним выбранный путь. И теперь, двадцать пять лет спустя и через сорок пять лет после того, как его отец отдал свою жизнь за родину, могли найтись люди, которые не постеснялись бы потревожить его дух и воспрепятствовать его сыну занять пост президента.
— А если кто-нибудь спросит? — Это был юрист, призванный ограждать Донахью от нападок со стороны.
— Раньше ведь не спрашивали.
— Но раньше Джек не вступал в борьбу за президентство.
Они замерли, ожидая.
— Спросят, так скажем. — Донахью снял ноги со стола, подошел к холодильнику и достал оттуда еще пива для всех. — Черт побери, мне нечего стыдиться. Может, они и так уже все знают.
Полчаса спустя совещание закончилось; Донахью прощался со всеми, не вставая с места, пока в комнате не остались только он да Пирсон. В Рассел-билдинг царила тишина — не слышно было ни голосов, ни шагов, отдающихся эхом среди мраморных стен.
— Ну, как все движется, Эд?
Каково настоящее положение дел? Каковы наши реальные успехи?
— Осталось только объявить.
— А как насчет встречи Джона с адвокатом Лаваля?
— К Лавалю уже подкатывались все остальные кандидаты и еще несколько закулисных деятелей, но он ни с кем не вступал в контакт.
— И это значит?..
— Что, если понадобится, он будет твой.
Так как же, Джек? Что еще ты хочешь у меня спросить?
Донахью сидел на кресле боком, поглядывая то в окно, то в камин.
— Ты когда-нибудь думаешь о смерти, Эд? Вспоминаешь о том, как твой отец умер и ты понял, что уйдешь следующим?
— Такие мысли бывают у всех, — мягко ответил Пирсон.
— Я имею в виду не смерть в окружении собственных внуков, с любимой собакой у кровати.
Час максимальной опасности, подумал Пирсон.
— То есть не ту, которая позволила бы тебе в мире предстать перед Творцом? — спросил он.
— Ну да.
— Но ты же католик, Джек. Я не подумал бы, что это может тебя беспокоить. Мне казалось, ты уже прошел через это во Вьетнаме.
Донахью повернулся, взглянул на него и рассмеялся.
— Ты прав, Эд, я через это прошел. Теперь я бессмертен.
Стояла темная ночь, и в окне висел тончайший ломтик месяца. Эти картины вновь преследовали его — так бывало всегда, стоило ему только расслабиться. Кэт лежала рядом и как будто спала — глаза закрыты, но на самом деле бодрствует и боится протянуть руку, спросить, что его беспокоит.
Он был в воде, старался удержаться на поверхности, а японский эсминец надвигался на него во тьме, и вокруг тонули люди.
Он поднимался вверх по реке, вокруг кипел бой, но они уже почти спаслись. И тут по радио раздался голос, говорящий, что вертолетам не пробиться к группе разведчиков позади, что их не удастся спасти.
Он сидел в машине — весь мир перед ним, а где-то во мраке ждет снайпер.
Он заставил себя унять дрожь, сказал себе, что разбудит Кэт. Так разбуди ее, сказал ему внутренний голос, вспомни, что говорил Эд. Ведь она нужна тебе не только для того, чтобы опираться на ее трезвые суждения во время борьбы за президенство. Больше всего она нужна тебе тогда, когда ты одинок и испуган, когда тебе необходимо разделить с кем-то свои страхи.
Он закрыл глаза и попытался уснуть.
* * *
Митчелл покинул Национальный аэропорт в семь утра и вернулся в восемь вечера. В полдевятого он уже был на своем катере.
«Ромулус», «Экскалибур» и «Небулус», сказал Хазлам; «Небулус», возможно, в Лондоне.
Никаких следов «Экскалибура», сказал ему бывший служащий Первого коммерческого после двухчасового сидения за компьютером, но «Ромулус» — это один из особых счетов для перевода денег за океан, а «Небулус» — счет БКИ в Лондоне, куда перечисляются эти деньги, так что «Экскалибур» вполне может оказаться следующим звеном этой цепочки.
Завтра он начнет составлять обещанный Пирсону отчет; пожалуй, о «Ромулусе» и «Экскалибуре» стоит умолчать до выяснения деталей; возможно, он не станет даже закладывать эти названия в компьютер. Точно так же, как он не заносил туда имена своих осведомителей.
Дата отлета в Уокерс-Кей приближалась — скорее бы!
Он старался выбираться туда дважды в год: один раз зимой, когда можно было насладиться тамошним теплом, а другой — летом, чтобы подышать свежим воздухом и поплавать в кристально чистой воде. Обычно он ездил один — отдыхал от суматошной вашингтонской жизни. Уокерс-Кей был его личным убежищем, тихой гаванью; чтобы долететь туда, ему давно не нужны были никакие карты.
Старт из Лисберга ранним вечером — оттуда три с половиной часа лету до Чарлстона. Там надо будет заправиться, снять номер в гостинице при аэропорте, взять напрокат дешевый автомобильчик и съездить в город перекусить. Наутро перелет в округ Сент-Люси; там снова заправиться, пройти таможню и узнать прогноз погоды. Убедиться, что заявка на полет, сделанная с помощью компьютера, удовлетворена, и отправиться над голубой океанской гладью в сторону восходящего солнца.
* * *
Звонок из Бонна раздался в восемнадцать минут одиннадцатого. Бретлоу снял трубку в машине — шофер уже вез его домой.
— Можно начинать. — Крэнлоу говорил спокойно, без всякого возбуждения.
— Подробности?
В Европе начинался новый день.
— Агент подтвердила, что все трое на месте. Идем туда вечером, если дадите добро.
«Шевроле» повернул на аллею, ведущую к дому.
— Даю добро, — ответил Бретлоу. — И желаю удачи.
Меньше восьми часов спустя «шевроле» привез его в Лэнгли.
В Париже сейчас полдень.
Он купил кофе и булочку и поднялся к себе в кабинет, просмотрел ночную сводку и завизировал несколько отчетов. В девять тридцать он отправился на встречу с ДЦР.
В Париже уже половина четвертого, и стрелки движутся к четырем.
День тянулся медленно; Бретлоу аккуратно выполнял свои обязанности, но все его мысли были сосредоточены на Париже. В одиннадцать тридцать юристы проинструктировали его по вопросам, на которые ему предстояло ответить сегодня после полудня в Особом сенатском комитете по делам разведки; без нескольких минут два бронированный «шевроле» незаметно проскользнул на стоянку под Харт-билдинг.
В Париже теперь восемь вечера, и агент выходит из явочной квартиры.
Он занял свое место перед лицом членов Комитета и приготовился отвечать на вопросы.
В Париже группа, которой предстоит замести следы, уже готова к действию, а парни, которые пойдут на задание, заканчивают последние приготовления.
Заседание кончилось в пять. Минут десять Бретлоу беседовал с одним из конгрессменов, затем вышел.
В Париже одиннадцать вечера. Агент и первая жертва выходят из кафе на улице Сен-Мартин и идут домой.
«Шевроле» вернулся в Лэнгли. Бретлоу провел двадцать минут с ДЦР, потом спустился в свой кабинет. Мэгги попрощалась с ним и ушла. Он уселся за стол и принялся ждать.
Скоро Зев Бартольски будет отомщен. С банкирами Бенини и Манзони уже разобрались, теперь — черед Росси. Ящики внутри ящиков. Все снова скрыто от чужих глаз и ушей.
Он пересек комнату, налил себе «Джека Дэниэлса», вернулся за стол и закурил еще одну сигарету. Почти всякий служащий Управления пошел бы на убийство, чтобы занять его пост; но почти никто не справился бы с его работой. Уж слишком велико давление.
В Париже уже два часа ночи. Агент поставила парней в известность о том, пора ли начинать операцию, — без слов, лишь нажав на защелку своей сумочки столько раз, сколько в квартире жертв; передатчик зашит в подкладку.
Он почувствовал возбуждение, как в первые дни работы полевым агентом — в те дни, когда он устанавливал свои первые контакты в Москве. Сильную тревогу, но с примесью восторга.
В Париже три утра. Наверное, в Париже уже все кончено.
Он подлил себе «Джека Дэниэлса» и закурил очередную сигарету. После нынешнего вечера ему предстоит посетить столовую еще два-три раза, не больше. Он открыл сейф, достал оттуда папку, вернулся за стол и заставил себя сосредоточиться на материалах.
Раздался звонок — с другого конца стола и одновременно с другого конца света. Бретлоу закрыл папку, запер ее в ящик стола, положил окурок в пепельницу и поправил блокнот. И только потом поднял трубку, чтобы услышать в ней голос Крэнлоу.
— Задание выполнено, — сказал ему шеф Боннского отделения.
— Сколько? — спросил Бретлоу.
— Все трое.
— Осложнения?
— Никаких.
— Ушли незаметно?
— Как растворились.
— И алиби обеспечено?
— На все сто.
— Когда об этом узнают?
