— Дорогой Кар, я хочу выразить вам свои соболезнования, свои и господина директора, который просил передать их вам. Это тяжелый удар, и вам потребуется время, чтобы оправиться от него. Но жизнь продолжается, вы еще молоды, у вас все впереди. Не сомневаюсь, вы будете счастливы. Мое обещание о новом месте в моем отделе, о прибавке к жалованью остается в силе. — Он помолчал. — Понимая ваши чувства, я думаю, вам следует переменить обстановку. А? Кар? — Он вопросительно посмотрел на Кара и, не дождавшись ответа, продолжал: — Думаю, что вам сейчас не хотелось бы ходить в Университет, где вы… словом, давайте прервем временно ваши занятия. Отдохнете недельку, потом снова поработаете у Шмидта, а когда все забудется, я хотел сказать, когда вам станет легче, вы опять приступите к университетским занятиям. Не спешите. Решайте сами. Как только будете готовы, сообщите мне. А пока поезжайте к брату или куда-нибудь отдохнуть, перемените обстановку. — Он опять помолчал. — Да, ужасная трагедия, такая замечательная девушка. Наш безумный век, все эти нервные перегрузки, стрессы… впечатлительные натуры не выдерживают… Крепитесь, Кар. — Он снова положил ему руку на плечо. — Ведь вы же солдат. В следующий понедельник, — добавил Бьорн уже деловито, — приходите прямо к Шмидту в агентство.
Кар не произнес ни слова в течение всего этого долгого монолога Бьорна, лишь сказал:
— Благодарю вас, господин вице-директор. — И покинул дом.
Он поискал глазами машину, ее не было. И он отправился домой пешком. Путь был неблизкий, раза два-три он заходил в попадавшиеся по дороге бары, выпивал стаканчик. Когда почувствовал, что тяжелеет голова, подумал: «Пора остановиться, так и спиться недолго, если с утра начинать. Нет, мне сейчас нужна трезвая голова».
Он прошелся по набережной, посидел на скамейке, где они любили сидеть с Серэной, зашел в кафе, где они любили бывать, и выпил три чашки черного кофе.
Он чувствовал невероятную пустоту. И еще усталость. С чего бы, неужели от этих нескольких стаканов? Или дорога утомила?
Наконец он пошел домой. У него не было сейчас цели, желаний, намерений. Может быть, действительно все же лучше напиться и спать, спать, спать, чтоб ни о чем не думать, ничего не вспоминать?
Войдя в подъезд и проходя мимо своего почтового ящика, он вдруг вспомнил, что всю неделю не брал корреспонденцию (хотя кто особенно мог писать ему, разве что брат?), вынул ключ и открыл ящик. Собрав в охапку ворох накопившихся за неделю журналов, рекламных проспектов, бюллетеней, счетов, он запер ящик, поднялся к себе и вывалил всю эту большей частью бесполезную, но неизменно получаемую корреспонденцию на стол. Не садясь, стал перебирать.
«Посетите нашу выставку цветов — цвет, аромат, великолепие…», «Адидас» — новые оригинальные модели кроссовок…», «Путешествие в Бангкок, Сингапур, Гонконг — только самолетами…» — мелькало перед его рассеянным взглядом. «Око» — оплот безопасности, гарантия спокойной жизни…», «Вы можете застраховать свой дом…».
Кар подержал в руках яркие, с броскими заголовками проспекты. «Свой дом!» Зачем он теперь ему, этот дом, который спешат закончить к сроку плотники, каменщики, кровельщики, готовятся обставить мебельщики? Зачем ему дом, в котором не с кем жить? Даже эта квартира ему велика. Не нужна. Без Серэны ему и весь мир не нужен.
Провались он пропадом, этот дурацкий мир, была б одна она!
Он бросил пачку проспектов на стол, взял следующую. Опять рекламы, а вот счета за ремонт машины, за ящик пива, за уборку квартиры, за… А это что за необычно маленький конвертик, затерявшийся меж глянцевых листов и выпавший на ковер? Кар поднял конвертик, повертел — желтый, узкий, его адрес, напечатанный на машинке, послан во вторник с местного почтового отделения, обратного адреса нет. Что за письмо? Опять счет?
Кар разорвал конверт, вынул два тоненьких листка и опустился на стул — ноги не держали его.
Письмо было от Серэны, он сразу узнал ее почерк…
Он опустил руку, державшую письмо. Огромный, могучий, прошедший огни и воды солдат, сто раз видевший смерть в глаза и сам убивавший, казалось, застрахованный от любых эмоций, он не находил в себе силы прочесть эти маленькие тонкие листки.
Наконец Кар овладел собой, положил письмо на стол и склонился над ним.
«Когда ты прочтешь эти строки, — писала Серэна, — меня уже не будет в живых. Я знаю — звучит банально. Зато верно. Это важней. Возможно, ты догадаешься, почему я так поступила. А вдруг нет? Поэтому хочу объяснить. Альберт! Ты дал мне минуты самого большого счастья, какое может испытать женщина, — когда любит любимый. Я ведь тогда не знала… И вот именно поэтому я должна тебе все объяснить, вдруг ты бы не понял, не догадался. Скорей всего для тебя это мало что значит. Но я могу и ошибиться, если у тебя все же были ко мне какие-то чувства, хоть чуточку любви? Как бы я хотела ошибиться!
Эти последние дни, ты знаешь, каково мне было. Меня ведь затравили, оклеветали, оболгали. Я же ни в чем не виновата, ты это знаешь лучше, чем кто-нибудь. От меня почти все отвернулись. Кто не отвернулся, всего лишь жалел. Если б ты только знал, как мне было плохо, как страшно…
Я держалась, да, пожалуй, и жила только тобой: ты рядом, ты меня любишь, ты мне веришь. Ты был моей единственной опорой, поддержкой, моей надеждой и утешением. Пока ты есть, я существую — так я думала. И вдруг все рухнуло, понимаешь, Альберт, все в один час, в одну минуту. Ничего не осталось. Знаешь, как будто опираешься на перила балкона и вдруг перила подламываются — и ты летишь в пропасть. Не знаешь? Дай тебе бог никогда не узнать.
А я вот узнала…
Скажу, как было дело (ох, Альберт, когда я вспоминаю этот разговор, у меня разрывается сердце…).
Последний раз, когда меня вызвали в полицию (сразу после твоего отъезда к брату), там был какой-то человек в штатском, седой такой, с энергичным лицом, с приятным тихим голосом… Зачем я описываю его тебе? Ты ведь его наверняка прекрасно знаешь.
Он говорил очень вежливо, даже ласково. Это он сказал, что с меня сняты все подозрения, что об этом объявят по радио, в газетах. Он долго расспрашивал о разных вещах. Я отвечала, в его вопросах не было ничего особенного, ничего, что могло кому-нибудь повредить. Он спросил и про «Очищение». Знаешь, он спрашивал с интересом, даже сочувственно. Я откровенно рассказала, что мы думаем, за что боремся. Ведь в этом не было ничего плохого, правда?
Я сама не заметила, как повернулся разговор. И вдруг поняла, что он вербует меня! Ты понимаешь, он хотел, чтоб я доложила все о нашем движении, что собираемся делать дальше, какие у нас планы, кто лидеры! Ты понимаешь? Когда я это сообразила, я стала кричать, возмущаться. А он говорит мне:
«Напрасно вы так возмущаетесь, с нами сотрудничают очень достойные люди. Мы их уважаем. И вы тоже. Даже больше, чем уважаете».
Я не поняла. Тогда он достал магнитофон и поставил пленку. Ты знаешь, Альберт, когда я услышала твой голос, когда поняла, что ты говоришь, я чуть не потеряла сознание! Я хотела бежать, убить этого человека, сломать его магнитофон. Но меня словно паралич сковал, я просто не могла пошевелиться. Оказывается, это ты придумал гнусную провокацию с портфелем, ты был так горд ею, он хвалил тебя. А потом, когда нашелся тот честный человек в полиции, помнишь, который предупредил Эдуарда, ты возмущался, что сорвали этот твой мерзкий план. Ту пленку он мне тоже дал послушать. А потом сказал:
«Вот видите, Альберт Кар один из наших лучших сотрудников, его ждет блестящая карьера. У вас в „Очищении“ его тоже ценят. Вы его любите. Представляете, как хорошо вы сможете работать вдвоем! Как много можете для нас сделать».
Ты знаешь, что я ему сказала? Что подумаю, а сейчас чтоб отпустил.
Он был очень доволен — наверное, решил, что уговорил меня.
«Конечно, конечно, — сказал, — подумайте. Я надеюсь, что вы примете наше предложение. А? Серэна?»
Я села в машину, поехала домой, а потом туда, в наш отель, где стала твоей, где узнала, что значит настоящее счастье. Я там ходила по пляжу, по которому мы ходили вместе, пообедала так же, как мы тогда…
Я хотела пройти весь наш путь. И притворялась, что ничего не знаю, что ты любишь меня. Я старалась представить себе, что ты познакомился со мной, потому что я понравилась тебе, а не потому, что таковым было твое задание, что ты обнимал меня, потому что любил, а не для того, чтоб выведать у меня про «Очищение», что ходил к моим друзьям, потому что это были мои друзья, а не потому, что нужно было донести на них, узнать их планы, их намерения.
И на мгновение я становилась счастлива…
Потом там, на берегу, я простилась с тем Альбертом, с которым была счастлива, которого любила.
И который любил меня. Да, да! Я считала, что ты любишь меня, а каким ты был в действительности, мне и дела нет! Я ведь тогда не знала…
