Из гостиницы мы вышли по служебному ходу. «Линкольн» стоял среди мусорных баков под ярким дуговым фонарем и выглядел, как аристократ в белом смокинге, которого в поисках острых ощущений занесло в трущобы. Водила был так возмущен моим приказом поставить машину здесь, что даже не вышел открыть Томасу дверь. Он напрягся, готовый дать мне гневную отповедь, если я возникну, но у меня и в мыслях не было возникать.
Едва мы отъехали, в кармане Мухи запиликал мобильник. Он молча послушал, сказал: «Все понял». Потом — мне:
— Звонил Артист. К Мюйру приехал Янсен. Говорят по-эстонски. Разговор эмоциональный. Заметил?
Я кивнул. Вопрос Мухи и мой кивок относился не к звонку Артиста, а к небольшой серой «тойоте», которая включила подфарники и тронулась с места, когда наш лимузин проплыл мимо нее.
«Линкольн» обогнул площадь, на которую фасадом выходила гостиница «Виру», и свернул на Пярнуское шоссе. Это шоссе, как просветил нас Томас, начиналось от площади Виру, пересекало площадь Выйду и заканчивалось в городе Пярну, основанном в 1251 году и некогда входившем в союз ганзейских городов. «Тойота» отстала метров на сто. Но тут мое внимание отвлек от «тойоты» черный пятидверный джип «мицубиси-монтеро-спорт», который повторил наш маневр по площади Виру и пристроился сзади. Тонированные стекла и ближний свет его фар мешали мне рассмотреть, сколько в нем пассажиров.
А вот это было уже непонятным. Открылся сезон охоты? За нами? Вряд ли. За Томасом? Очень сомнительно. За его бабками? Тогда это люди Краба.
Томас повернулся к нам с переднего сиденья и сообщил:
— "Линкольн" мы сейчас отпустим. Туда, куда мне надо, на таких тачках не ездят. Поедем на моей «двушке», она стоит возле моего...
Он замолчал и уставился в заднее стекло.
— Не понимаю, — сказал он. — Там ваш, что ли?
— Где? — спросил я. — В джипе?
— Нет. В серой «тойоте». Идет за джипом.
— С чего ты взял, что там наш? — удивился Муха.
— Он едет с подфарниками, — объяснил Томас. — В Таллине ездят с ближним светом. Во всей Европе ездят с ближним светом. С подфарниками ездят только в России.
— Твою мать, — сказал Муха.
Он усунулся в угол лимузина, вытащил мобильник и набрал номер. Негромко — так, чтобы не услышал Томас, — проговорил:
— Ближний свет, жопа. Ты не в Москве.
Фары «тойоты» вспыхнули.
Муха спрятал мобильник.
— Нет, не наш, — сказал он.
Был только один человек, которого Муха мог назвать ласковым словом «жопа». Этим человеком был рядовой запаса, в прошлом старший лейтенант спецназа, а ныне совладелец детективно-охранного агентства «МХ плюс» Дмитрий Хохлов по прозвищу Боцман.
Я знал, что он обнаружится. Вот он и обнаружился.
Но расслабляться не следовало. В джипе уж точно сидели не наши. А в нем могло быть и пять человек. И даже семь. Поэтому я потянулся вперед и сказал Томасу на ухо:
— К дому не подъезжай. Тачку не отпускай, пусть ждет.
— Почему? — спросил он.
— Потому, — объяснил я.
— Понятно, — сказал он.
Пярнуское шоссе, как и предсказывал Томас, влилось в площадь Выйду. Томас велел водителю тормознуть возле какой-то арки. Джип «мицубиси» проехал вперед и остановился у мебельного магазина. Из него вышли двое и стали рассматривать витрину с кухонными гарнитурами. Водитель и остальные пассажиры остались в тачке. Кухни их не интересовали.
«Тойота» остановилась сзади и сразу выключила свет, растворилась среди голых мокрых деревьев и припаркованных к тротуару машин, крыши которых поблескивали под уличными фонарями в мелком моросящем дожде.
Мы высадились. Томас приказал водителю ждать, ввел нас в арку, потом в другую. Мы оказались в темном дворе. Это был тот самый двор, где во время погони мы сменили «мазератти» Артиста на «двушку» Томаса. Его пикапчик и сейчас стоял на прежнем месте под тентом. Томас отдал мне ключи и распорядился:
— Заводите. Тент суньте в багажник. Потом выезжайте туда, в переулок, — показал он в дальнюю часть двора. — Там ждите. Я сейчас. Здесь моя студия, я быстро.
Но это поручение я передоверил Мухе, а сам вслед за Томасом вошел в подъезд. Как-то не хотелось мне оставлять его без присмотра с полиэтиленовым пакетом в руке, в котором лежали пятьдесят тысяч баксов. А подъезды и лифты в наше время — не самое безопасное место.
Но мои опасения оказались напрасными. В подъезде приятно удивила чистота и даже какая-то уютность. Лифт тоже был чистенький, кнопки не сожжены и не расковыряны.
Квартира Томаса, которую он называл своей студией, являла собой резкий контраст этому небогатому, но заботливо обихоженному дому. И не модернистскими картинами на стенах и по углам, а неряшливостью, беспорядком — не случайным, какой бывает при поспешном отъезде хозяев, а постоянным, привычным. Ни в просторной комнате, ни в кухне не было ни пустых бутылок, ни переполненных окурками пепельниц, но все равно создавалось впечатление, что из этой квартиры только что вывалилась шумная компания и скоро сюда вернется.
В углу студии стоял мольберт с укрепленным на нем большим холстом. На нем было что-то изображено, но что — я не понял. Если бы я увидел этот холст не на мольберте, а валяющимся на помойке, я решил бы, что об него просто вытирали кисти, а потом выбросили.
— Немножко пыль, — извинился Томас. — Это ничего. Проходи, я сейчас. Ты смотри картины, а на меня немножко не оглядывайся, ладно?
Я послушно отвернулся. Но поскольку перед моими глазами оказалось большое зеркало, висевшее над широкой тахтой, мне трудно было выполнить просьбу Томаса. Впрочем, почему? Он просил не оглядываться. Я и не оглядывался.
Возле стенного шкафа, занимавшего одну из стен, он снял светлый короткий плащ и надел другой, темный, длинный, свободного покроя. Потом извлек пакет с деньгами и загрузил его в просторный карман из такой же темной ткани, пришитый изнутри с левой стороны плаща. Но не против сердца, где обычно бывают внутренние карманы, а глубже, чуть выше бедра. Подергал плечами, проверяя, не заметно ли содержимое кармана со стороны. Проверка его удовлетворила.
Его действия показались мне разумными. Но то, что он сделал дальше, удивило: он вынул пакет с долларами из потайного кармана и вернул его в полиэтиленовый пакет.
— Вот теперь все, можно ехать, — сказал он. Заметив, что я оглянулся на холст, поинтересовался: — Тебе нравится?
Я молча пожал плечами. Я не понимал, что здесь может нравиться или не нравиться.
— По-моему, чего-то не хватает, — заметил Томас, окинув холст критическим взглядом. — Чего? Не понимаю.
— А что ты хотел этой картиной выразить?
Он глубоко задумался и честно признался:
— Ничего.
— Это тебе удалось.
Он еще немного подумал и согласился:
— Ты прав. Да, прав. В джипе были не ваши?
— Не наши.
— Точно?
— Точно.
— Сколько их там?
— Трое — как минимум. Но могут быть и еще.
— А на других машинах могут быть?
— Могут.
— Тогда сделаем так, — решил Томас. — Свет пусть. Пусть думают, что я дома. А мы выйдем здесь.
Он провел меня в кухню и отпер небольшую дверь. Это был черный ход. Он выходил на задний двор. Обогнув дом, мы оказались в узком переулке. Там стоял пикапчик Томаса. Томас вознамерился сесть за руль, но мы с Мухой решительно воспротивились: хмель из него вроде бы выветрился, но перегаром несло так, что его забрал бы первый попавшийся полицейский.
Покрутившись проходными дворами и переулками, мы выехали на какой-то проспект. Никаких подозрительных машин не просматривалось. Еще через полчаса оказались в районе порта среди старых кирпичных пакгаузов с подъездными железнодорожными путями. Возле торца одного из пакгаузов стояло несколько старых иномарок и «Жигулей». Над воротами помигивала красными неоновыми трубками вывеска «Moonlight-club».
Место было очень подозрительным не по отдельным деталям, а по всему, в целом. Томас был прав: на «линкольне» в такие места не ездят.
— Посидите, я быстро, — сказал он, вылезая из машины и забирая с собой полиэтиленовый пакет с баксами. — Мне нужно встретиться здесь с одним человеком.
— С кем? — спросил я.
— Это мой знакомый. Я потом все объясню.
Начиная с момента получения денег, во всех его действиях чувствовалась какая-то целеустремленность, всегда заставляющая окружающих подчиняться. Но я все же твердо выразил намерение сопровождать его и здесь. Он не возражал, но предупредил:
— Тебе там не понравится.
— Переживу, — сказал я.
Он нажал кнопку звонка. В железной, покрашенной суриком двери открылось окошко. Томас наклонился к нему, что-то произнес по-эстонски. Нас впустили, и я сразу понял, почему Томас сказал, что мне здесь не понравится.
Это был гей-клуб.
За длинной стойкой бара и за столиками вдоль красных кирпичных стен сидели молодые парни в черной коже, в жилетках на голое тело, в напульсниках и даже в широких кожаных ошейниках с шипами. На некоторых были черные кожаные фуражки с высокой тульей, похожие на фашистские. Бухал рок из колонок стереосистемы. Две пары танцевали на площадке посреди зала. Причем не так, как нынче принято, а в обнимку, медленно. Но при всем обилии железа, черной кожи и устрашающих татуировок на плечах и даже на бритых затылках атмосфера показалась мне вполне мирной. Может быть, потому, что народу было еще немного по случаю раннего вечернего времени. Пили в основном пиво из жестяных банок, перед некоторыми стояли стаканы с фантой. А вот курили не только «Мальборо» — сладковато потягивало травкой.
