— Какое, скажи? — не унимался Вася.
Не отвечая, Виктор поднялся с дивана, не спеша, вразвалку проследовал к бильярдному столу, установил один из шаров посредине и с силой, хлестко ударил по нему кием. Шар пулей влетел в лузу.
— Вот такое! — отрезал Виктор. И тут до Васи наконец дошло.
— Убийство? — в ужасе прошептал он. — Ты что, хочешь его... того... замочить?.. Насовсем?
Он даже выронил из пальцев четки и закашлялся. Виктор ответил ему спокойным твердым взглядом.
— А почему бы и нет? — спросил он с вызовом. — Что тебя смущает?
Вася не верил своим ушам.
— Убить Пашку? — пробормотал он. — Но ты же не всерьез, да? Ты же образно говоришь? Фигурально.
— Дурак ты, Вася! — презрительно бросил Виктор. — Человек нас ограбил. Предал. И за то, что он нас ограбил и предал, он же нас и ненавидит. Так всегда бывает. Больше всех мы ненавидим тех, кого предаем. От его показаний зависит судьба нашего дела. Всего бизнеса. Нас с тобой! Я предлагаю единственно возможное решение. Рациональное.
Последнее слово он подчеркнул, рассчитывая воздействовать им на Храповицкого, который всегда декларировал свою приверженность деловому подходу к запутанным проблемам.
Я не отрываясь смотрел на шефа. Он тянул с ответом и молчал, делая вид, что не замечает моего взгляда. Момент был переломным. От его слова зависело все: сохраняем ли мы в своих поступках хотя бы остатки морали, о которой Храповицкий так любил распространяться на переговорах, убеждая наших партнеров в необходимости работать именно с нами. Или переходим черту.
Вася налил себе виски, выпил и налил еще.
— Ты-то что сидишь! — вдруг выпалил он, обращаясь ко мне. Видимо, каким-то отчаянным инстинктом он чувствовал во мне союзника.
— Я не буду обсуждать подобных предложений! — отчеканил я. — Для меня они абсолютно неприемлемы.
— Это потому, что тебе нечего терять! — едко заметил Виктор. — Ни жены, ни денег! Гол как сокол!
— Ну, кое-что у него все-таки есть, — заступился за меня Храповицкий.
— Что у него есть? Что?! — кипятился Виктор.
— Честь, например, — не выдержал я. — Сущий пустяк, Витя. Но как тебе однажды сказал Ильич, ты этого не поймешь. На рынок, где ты свининой торговал, ее не завозили.
Виктор покраснел, но только отвернулся, считая ниже своего достоинства мне отвечать.
— То есть ты против? — обращаясь ко мне, хладнокровно уточнил Храповицкий.
— Я не стану в этом участвовать!
— Двое против, один за. Один воздержался, — подытожил Храповицкий невозмутимо. — Обсуждение откладывается.
— С каких это пор голос Решетова стал равняться нашему? — взвился Виктор. Он был так зол, что даже назвал меня по фамилии как постороннего. — Он не партнер!
— Он не партнер! — подтвердил Храповицкий. — И никогда им не будет. Но его голос всегда равнялся нашему. И ты сам об этом знаешь. Иначе зачем ты теряешь столько времени на споры с ним?
Виктор бросил на меня уничтожающий взгляд.
— Постараюсь это запомнить, — пообещал он сумрачно. — Только если Сырцов нас сдаст, то сядем мы, а не этот напарник.
Может быть, в этом и заключалось обаяние Храповицкого, за которое я прощал ему многое. Осадив меня в самолете и увидев, что я это стерпел, он сейчас выравнивал меня в правах не только с Виктором и Васей, но и с собой. И пусть это было сделано в минутном порыве, — такой порыв меня обязывал. Во всяком случае, так я считал.
Я загасил окурок в пепельнице, доломал себя, подошел к Виктору и протянул ему руку.
— Извини, — сказал я. — Я был не прав, когда тебя оскорбил. Больше этого не повторится. Даю слово.
Секунду Виктор колебался.
— Да пошел ты! — наконец проворчал он, пожимая мне руку. — Тоже мне дворянин нашелся! Честь у него! Я, между прочим, на дураков не обижаюсь.
— У всех дури хватает, — философски заметил Вася, не скрывавший своего облегчения оттого, что все завершилось мирно. И, вздохнув, самокритично добавил: — Даже у меня.
— Ну, ты уж на себя не наговаривай, — с улыбкой глядя на Васю, попросил Храповицкий.
В субботу с одиннадцати утра я засел в своем кабинете с толпой юристов и адвокатов, чтобы выработать генеральную линию по защите наших интересов вообще и освобождению Пахом Пахомыча в частности. Примерно к часу дня, плавая в клубах табачного дыма и охрипнув от бесплодных споров, я твердо усвоил два базовых принципа российского правосудия.
Первый заключался в том, что наша судебная система является совершенно независимой. В том смысле, что она никак не зависит от закона. И регулируется либо начальственными указаниями, либо размерами взяток. В практической перспективе это означало, что если Москва не возьмется вдруг нас душить, то худшее из того, что нам угрожает — это кратковременные аресты сотрудников. Тюрьмы и сумы можно было пока не опасаться. Поскольку денег и связей на месте у нас было, все-таки больше, чем у Гозданкера и Лихачева.
Согласно второму принципу, хорошим адвокатом считается не тот, кто забивает себе голову всякой процессуальной белибердой, а тот, у кого судьи не боятся брать наличность. С этой точки зрения, я был вполне недурным начинающим законником. То есть я ничего не понимал в юриспруденции, но пара-тройка прикормленных судей у меня имелась.
Придя к этим утешительным выводам, в час дня мы объявили перерыв, и моя секретарша Оксана послала дежурную машину за пивом и закуской для оголодавших сутяг. А в начале второго мне позвонил Сырцов.
— Я должен увидеть тебя немедленно, — свистящим шепотом сообщил он.
— Приезжай, — ответил я. — Я на службе.
Нам еще предстояло проработать техническую часть: иски и жалобы.
— Я не хочу встречаться там, — прошептал Сырцов. — За вашим зданием следят.
— Следят не за зданием, — машинально поправил я. — Следят за нами. Нет никакой разницы, где мы встретимся.
— Есть, — упорствовал Сырцов. — Давай встретимся в загородном парке. Через полчаса.
— Как я тебя узнаю? — спросил я, цитируя расхожую фразу из шпионских фильмов.
Но он был слишком испуган, чтобы отреагировать на юмор.
— Я буду у входа, — сообщил он и положил трубку. Оставив юристов под строгим присмотром Оксаны доказывать свое превосходство друг над другом и запретив им расходиться до моего возвращения, я отправился в загородный парк. Стоял холодный осенний день, дул порывистый, пронизывающий ветер. Накануне и ночью лил дождь, и все кругом было в грязи и лужах. Сырцов в теплом лыжном костюме уже дожидался меня, прячась за торговым ларьком не то от ветра, не то от преследования.
Я вылез из машины, ежась в своем легком пальто. Мы молча двинулись вглубь парка по аллее, засыпанной влажной пожухлой листвой. Сырцов шел, слегка подпрыгивая, и, погруженный в себя, безостановочно двигал нижней челюстью, как суслик. За нами, старательно обходя лужи, плелась моя охрана.
Прежде, когда Сырцов работал у нас, у него тоже была охрана, но, перейдя на службу в мэрию, он по требованию Кулакова был вынужден ограничиться одним водителем. Кулаков считал, что наличие телохранителей, или, как он выражался, «жлобов», компрометирует чиновника, нанося непоправимый вред репутации городских властей.
В парке было пусто и промозгло. Деревья под порывами ветра неприязненно качали голыми черными ветками. Унылый пейзаж несколько разнообразили уродливые статуи с отколотыми конечностями.
Кроме нас с Сырцовым здесь была еще пара пожилых идиотов, которые укрепляли здоровье, занимаясь в отдалении бегом трусцой. На головах у них были капюшоны, а на руках — перчатки. Статуи были одеты по-летнему.
— Не иначе как сотрудники Лихачева, — указывая на спортсменов, заметил я в надежде шуткой вывести Пашу из оцепенения.
— Ты думаешь? — вздрогнул он.
— Да нет, конечно, — поспешно ответил я, жалея о своих словах. — Такие же божий странники, как мы с тобой. Ветром гонимые.
Он подозрительно покосился на меня и вновь впал в тягостное молчание.
— У меня пропал аппетит, — сказал наконец Сырцов. И поскольку я не откликнулся на это сообщение, он прибавил:
— Я перестал спать ночами.
— Я вижу, — коротко отозвался я.
Следы бессонницы и впрямь отчетливо читались на его бледном лице с лихорадочно блестевшими глазами.
— Я не хочу садиться, — в отчаянии пробормотал Сырцов.
— Да тут и не сядешь, — возразил я. — Ни одной скамейки поблизости.
— Легко тебе острить! — заныл он. — Тебе-то ничего не угрожает! Ты же не подписывал документы.
— Документов не подписывал, — согласился я. — Но принимал деятельное участие в организации преступлений. Работал непосредственным помощником начальника шайки.
— За это не сажают, — вздохнул он с сожалением. Мне даже стало неловко и захотелось извиниться.
— Пахомыча закрыли не за документы, — попытался урезонить я его. — Они подсунули ему ствол. То же самое может произойти с любым из нас.
