— Если я во всем признаюсь и буду с ними сотрудничать, мне дадут максимум два года условно, — продолжал он с какой-то непостижимой для меня готовностью к такому исходу. — Я смогу остаться на свободе. Имущество, конечно, все равно конфискуют, но тут уж не до имущества! К тому же что-то все равно останется.
— Паша, не хочу тебя огорчать, но судить тебя будет не твоя жена. И даже не налоговая полиция. Выносить приговор тебе будут судьи, а это совсем другая история. Ты же не игрок. Ты умный, трезвый, расчетливый человек.
Менее всего в эту минуту он походил на умного, трезвого, расчетливого человека. Но я упорно продолжал его убеждать:
— Это не рулетка. И рискуешь ты не деньгами, а своей жизнью. Зачем? Только потому, что тебе страшно? Но ведь еще ничего не произошло! Тебя еще даже не допрашивали. Посоветуйся с адвокатами. Если ты не доверяешь нашим, съезди в Москву, поговори со столичными знаменитостями. Я даю тебе слово, что ни один из них не рекомендует тебе того, что ты собираешься предпринять. Это безумие. Если ты так поступишь, ты точно сядешь! Причем один. Потому что все остальные будут отпираться. И учитывая, что закон на нашей стороне, а судьям мы будем платить, то козлом отпущения останешься ты! И это будет твой личный выбор! Твой и твоей жены! Моя уверенность, кажется, его поколебала.
— Ты и вправду так думаешь? — заглядывая мне в глаза, с сомнением пробормотал он.
Я и вправду так думал. Мне даже не пришлось притворяться, выдерживая его взгляд.
— Хочешь, поехали сейчас со мной? — предложил я. — У меня полон кабинет юристов, которые меня дожидаются. Послушай их. Ты же можешь их просто послушать?
Некоторое время он еще сомневался.
— Но ведь за нами следят, — нерешительно заметил он.
— И что? — возразил я. — Чем наша встреча здесь лучше встречи в офисе? Мы все равно под подозрением. Если мы перестанем встречаться, это не станет доказательством нашей невиновности. До сих пор мы держались вместе. То есть, борясь за себя, мы боролись за тебя и Пахомыча. Всеми нашими деньгами, всем нашим влиянием. Неужели ты и вправду хочешь остаться один?
— Ну, хорошо, — он все-таки сдался. — Поехали.
Орда юристов, отдохнувшая и повеселевшая, накинулась на Сырцова с таким напором, что через час он уже начал приходить в себя. А еще через некоторое время даже пытался отшутиться в ответ на задиристые выпады адвоката Немтышкина. Когда он уходил от меня, он уже не так сильно напоминал сумасшедшего.
— Дурак ты, Хаим Шмульевич, — говорил генерал Лихачев, любуясь на трясущееся лицо Пахом Пахомыча. — Вот посмотреть на тебя: вроде должность у тебя не маленькая. Деньжонки кое-какие водятся. Казалось бы, у такого человека хоть что-то да обязано в голове содержаться. Ан не тут-то было! Пусто. Дурак дураком! Шут гороховый.
— Никакой я не шут, — из последних сил хорохорился Пахом Пахомыч. — Что вы меня обзываете? Думаете, вам теперь все можно?
— Мне-то? — весело переспросил генерал. — Мне все можно. А что ты мне сделаешь? Побьешь, что ли? В угол поставишь? Раньше вам все было можно. Теперь мне. Да только дело не во мне. Я ведь не свое мнение о тебе высказываю, а твоих товарищей. Как там тебя в холдинге кличут? Пахом Пахомычем? А правда, что они тебя голым в ресторан таскали? И плясать заставляли у всего народа на виду?
— Вранье, — буркнул Пахом Пахомыч, пряча глаза. — Зачем вы эти сплетни собираете?
— Я не собираю, мне сами рассказывают, — добродушно возразил генерал. Ему нравилось дразнить Пахом Пахомыча. — Выходит, что родственник твой не больно высоко тебя ценит. Ты, кстати, знаешь, что он твою любовницу имел? Продавщицу-то твою? Ну, которую ты в Египет возил?
— Это ложь! — выкрикнул Пахом Пахомыч, вскакивая. Генерал расхохотался ему в лицо.
— Еще как имел, — радовался он. — Раза два с ней мутился, когда ты с женой в отпуск уезжал. У меня весь расклад имеется. По часам.
— Нет! — кричал красный Пахом Пахомыч, топая ногой. — Вы нарочно нас стравливаете! Я на вас жалобу подам за ваши действия.
— Ой! — в притворном испуге всплеснул руками Лихачев. — Не делайте этого, Пахом Пахомыч! Меня же из-за вас с должности снимут. Не губите!
Но, не выдержав роли, он вновь захохотал.
— Ну, пусть будет нарочно, если тебе так хочется, — отсмеявшись, примирительно заметил генерал. — Только когда выйдешь, поговори с ней по душам. Припри ее к стенке. Хотя неизвестно ведь, когда ты выйдешь. Да и выйдешь ли?
Лихачев в сомнении поскреб за ухом. Пахом Пахомыч сразу побледнел и без сил опустился на стул.
— Да, — сочувственно произнес генерал. — Был ты Умным, ты бы здесь не парился.
— Я ж не сам к вам пришел, — ответил Пахом Пахомыч, чуть не плача. — Мне ваши сотрудники чужое орудие специально подбросили.
Лихачев на этот упрек только улыбнулся. Он получал удовольствие от разговора и от процесса в целом. Поэтому беседовал с Пахом Пахомычем сам, хотя это было дело следователя.
Разговор происходил в воскресенье в его служебном кабинете. Генерал вчера вернулся накануне из Москвы в прекрасном расположении духа, с утра приехал на работу и велел доставить к себе Пахом Пахомыча прямо из изолятора временного содержания.
Лихачев сидел за своим столом в крутящемся кресле и не спеша поворачивался из стороны в сторону. Привычка держать спину, выработанная годами службы, не позволяла ему разваливаться, но чувствовал он себя чрезвычайно комфортно. В отличие от него, Пахом Пахомыч неуверенно ерзал на краешке стула, стискивал лежавшие на коленях руки и тер след от обручального кольца, которое с него сняли, перед тем как запереть в камеру.
Двое суток, проведенные в заключении, подействовали на Пахом Пахомыча убийственно. Выглядел он ужасно: с потухшими глазами, заросшим густой щетиной подбородком и обвислыми усами. Царапины на его лице от ногтей разъяренной супруги запеклись. Левая щека распухла.
Он был все в той же перемазанной грязью одежде, в которой его привезли сюда в пятницу, только у него еще забрали ремень и шнурки от ботинок. Душа в камере не было, и он ощущал себя немытым, покрытым коростой и опустившимся. Адвоката к нему не пускали. Газет не приносили. О том, что творится за стеной изолятора, он не имел никакого представления. На нервной почве он все время почесывался и опасался, что у него заводятся вши.
В прежней, еще недавней жизни генерал частенько встречался с Пахом Пахомычем на различных мероприятиях, организованных холдингом Храповицкого. Однажды генерал даже обхаживал его веником в бане после рыбалки и пил водку за его здоровье. Но сейчас, глядя на Пахом Пахомыча, униженного и раздавленного, он не испытывал к нему никакого сострадания. Он считал, что тот все это заслужил.
Лихачев представлял, что вскоре точно так же перед ним будет сидеть Храповицкий, перебирать ногами и прятать глаза. И бояться раздражить его, генерала Лихачева, неосторожным словом.
— Как сокамерники? — участливо продолжал расспросы генерал. — Не обижают?
Из трех сокамерников Пахом Пахомыча двое были сотрудниками налоговой полиции, которые под видом бывалых сидельцев уже вторую ночь напролет терзали Пахом Пахомыча насмешками, уверяя, что теперь на него повесят все грехи его начальников. По их профессиональному мнению, уже доведенному до сведения генерала, Пахом Пахомыч был близок к перелому. Оставалось его дожать.
Пахом Пахомыч не ответил. Вместо этого он сглотнул и бросил на генерала быстрый испуганный взгляд.
— Отпустите меня, — неожиданно для самого себя, жалобно попросил он. — Пожалуйста, отпустите.
Он был похож на маленького мальчика, который просит прощения у строгого воспитателя за случайный проступок.
— Не нравится, значит, тебе у нас? — поднял брови генерал, как будто эта мысль была ему внове и его огорчала. — Смотри-ка! Домой тебе хочется. Дальше воровать.
— Я не воровал, — еле слышно пробормотал Пахом Пахомыч.
— Воровал, — обрезал его генерал. — Все вы воровали. Документы у нас есть. Суть дела мы изучили досконально. И другие, в отличие от тебя, дурака, уже дают чистосердечные признания.
При этих словах Пахом Пахомыч невольно вздрогнул и завозился. Лихачев выдержал паузу, чтобы убедиться, что скрытая угроза, содержавшаяся в его словах, дошла до собеседника. И не спеша продолжал:
— Поэтому получается, что паровозом придется идти тебе. А ты говоришь, не дурак!
— Что я такого сделал?! — воскликнул Пахом Пахомыч бледнея. — Я же не совершал никаких преступлений! Мне же этот пистолет подкинули!
— Дело не в пистолете, — многозначительно поднял брови генерал. — А в том, что ты запираешься. Препятствуешь следствию. Вводишь его в заблуждение. А другие показывают на тебя. Изобличают.
— Кто? Кто показывает? — вскрикивал Пахом Пахомыч.
— А вот этого, милый друг, я тебе сказать не могу, — мягко ответил генерал. — Тайна следствия.
