Глава ХІІ Последняя мольба матери
После оглашения определения апелляционным судом признание вины подсудимого Кули по приговору районного суда в части совершения им якобы кражи из сейфа в соучастии с Ташковым вступило в силу. Наказание по этому эпизоду приговором было объявлено 10 лет лишения свободы с конфискацией имущества. С этого дня Куля стал официальным зэком и уголовником, и хотя для отца и матери этот официальный статус сына уже давно значения не имел, тем не менее очередным рубежом разбитых надежд это судебное решение для них послужило. Усиливались их страдания еще и тем, что теперь они лишались возможности видеться со своим сыном. СИСТЕМА хладнокровно и безжалостно отрывала их друг от друга. Раньше, будучи общественными защитниками, они оба по очереди на часик-два по разу в месяц имели возможность посещать свою кровинушку в тюрьме, могли обнять его, дотронуться, прижав поближе к своему сердцу, и это было мощным лекарством их страданиям, глотком бальзама на их изнуренные души. Но сейчас, когда с одной стороны приговор вошел в силу и на лагерях по закону родным полагались длительные свидания, с другой стороны Куля из-за отправки дела на д/с благодаря непрофессионализму следователя и прокурора, сфабриковавшим все это безобразие оставался числиться подследственным, пребывая по прежнему в СИЗО, в котором свидания не полагались, а статус общественных защитников теперь аннулировался с приходом в силу положений нового УПК в редакции 2012 г. Такая ситуация в Кулином случае напоминала акт издевательства. Близких родственников во время следствия не допускают к подозреваемому из соображений достижения конфиденциальности его хода, но когда уже прошло пять лет с момента совершения преступления и три этапа расследований сроком приблизительно по полтора года каждая, то не допускать мать к сыну было смешно и мягко говоря не по человечески. Комичность ситуации состояла еще и в том, что закон позволял и далее быть родителям общественными защитниками и посещать своего защищаемого, как и прежде в расположении следственных кабинетов СИЗО. Это процессуально было возможно и в порядке переходных положений нового УПК, и в порядке УПК в редакции 1960 г., пока осужденный имел еще процессуальную возможность обжаловать приговор в кассационном порядке, и далее в Верховном Суде Украины. Но районный суд, который раньше выдавал разрешения на визиты защитникам, после вступления части его приговора в силу, открестился от этой своей прежней роли и отказался выдавать разрешение, а администрация СИЗО, опираясь на свой новый исполнительный кодекс, тоже не брала на себя ответственность поступать так, как она без предписания суда никогда не поступала. Когда Куля с этой ситуацией и с разъяснительными документами, с отписками из суда и СИЗО обращался в прокуратуру по факту нарушения его права на свидание с защитником в период написания им кассационной жалобы, а по сути по факту нарушения его гражданских прав на защиту и на адвоката, то прокуратура тупо молчала, оставляя все Кулины заявления просто без внимания.
Писать или не писать кассационную жалобу на признание его виновным в краже вопроса не возникало. Закон выделял три пункта оснований подавать подобные жалобы, которые диктуемые логикой предусматривали все реально возможные процессуальные ситуации. Но признание вины Кули в этом эпизоде кражи, которому он когда-то даже не придавал особого значения, ввиду его полной абсурдности, оставалось настолько невероятным, что обжаловать такую глупость сейчас предоставлялась возможность одновременно по всем трем пунктам. Первая причина — это существенное нарушение УПК. В случае с Кулей это явное наличие оснований закрыть уголовное преследование его по этому эпизоду ввиду отсутствия на то каких-либо доказательств. О невозможности считать доказательством вины показания соучастника, что красной нитью шло в основе Кулиного обвинения, недвузначно говориться во многих статьях закона и даже в разъяснительных комментариях пленума Верховного суда. А особенно это смешно звучит после заявления этого соучастника о противоположных по смыслу обстоятельствах и об оговоре Кули.
Вторая причина — это неправильное применение закона. Здесь речь идет о том, что если правосудие все-таки плюет на законы и опирается при вынесении своего решения только на слова соучастника, то пусть остается последовательным и опирается на них до конца, и судит тогда не по пятой части статьи кражи, а по третьей, так как сообщения Ташкова никогда не утверждали того бреда, который потом накружил прокурор с помощью какой-то экспертизы о якобы теоретическом наличии другой гораздо большей суммы денег в кассе организации на тот момент. Упрямым фактом оставалось то, что кража произошла все-таки из одного из сейфов офиса, а не из кассы, как сказано в этой экспертизе, и со слов Ивана в гораздо меньшем объеме, что неминуемо в таком случае говорит о необходимости применения более мягкой, 3 части ст. 185 УК.
Третье основание отмены или изменения решений в кассационной инстанции — это несоответствие назначенного наказания тяжести преступления и личности осужденного. По официальной версии пропало 28 миллионов гривен денег вкладчиков, которые были присвоены путем использования служебного положения ст. 191 УК Украины. Кроме этого по этой же версии путем кражи было украдено еще около двух миллионов, но за кражу 2-х миллионов Куля и Ташков получили 10 и 8 лет лишения свободы соответственно, а за присвоение остальных 28-ми 11 и 9 лет соответственно. Возникает вопрос: где же в этом случае девается принцип соответствия тяжести наказания тяжести преступления? Но даже не обращая внимания на отсутствие логики в этом месте, все равно возникает вопрос: почему Ташкову, председателю правления, т. е. первому материально-ответственному лицу, человеку открывшему сейф, взявшему лично оттуда деньги, наказание назначено 8 лет, а Куле возглавляющему наблюдательный совет, но даже не имеющему трудового отношения с данной организацией — 10 лет, то есть на 2 года больше. Никаких пояснений относительно такого распределения сроков между соучастниками не было ни в приговоре, ни в определении, и это при том, что прокуратура наоборот, в своей речи дебатов логично запросила именно за это деяние ответственному лицу Ташкову наказание в 10 лет по этому эпизоду, а Куле — 8. Почему суд Ташкову уменьшил срок от прокурорского запроса на 2 года, а Куле увеличил, было совершенно не понятно. На лицо просматривалось явное предвзятое отношение всего предыдущего суда к персоне Кули. Но учитывая сложившуюся практику срабатывания третьей инстанции в Украине, надежд на то, что там произойдет адекватная реакция на Кулины аргументы, изложенные им в жалобе, не было, рука руку мыла и не пилила.
По стандартным расценкам работы Высшего специализированного суда минимальная стоимость услуги там составляла 50 тыс. долларов. Куле решать за 100 % того, что он имел по деньгам у себя в закромах всего лишь 25 % своих проблем из общего обвинения — было глупо. Поэтому в связи со всеми сложившимися обстоятельствами, он для себя избрал более приоритетным другое направление своих усилий. Кассационную жалобу он конечно написал, но не дожидаясь телодвижений по ней, начал добиваться правды имея в качестве оружия Ивановское признание в оговоре, что по сути являлось новым обстоятельством в деле и поводом для пересмотра любого судебного решения любой инстанции. В соответствии с новым УПК 2012 г. заявление о пересмотре дела в связи с возникновением новых обстоятельств подавалось в суд той инстанции, которая первая вынесла ошибочное решение не имея достоверной информации об реальных обстоятельствах дела. Но Куля решил бить по всем направлениям. По старому УПК прокуратура, узнав о новых обстоятельствах по делу подобно тех, что заявил о себе, Куле и Мирошко Иван в апелляционном заседании, была обязана в любом случае провести их расследование. Но так же как и коллегия судей, государственный обвинитель тупо отморозился от слов Ивана и сделал вид, что ничего тот и не заявлял.
Из-за того, что Кулю через неделю после апелляционной ухвалы и после вступления приговора в силу отправили в лагерь отбывать наказание в Запорожскую область, а уже через три недели привезли обратно, сообразив, что не весь приговор в силе, и по делу еще предстоит д/с, получилось так, что он отправил заявление в суд о пересмотре дела два раза, из Запорожского СИЗО 05.05, и не будучи уверенным об уходе его оттуда, продублировал его же и 13.05 из Харьковского СИЗО. Но в итоге получилось так, что оба его заявления дошли до адресата попав к разным судьям. Не скоро, нарушая все процессуальные сроки, первым отреагировал судья, которому Кулино заявление ушло позже их Харькова. Его отказ в возобновлении судебного расследования обескураживал и по сути, и по форме. (Ухвала 643/7460/13-к; от 22.05.2013 г.). Как уже говорилось, фиксации процесса во время хода рассмотрения жалоб в апелляционном порядке не происходило, в результате чего спасительных, как казалось, показаний Ивана, так нигде зафиксировано и не было. Отвечая отказом на Кулино подробно обоснованное заявление, судья открыто игнорируя закон, как всегда нагло при этом называя черное белым, не замечая и не комментируя ни одного аргумента, обуславливающего необходимость возобновить пересмотр, сообщает, что нет в показаниях Ташкова даваемых им в апелляционной инстанции, никаких новых обстоятельств. Для получения оптической полноты своего судебного решения и создания видимости толкового документа в банальной отписке, ее автор не поленился перепечатать туда еще и пару статей УПК, причем допуская явные ошибки при этом, путаясь в нумерации. Тут же, судья, не разбираясь и не изучая материалов дела, заявляет, что: "эти заявления…", не уточняя даже какие, "…были предметом изучения как суда 1-й, так и 2-й инстанций, которые дали этим заявлениям оценку…" В итоге, при чтении этого судебного решения создавалось впечатление, что судья был или пьян, или не в себе, или что-то в этом роде. Упоминание 1-й инстанции в контексте новых обстоятельств было полным бредом, так как тогда об этом не было и речи. О новом статусе подозреваемого ранее свидетеля Мирошко в этом решении не упоминалось ни словом, из чего становилось понятно, что правосудие пытается скрыть новый статус фигуранта по делу. А если бы заявленные новые обстоятельства таки были предметом изучения второй инстанции, то форма ее судебного решения не могла бы иметь окончательный вид "Ухвалы", а однозначно должна была иметь вид "приговора", так как изучать новые материалы апелляционный суд мог только при открытии судебного следствия, которое закончиться "Ухвалой" не могло в принципе. Перечитывая этот отказ в четвертый или в пятый раз, Куля, пытаясь выделить из написанного суть, пытаясь найти там хоть одну фразу, имеющую отношение к сути его заявления, хоть один логичный и законный повод отказывать ему, так ничего и не находил. Весь документ представлял собой набор из искаженного и урезанного фрагмента Кулиного заявления, из нескольких перепутанных цитат законов, и из отдельных кратких путанных умозаключений судьи, не касающихся основного вопроса, а главное, что было выделено последней строкой в этом "чудесном" судебном ответе Куле на его просьбу, то, что это решение обжалованию не подлежит.
