Круг моих знакомств расширился, но весьма несущественно. Я чувствовал неодолимую усталость, но терпел гнусный быт, сознавая, что это мой последний шанс и последние заработанные деньги.
Полковник Ференц Янош, сын венгерского инсургента 1956 года, был чопорным и тщеславным, но иногда он приглашал узкий круг нашего начальства в дом, отведённый для американских экспертов. Это была дача на манер западных вилл, на которой прежде останавливались асы разведывательной службы.
На одной из вечеринок, после обильного застолья, Янош подсел ко мне:
— Господин Пекелис, я уже несколько раз жаловался на местное начальство за крайнюю медлительность всей работы. Они, конечно, заинтересованы, чтобы финансирование с нашей стороны шло как можно дольше. Но нас не интересуют все ваши секреты, весь этот хлам, способный забить поры любых информационных систем, нас интересует только то, что имеет отношение к дальнейшей стратегии. Мне всё это надоедает.
По существующим правилам я должен был отреагировать. И я отреагировал:
— Конкретней, сэр. Что именно вас интересует и какую сумму гонорара это может представлять?
Он поёрзал на стуле, помекал и побекал, но, видимо, сообразил, что спорить со мной бессмысленно.
— Меня интересует всё, что у Вас есть относительно «Завещания Сталина»… Гонорар — десять тысяч, но срок — не более месяца…
В тот же день я послал необходимые запросы.
Когда-то краем уха я слышал про такой документ, но когда и при каких обстоятельствах, вспомнить не мог.
Через неделю я откопал сообщение нашего резидента в Италии, что вопрос о «Завещании Сталина» рассматривался на узком президентском совете в Вашингтоне в апреле 1960 года. И ещё сообщение о том, что в 1988 году представители Трёхсторонней комиссии в Оттаве приняли решение предпринять все необходимые меры, чтобы исключить появление в западной печати любое упоминание о сталинском «Завещании».
Я позвал к себе американского полковника.
— Это мне всё известно, — уныло сказал он. — Но теперь в России якобы циркулируют слухи, и слухи содержат весьма любопытные подробности.
— По причём же здесь наш архив?
Он протянул мне стопочку новеньких 100-долларовых банкнот, схваченных красной резинкой, и со вздохом признался:
— Как и завещание Гитлера, завещание Сталина касается так же и еврейского вопроса… Американское еврейство не очень доверяет русскому, зная, что где-то в России есть более объёмная информация… Помогите, господин Пекелис! Это в ваших личных интересах. За любое сообщение, которое приблизит меня к цели, я заплачу в три раза больше! Вы должны понимать, что я раб приказа, а они давят и давят!..
А через несколько дней у меня обозначился весьма опасный конкурент — Ефим Соломонович Глобин, возглавлявший прежде какой-то отдел по связям с президентским Советом Безопасности.
Этот человек явился в дом к Мурзину в сопровождении Леопольда Леопольдовича и ещё одного типа, его звали Сёма Цвик. О Сёме никто ничего определённого сказать не мог, он излагал временами затверженную легенду, но в неё не верили: она была слишком пёстрой, слишком куцей и слишком логичной во всех своих частях.
Леопольд Леопольдович, конечно, получил свои хорошие авансы. Его так и распирало от важности:
— Я привёл новых друзей, дорогой Пекелис! Ефим Соломонович — экстрасенс высшего класса. Неоднократно консультировал ещё прежнее руководство КГБ… Напряжением мысли он способен предотвратить ракетный старт на мысе Канаверал. Он сам об этом расскажет!..
Я давно был ориентирован о модных увлечениях начальства времён «перестройки» и сумятице в умах, «увлечения» были частью обширной технологии подавления духовного сопротивления основных эшелонов власти в СССР: обстрел мозгов производился не столько из зарубежных, сколько из советских официальных изданий, постоянно перепечатывавших «сенсации», приготовленные психологами-киллерами…
— Польщён, польщён, — сказал я, изображая на лице необыкновенную радость. — Я уже давно слышал о том, что у нас в Генеральном штабе сидят два человека, способные взрывать баллистические ракеты более эффективно, чем импульсные лазеры большой мощности, — простой концентрацией мысли.
— Выражаетесь Вы не совсем научным языком, — снисходительно улыбнувшись, ответил Ефим Соломонович. — Эманация высоких энергий предполагает высочайшее духовное развитие и пиковую моральную чистоту… Но в целом Вы правы: мы способны выполнять и такую функцию.
«Самонадеянный засранец, — заключил я. — О какой моральной чистоте ты плетёшь? На твоей морде самописцем отмечено, что ты педераст и отпетый жулик!..»
Компания раскрыла принесённые дипломаты, и взорам ошеломлённого Мурзина предстала батарея напитков большой убойной силы. А закусь! Такой закуси не мог бы выставить даже крупный ресторан кавказского побережья.
«Хлопцы рассчитывают на крупные козыри…»
— Господин Цвик, — представил Леопольд Леопольдович. — Все считают, что это лучший следователь в российском уголовном розыске…
Гости рассаживались. Мурзин, подняв очки на лоб, внимательно рассматривал каждую этикетку и одобрительно кивал головой.
— Я только что перемолвился парой фраз с главой американской миссии офицеров связи, — негромко сказал мне Ефим Соломонович. — Он доложил о просьбе, с которой обратился к Вам…
Дело в том, что аналогичный запрос мы теперь получили из Москвы… Дело не в самом документе, он у нас и у американцев имеется. Дело в разъяснениях, которые якобы давал диктатор доверенным лицам из числа армейских генералов и руководите лей крупных оборонных предприятий… По нашим сведениям, в живых остался всего один участник бесед с этим ужасным злодеем и коварным антисемитом.
Он в упор сверлил меня буравчиками чёрных глаз.
— Ах, вот оно что, — спокойно отреагировал я, догадываясь, какой аспект проблемы более всего волнует Ефима Соломоновича. — Значит, отныне я уже не смогу оказать никакой услуги моему доброму другу.
— Да, теперь мы все вместе будем осуществлять одну задачу, — подтвердил Глобин. — У меня есть некоторые соображения и насчёт вас, господин Пекелис. Думаю, под руководством моего центра мы быстро найдём решение задачи…
«Всё просто, как грабли. Он перехватил заказ. Но, видимо, ему обещан крупный куш, иначе бы он не стал так суетиться… Что же он прежде не возникал на горизонте?..»
— Не представляю, какие мысли или планы могут так беспокоить общественность. Сталин, по-моему, был чрезвычайно осторожен в оценках. Он исходит из того, что каждое его слово будет выставлено в музее всемирной истории.
— А вот и ошибаетесь: когда тиран приходил в ярость, он говорил такое, от чего плавилось стекло и взрывался песок, — с видом знатока возразил Глобин…
Расторопный Мурзин, видя, что намечается дармовая гулянка, быстренько накрыл на стол, «забомбил», как он выражался, в кастрюльку варёной картошки, моркови, свеклы и лука — приготовил свежий винегрет, который придал смысл дорогой, но консервированной закуске: осетрине в масле и отварному говяжьему языку в четырёхгранных коробках.
Пилось и елось легко и беззаботно, и вскоре все изрядно охмелели. Леопольд Леопольдович пустился танцевать вальс, но зацепился за ножку стула, упал на пол, после чего взгромоздился с туфлями на диван и тотчас уснул.
Покачивался в своём колпаке, довольно ухмыляясь, полковник Мурзин. Временами мычал «ну-ну!» и порывался чокнуться с кем-либо, но я заметил, что он уже не пьёт и внимательно прислушивается к разговору.
Ефим Соломонович, считая себя заглавной фигурой всего действа, почему-то хотел произвести на меня особое впечатление.
— В последние дни войны Гитлер пытался командовать даже ротами, хотя раньше позабывал, где дислоцируются его армии. Вот эффект ошеломления, и мы должны постоянно добиваться именно такого эффекта… Нюрнберг, это лучшее из наших изобретений за последнее столетие, должен быть перманентным, тогда все они будут сидеть тихо, как мыши в амбаре… Русские шовинисты ставят на самопожертвование. Они ничего этим не достигнут. Они даже не арабы, не воины джихада… Или достигнут того, что мы обложим всех экстремистов двойным правовым налогом. Чуть пикнул — полезай на нары… Мы лишим всех инициативы, отвадим от поисков крайнего. Фанатик становится одиноким и гибнет под бременем своих проблем. Мы, подлинные жрецы народов, знаем, что фанатизм убивает созидательные функции…
«Ахинейщик, как всё это банально», — думал я, кивая всякий раз, когда господин Глобин дергал меня за рукав, спрашивая: «Согласен?»
— Ваше многознание поражает, Ефим Соломонович. Только жреческое сословие среди народов и понимает, куда несут нас ветры событий.
— Не совсем так… Ветры есть, от них мы пока не свободны, но события организуем мы, и только мы… Массы нельзя просвещать, ни в коем случае нельзя. Нельзя идиоту вкладывать в руки зажжённый факел, он устроит пожар… Люди должны получать лишь ту науку, которой достойны… А самая существенная наука должна быть всегда закрыта от них. Невежество уберегает народы от полного вырождения. Невежество всегда доверчиво и хорошо воспринимает нигилизм. На этом, собственно, и зиждется успешность современных технологий. Когда всё теряется в фантазиях и грёзах, человек не выдвигает агрессивных претензий… Едва мир станет полностью виртуальным, тут мы мыслим с американскими коллегами в унисон, хотя у нас разные желудки, я это ещё раз акцентирую, мы покончим с национализмом. Именно тогда, — не раньше, нет! — мы создадим стандартные изложницы, которые каждый человек, работающий на общее пространство мира, будет наполнять своими дарами. Мы преподнесём им газету «Правда», «русского самодержца», «национальную идею» и прочее. Но для этого потребуется целый арсенал базовых образов, по которым и потечёт мыслительная жизнь существ, столь недостойных в большинстве случаев своих наставников… Дурачки будут собирать пахучие травы и вязать их в пучки. Мы им внушим, что на эти травы мы скупим у американцев и англичан все военные заводы и установим мир.
