Убедившись, что Сталин мертв, Берия вышел из комнаты.
Оставшиеся услышали его громкий голос:
— Хрусталев, машину!
И уже плюхнувшись на мягкое заднее сиденье черного правительственного лимузина, он подумал, впервые в жизни не опасаясь, что его мысли могут быть услышаны:
«Пережил, сука! Все-таки я тебя пережил!..»
Да, пережил.
На целых семь месяцев.
Берию расстреляли 12 октября 1953 года.
Рюмина, заканчивавшего после ареста Абакумова следствие по делу Еврейского антифашистского комитета, расстреляли 22 июля 1954 года.
Абакумова расстреляли 19 декабря 1954 года.
Жемчужину освободили из заключения 9 марта 1953 года, в день рождения Молотова. Говорили, что до самой своей смерти она не сказала Молотову ни единого слова. Похоже на легенду, рожденную неистребимым желанием народа увидеть отмщенным любое предательство.
После устранения Берии Молотов вновь стал членом Политбюро, первым заместителем Председателя Совета Министров СССР и министром иностранных дел. В 1957 году Хрущев сослал его послом в Монголию, а в 1962 году выгнал из партии и отправил на пенсию. Почти всю оставшуюся жизнь он писал заявления с просьбой восстановить его в партии. Еще он писал мемуары. Ему дали половину госдачи в Барвихе. Вторую половину занимал третьестепенный правительственный чиновник. Иногда Молотов заходил на его половину и лакейски благодарил за то, что тот иногда дает ему свою машинистку для перепечатки воспоминаний.
Это не легенда. Тому я сам был свидетель в начале 70-х годов, когда случайно оказался в гостях у этого чиновника.
В 1984 году Молотова восстановили в партии. Через два года он умер полноправным членом КПСС.
Кагановичу повезло меньше. Его так и не восстановили в партии после того, как выгнали в 62-м. Он умер 19 августа 1991 года в возрасте 98 лет. В этот день он, как всегда, с утра сидел у телевизора. Смотрел балет «Лебединое озеро». Правильней сказать, не смотрел, а слушал, потому что зрение его было уже почти нулевым. Неожиданно танец маленьких лебедей прервался и прозвучало сообщение ГКЧП.
Каганович сказал:
— Это катастрофа!
Это были его последние слова. Врач «скорой» констатировал обширный инфаркт.
Члены президиума Еврейского антифашистского комитета СССР были расстреляны 12 августа 1952 года.
Члены президиума Еврейского антифашистского комитета СССР были расстреляны 12 августа 1952 года после длившегося почти три месяца суда под председательством члена Военной коллегии Верховного Суда СССР генерал-лейтенанта юстиции А. А. Чепцова и при участии членов суда генерал-майора юстиции Зарянова и генерал-майора юстиции Детистова.
Через два месяца после начала процесса, на котором все обвиняемые заявили о своей невиновности, генерал-лейтенант советской юстиции А. А. Чепцов, через руки которого прошли десятки, если не сотни «расстрельных дел», прервал процесс и потребовал вернуть дело на доследование.
В августе 1957 года, давая объяснения по делу ЕАК члену президиума ЦК КПСС министру обороны СССР Г. К. Жукову, он написал:
«Прервав процесс в начале июля 1952 года, я обратился к Генеральному прокурору тов. Софронову с просьбой совместно со мной пойти в ЦК и доложить о необходимости возвращения дела на доследование. Однако он от этого отказался, заявив мне: „У тебя есть указание Политбюро ЦК, выполняй его!“ После этого я информировал тов. Шверника, бывшего тогда Председателем Президиума Верховного Совета СССР и получил от него совет обратиться с этим вопросом к секретарю ЦК Маленкову. Маленков заявил буквально следующее: „Вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками, ведь приговор по этому делу апробирован народом, этим делом Политбюро занималось три раза, выполняйте решение Политбюро!“ Я тогда, предполагая, что он до приема меня докладывал этот вопрос тов. Сталину, чему у меня некоторые подтверждения есть, заявил Маленкову, что я передам его указание судьям, что мы исполнили свой долг, доложив ЦК свои сомнения. Но как члены партии выполним указания Политбюро».
Они выполнили указания Политбюро. Довели до конца процесс и вынесли приговор, который еще до начала процесса лежал перед судьей Чепцовым.
В этом списке против всех фамилий стояло — расстрел.
Кроме одной фамилии — академика Лины Соломоновны Штерн. Против ее фамилии мягким коричневым карандашом было выведено: три с половиной года тюрьмы и пять лет ссылки.
Три с половиной года — ровно столько времени Штерн провела в «Лефортове» и во внутренней тюрьме Лубянки. Ей оставалось только пять лет ссылки.
Объяснение этой странности попытался дать писатель Александр Михайлович Борщаговский, один из главных фигурантов небезызвестной статьи в «Правде» от 29 января 1949 года «Об одной антипартийной группе театральных критиков». Ему выпала горькая удача первому из простых смертных заглянуть в 42 тома следственного дела ЕАК и в бесчисленные тома судебного дела. Испытанным им потрясением пропитана каждая страница его книги «Обвиняется кровь», вышедшей в 1994 году мизерным пятитысячным тиражом. В этой книге он пишет:
«Рискуя ошибиться, выскажу свое предположение: никакое другое не кажется мне более убедительным.
Милость Сталина к этой пришлой, упрямой, бесцеремонной в защите своих взглядов женщине я объясняю его усилившимися страхами перед смертью; склонностью верить в чудо; тайной надеждой, что судьба и само мироздание не посмеют отмерить ему жизненные сроки, как обыкновенному смертному… Об открытиях Лины Штерн ходили легенды, особенно в еврейской среде. Едва ли кто-либо из неспециалистов мог догадаться, что стоит за терминами „гуморальная регуляция физиологических процессов“ или „гематоэнцефалический барьер“, — вот и поговаривали, что академик Лина Штерн подошла к разгадке долголетия… А вдруг „жидовская ведьма“, „старая блядь“… вдруг она набредет на разгадку?..»
Может, так. Может, не совсем так. Во всяком случае, Лине Соломоновне Штерн повезло. После смерти Сталина она вернулась в Москву, занималась своей любимой физиологией и умерла своей смертью в 1968 году.
Повезло и Самуилу Галкину. Его дело было выделено в отдельное производство, он получил всего 25 лет, но этот срок сократила великая амнистия — сталинская смерть.
Повезло и Исааку Иосифовичу Гольдштейну, к которому прибежала за помощью дочь Евгении Аллилуевой. Он вообще не вошел в дело ЕАК, да и не имел он к Еврейскому антифашистскому комитету ни малейшего отношения. И он попал под ту же амнистию.
Остальным не повезло.
В том числе и поэту Ицику Феферу.
6 июля 1952 года он попросил провести закрытое заседание суда. Когда остальные подсудимые были удалены, заявил судьям, что является негласным сотрудником госбезопасности и вел работу в ЕАК по приказу генерала Райхмана, а до этого был на связи у капитана Бочкова. Это может подтвердить и кадровый сотрудник МГБ Хейфец.
Суд принял его заявление к сведению.
10 июля Фефер вновь потребовал закрытого заседания и повторил свое заявление.
И вновь суд никак не отреагировал.
Он не мог отреагировать, потому что капитан Бочков сгинул еще в конце войны, а генерал Райхман и доктор Браун — Хейфец сидели в «Лефортове», обвиненные вместе с Абакумовым в подготовке контрреволюционного заговора.
И еще суд не мог никак отреагировать на заявление Фефера потому, что против его фамилии, как и против остальных, стояло то же самое слово — расстрел.
12 августа 1952 года приговор всем обвиненным по делу ЕАК был приведен в исполнение. Тела их сожгли в крематории Донского монастыря, а прах свалили в общую яму.
Вот их имена:
Соломон Лозовский, политический деятель.
Борис Шимелиович, врач.
Ицик Фефер, поэт. (Выделим его, потому что он сам себя выделил.)
Иосиф Юзефович, историк.
Вениамин Зускин, артист.
Лев Квитко, поэт.
Перец Маркиш, поэт.
Давид Гофштейн, поэт.
Давид Бергельсон, прозаик и драматург.
Девять?
Нет:
Захар Григорьевич Гринберг, историк, из которого выбили имя террориста Михоэлса. Умер в тюрьме.
Соломон Брегман, заместитель министра Госконтроля РСФСР. Умер в тюрьме.
Одиннадцать?
Профессор Исаак Нусинов. Сгинул в безвестность.
Двенадцать?
Нет. Кощунственно, но здесь нет ничего более уместного, чем этот канцеляризм:
И др.
Другие — это те, кто был расстрелян и стерт в лагерную пыль по этому же процессу «буржуазных еврейских националистов» в Киеве, в Минске, в Ленинграде, в Харькове, в Ташкенте, в Витебске, в Одессе.
Везде, где их находили.
А находили их везде.
Сколько было этих «и др.» — сотни, тысячи, десятки тысяч?
Мы никогда не узнаем всей длины этого скорбного списка, никогда не узнаем, кто его замыкает.
