«Я сделаю. Плевать, что все против меня. Нет ни шанса на удачу. А уж вернуться живым, об этом лучше не думать. Но я сделаю это. Не попытаюсь, а сделаю. И пусть попробуют остановить!»
Он толкнул плечом соседа.
– Слышь, брат, Каганович на месте?
– Ха! А где ему быть? Второй день квасит у себя в углу. При мне еще не выползал.
– Лады.
Максимов пошел, осторожно перебираясь через разный хлам и спящих вполвалку, в дальний конец убежища. Там на разбитых нарах он и нашел Кагановича.
С юмором у "вольных" был полный порядок. Кто и когда окрестил старого деда, с комсомольской юности и до подкошенных ревматизмом ног оттрубившим в казематах метро, Кагановичем, не известно, но кличка прилипла.
Любил дед, приняв стакан, тысяча первый раз пуститься в воспоминания о самом светлом дне в своей жизни, когда его, жилистого деревенского паренька, одного из тысяч ему подобных, как муравьи, снующих в подземных лабиринтах, вытащили на свет божий и поставили перед светлые очи самого Всероссийского прораба – Лазаря Кагановича. Действительно ли небожитель снизошел до чумазого смертного и пожал его трудовую пятерню, или врал старик, но историю эту знал наизусть любой, проведший в бомжатнике больше двух дней.
– Каганович, вставай, дело есть.
Максимов присел рядом на нары.
Старик громко икнул, дернув острым кадыком, кожа на шее была дряблой и пупырчатой, как у ощипанного сдохшего с голодухи цыпленка, и открыл один мутный глаз. Максимов дунул, разгоняя тяжкий сивушный дух. Дед явно сознательно уходил в многодневный запой, экономить на пойле начал с первого дня.
– Давай, гегемон, просыпайся. Дело у меня к тебе.
– А это ты, волчара. – Дед открыл второй глаз и с трудом оторвал голову от серой слежавшейся подушки. – По делу или выпить принес?
– По делу, но на опохмел налью.
– Столкуемся! – сказал дед, удобнее устраиваясь на нарах.
Лучше него никто из известных Максимову людей не знал все ходы-выходы в подземном лабиринте. Дед подрабатывал, проводя в Домен и обратно. Лишних вопросов не задавал. Надо человеку, заплатил, пусть прет хоть черту на рога. Наше дело дорогу показать.
Максимов достал из кармана только что купленную в баре чекушку водки. Баром здесь называли нишу в стене. Пустые ящики, выстроенные в низкую баррикаду, иммитировали барную стойку. Баром заведовала Гафира, пышногрудая реклама нездорового образа жизни. Впрочем, баба добрая и отзывчивая. В долг верила, не скупясь, назначала цену за краденное и не зажимала сдачу с баксов и рублей. А что водка валила с ног, как Моххамед Али, пахла набальзамированным покойником и драла горло, как горячий скипидар, так бизнес, он того – прежде всего.
Каганович одним глотком ополовинил бутылочку. Крякнул. Сразу повеселел. С благодарностью принял квелую от сырости сигарету.
– Сколько людей? – приступил он к привычной процедуре.
– Один.
Дед наметанным глазом скользнул по Максимову. Пыхнул сигареткой.
– Сколько денег пришлешь?
– Сколько скажешь.
– А сколько не жалко? – хитро ощерился Каганович, выставив редкие зубы.
– Кровь не пей! – отрезал Максимов. – Не Чубайс тарифы поднимать. Я таксу знаю, ты знаешь. Что зря словами бряцать.
Дед опять оценивающе посмотрел на него.
– Вижу, прямо сейчас решил, угадал? Приспичило, значит. Вроде и не из братвы, это у них вечно шило в жопе. Человек, видно, серьезный. Вот ежели… Хотя… – Он резко оборвал себя, поймав взгляд Максимова. – Фиг с тобой, паря. Твои дела, твои бабки. Не для того я метро копал, чтобы простой народ в него по пропускам с ментовскими печатями пускали.
– Лучше не скажешь, дед!
В метро действительно можно было попасть по вечно дорожавшей карточке, но у пассажира могли в любой момент потребовать удостоверение личности. На всех станциях шарились осатаневшие от грохота и духоты патрули, при первом подозрении, заламывали руки любому. Шла вечная борьба с терроризмом. На поверхность на радиальных ветках выходили без особых проблем. Но на выходе станций Домене требовалось предъявить специальный "домушный" пропуск. С фото, печатями, подписями и набором малопонятных штампиков.
– Двадцать уев. Не ограблю? – с надеждой в голосе сказал дед. – Тут такое дело…
– Понимаю, инфляция.
"Юрка вчера ушел в Домен за пятнадцать уев".
Максимов вывернул карманы. Большую часть утренней добычи отдал Маринке, но что за мужик без заначки? Протянул деду линялые зеленоватые бумажки. Они тут же исчезли в складках засаленой куртки.
– Порядок?
– Как говорил товарищ Каганович, вперед – к победе коммунизма! – Дед имел привычку приписывать абсолютно все высказывания бывших и нынешних вождей только своему великому крестнику.
Он вальяжно растянулся на нарах.
– Вот только не пойду я, паря. Ты уж извини.
Нож сам собой вырвался из-под рукава куртки Максимова и лег поперек дряблого стариковского горла.
– Шутки горбатые у тебя, Лазарь. – прошипел Максимов. – Жизни в тебе на один удар, а хохмишь, как Вечный жид.
– Э-э, паря, – прохрипел старик, – не надо! Ну кончишь ты меня, ну ребята за меня подпишутся, кончишь их, вырвешься отсель, а куда? С утра менты собаками травят. Все ищут чего-то. Куда пойдешь? Тебя в Домен на персональном "воронке" доставят. Бесплатно.
– Деньги верни! – Максимов, брезгливо поморщился от сивушного выхлопа из распахнутого рта Кагановича. Спрятал нож под рукав.
– Бабки! – шмыгнул носом старик. По грязным морщинистым щекам неожиданно побежали слезы. – А на кой они мне нужны, знаешь? Может мне они до смерти нужны?! Может я подыхаю уже.
– Не скули, старый!
– Блядская жизнь! – не унимался старик, размазывая по щекам слезы. – Суки он, хуже падали последней. Я на них все жизнь горбатился. Я под землей больше, чем ты на свету просидел! У меня ноги уже не ходят, щенком еще по колено в воде блукал, рельсы на себе таскал. Ну житуха, японский бог, ну житуха у нас! Как ни крути, а она к тебе только задницей!
– Да остынь ты. Что стряслось?
Дед всхлипнул и рукавом вытер глаза.
– Мне сам Лазарь, великий организатор, пятак жал, бля буду! Да я Брежнева два раза видел, вот как тебя. Лужок мне свой кепарь кожаный подарил, о как! У меня грамот от них – все толчки в городе оклеить можно! А они, падлы… Ну свинтили, ну отхерачь дубинкой, если уж старика не жалко, зуб ему выдави, но зачем такое с живой-то душой вытворять, а? Что мне теперь, с голоду помирать? Я же теперь, как пес на цепи. Все у них, пидарасов, как учили – "шаг влево-вправо, прыжок вверх – побег". Вот теперь и меня, суки, подловили.
Максимов, ужаснувшись догадке, задрал ему правый рукав. На запястье Лазаря плотно сидел стальной браслет.
– Где взяли?
– Из трубы одной вылазил. Прямо на патруль и напоролся. Озверели они, не отмажешься. А может, план надо было выполнять, кто их знает?
Истерика разом прошла, дед только шмыгал пропитым носом.
– Уходи из города, Лазарь. За Можаем он не действует, проверено. А там спецы есть, за двадцать уев они не только цацку эту спилят, новую руку пришьют.
– Погодь! – Старик цепко ухватил за рукав вставшего Максимова. – Западло человеку не помочь. Вон среди наркош очкарик, видишь? Скажи ему, Лазарь кличет.
– На фига мне детский сад?
– Дубина! Он же из этих, как их? Спинологов.
– Спелеологов что ли?
– Ну! Дихеры, спилологи, тьфу, засранцы с понтами! Я его сколько раз из трубы пендалями гонял. Зови, не ссы. Ну в доле он у меня, не понял еще?! Гарри Поттером его кличут. Зови, не пожалеешь.
Максимов оценивающе посмотрел на пацана. Кисть тонкая, на лице без аттестата видно десять лет в хорошей школе. Потом обрыв. Недетские бороздки от носа к губам. Остывшие глаза. За волю он уже заплатил, цену ей знает, по дешевке не отдаст. И сам способ, которым он зарабатывал на жизнь, ведь в трубу шли всякие, говорил о многом. Kусок такого хлеба стоил дорого.
* * *
Фараон
Ника судорожно сжала пальцы. Острые ногти царапнули по серебристой жесткой поросли, покрывавшей грудь Старостина, глубоко впились в кожу. Он успел подумать, еще немного – и их жаркие кончики войдут в самое сердце, что было сил сдавил ее по-девичьи узкие бедра, она закусила губы. Огенный столб взорвался внизу живота, залив глаза полыхающим маревом, проваливаясь, он успел почувствовать, как напряглось и выгнулось дугой ее тонкое тело…
– Коба, ты жив? – Она уже лежала рядом, закинув ногу ему на живот. Едва касаясь, провела пальцем по груди. Теперь из него сочился легкий холодок, шел под сердце, наполняя тело покоем.
– А ты? – Он открыл глаза. Счастливо улыбнулся, увидя совсем рядом бездонную черноту ее глаз.
– Я-то что? Мне такая смерть – счастье, а тебе не простят. Кто от зависти, кто от бессмысленности. Не по статусу как-то – умереть на женщине, не находишь?
– Зато сколько помрет от зависти! С собой в могилу пол-Кремля уволоку. Импотенция и простатит – профессиональная болезнь политиков.
