— Наверное, — уклончиво согласился он.
— Так да или нет?! — голос ее сразу взлетел наверх, и в нем зазвучали требовательные интонации.
— Скорее, да, чем нет, — неохотно признал Храповицкий. — Раз Егор Яковлевич намекнул... Вообще-то, предполагается, что это конкурс... То есть неизвестно, кто победит.
С минуту она смотрела на него подозрительно. Затем смягчилась.
— Но всем же и так понятно, кто тут решает, — уверенно проговорила она, снова возвращаясь к своей неестественно певучей светской интонации.
Храповицкий вновь нахмурился. Он любил подчеркивать, что всегда решает он. И ему совсем не нравилось напоминание о том, что кто-то решает за него.
Если мать Мышонка и заметила его реакцию, то не придала ей значения.
— Я, собственно, хотела обсудить тему подарков, — перешла она к делу.
— Какую тему? — переспросил Храповицкий.
— Бог мой! Ну, подарков, — снисходительно улыбнулась она ему. — Того, что будут преподносить спонсоры.
— Обсуждайте, — холодно ответил Храповицкий.
— Егор Яковлевич обещал, что Машеньке... простите, победительнице, дадут норковую шубу, шесть тысяч долларов и машину. Я правильно запомнила? — Она кокетливо поправила свой нашитый мех.
— Ну, допустим, — отозвался Храповицкий, начиная злиться.
— Я хотела бы все это увидеть, — вкрадчиво заключила она. — Чтобы, знаете ли, не вышло какой-нибудь ошибки.
В глазах у Храповицкого вспыхнула такая ярость, что я несколько обеспокоился за судьбу мехового украшения нашей собеседницы, которым она, видимо, так гордилась. Соблазн тряхнуть ее за воротник, чтобы привести в чувство, возник и у меня. Но Храповицкий совладал с собой.
— Вот мой заместитель, Андрей, — произнес он сквозь зубы. — Он отвечает за подарки. Все свои вопросы можете адресовать к нему. Извините, мне некогда.
И резко повернувшись, он нырнул в зал, откуда разливался звучный тенор Пажова, усиленный динамиками.
На секунду она опешила, потом схватила меня за руку с тем же энтузиазмом, с которым до этого жала ее Храповицкому.
— Андрюшенька! — пропела она. — Значит, это вы здесь распоряжаетесь!
Кажется, она вновь собиралась пуститься в объяснения по поводу отношений губернатора и Мышонка, но я не дал ей сделать этого.
— Вы хотите посмотреть призы? — спросил я коротко. Она энергично закивала, радуясь моей догадливости.
Я попросил ее подождать, вновь сбегал в зал, вызвал недовольного Плохиша и объяснил ему суть дела. Плохиш хмыкнул, бросил на даму косой взгляд и важно насупился.
— Шуба в комнате, можно проверить, — объяснил он матери Мышонка. — Ключ у меня. Деньги тоже у меня. А тачка на улице. На нашей стоянке.
— Это далеко? — забеспокоилась она.
— Минут десять-пятнадцать. Если на машине. Да вы не переживайте, стоянка охраняемая. Мы там пацанов оставили.
— А можно туда съездить? — попросила она ласково. — Мне, конечно, не очень удобно вас беспокоить...
Плохиш прикрыл глаза и, судя по артикуляции, неслышно произнес длинную непечатную тираду.
— Зачем? — мрачно осведомился он наконец.
— Ну я прошу вас, — настаивала она.
— Ладно. Поехали, — буркнул он нелюбезно. Довольный тем, что сумел сплавить ему заботливую мамашу, я поспешил в зал, где уже начался очередной тур конкурса.
— Слушай! — возмущенно зашептал мне Храповицкий, перегибаясь ко мне за спиной Вихрова. — Я такую наглость первый раз в жизни встречаю. Ну и подруг себе Егор выбирает! Дочь — воровка, мамаша — сводница!
Я пожал плечами, помня о том, что, по словам Ефима Гозданкера, у губернатора был когда-то роман и с матерью.
— Тихо-тихо, — зашикал бородатый телевизионщик. — Дайте посмотреть-то!
Красавицы, одетые по-спортивному, уже перешли к показу гимнастических номеров. Они танцевали, вставали на мостик, прыгали через скакалку. Должен признать, что Мышонок здесь проявляла себя в лучшем виде и даже сумела продемонстрировать пару нехитрых трюков вроде шпагата и колеса. Наверное, в детстве она посещала спортивную школу.
— Вован! — громко взмолился Вихров. — Убери куда-нибудь этих заморышей! Пусть не гремят костями.
Виктор фыркнул, а Храповицкий поморщился в досаде на низменные вкусы своего нового друга. Вид недокормленных женщин всегда был приятен эстетически развитому глазу шефа.
Ближе к перерыву в проходе вновь возник Плохиш, сердитый и раскрасневшийся. За ним маячила Лариса Александровна, приветственно махавшая мне рукой. Я вышел к ним.
— Я, в натуре, не догоняю, чего от меня хотят! — зашипел Плохиш, избегая смотреть в ее сторону. Щеки его тряслись, глазки бегали. — Ты лучше сам с ней говори!
— Фу, как грубо! — обиделась Лариса Александровна. И обращаясь исключительно ко мне, запела:
— Вы понимаете, Андрюшенька, этот неласковый молодой человек предлагает нам совсем не ту модель, какую нам бы хотелось!
— Губернатор сказал — «восьмерку»! — замотал головой Плохиш, словно испытывая острый приступ зубной боли. — Мы и подготовили «восьмерку»!
— Но там же только две двери, — с невыразимым укором возразила Лариса Александровна. — Если я, например, попрошу Машеньку подвезти меня и мою подругу, то как же нам туда забираться?
— Губернатор сказал «восьмерку»! — отчеканил Плохиш.
Он пылал негодованием.
— А мне не нравится! — капризно воскликнула Лариса Александровна. — Можно же уступить даме!
Плохиш хрипло застонал.
— Какую модель вы хотите? — спросил я, видя, что они скорее подерутся, чем договорятся.
— Да «девятку» она хочет! — взорвался Плохиш. — Тысячу раз ей объяснял, что «девятка» хуже! Мы цвет подобрали самый модный! Мокрый асфальт. Навернули тачку дальше некуда. Магнитофон дорогой поставили. Эта «девятка» на семьсот долларов дешевле стоит!
— Лариса Александровна, — терпеливо проговорил я, — вы слышали его доводы. Вы все равно хотите «девятку»?
— Да! — выдохнула она, подаваясь ко мне всем телом и хватая за отворот смокинга.
Я чуть отстранился.
— Слушай, — сказал я Плохишу. — Тебе что, жалко, что ли?
— Да мне не жалко! — заорал Плохиш. — Меня же потом губернатор придушит!
— Лариса Александровна ему все объяснит, — уговаривал я. — Правда, Лариса Александровна?
— Да! Да! — восклицала она, подпрыгивая от нетерпения и хлопая в ладоши.
— Вопрос решен, — объявил я, как на аукционе. — Вы получаете «девятку»!
Она шумно выдохнула и бросилась меня целовать, перемазав помадой.
— В натуре, творят, что хотят! — ворчал Плохиш. — Чтобы я еще раз взялся!...
— Погодите! — Лариса Александровна вдруг оторвалась от меня, пораженная пришедшей ей в голову мыслью. — Вы говорите, эта «восьмерка» дороже стоит?
— Дошло наконец! — взвился Плохиш. — На семьсот долларов. Как минимум!
— А можно мне тогда получить разницу? — подхватила она. — Я имею в виду наличными.
Плохиш замер с открытым ртом. Потом начал медленно багроветь.
— Стой! — закричал я Плохишу, видя, что он набирает воздуху в легкие. — Ни слова!
Я быстро повернулся к ней.
— Можно! — поспешно сказал я, пытаясь улыбаться.— Разумеется, можно.
Я отсчитал ей семьсот долларов, которые она тут же засунула в сумочку. И схватив в охапку Плохиша, поволок его в сторону, прежде чем он успел разразиться грязной бранью.
В это время двери зала распахнулись, и народ повалил на перерыв.
Демократия в России столь же невозможна, как тропики. Любой русский человек, будь он крупный политик или бездомный алкоголик, живет в сознании своей исключительности. И жаждет заслуженных им привилегий.
Жить «как все», что и составляет основу демократии, он не хочет. Точнее, он хочет, чтобы все жили «как все», а он чтоб жил иначе. И чтобы все ему завидовали. Если бы владельцы передвижных туалетов, безобразящих центральные улицы наших городов, догадались написать на некоторых кабинках «Для Особо Важных Персон» и брать тройную плату, мгновенно выстроилась бы очередь.
Туалетов для особо важных персон в филармонии не было. Но отдельное помещение, где означенные персоны могли бы отдохнуть в перерыве, не смешиваясь с толпой, мы, конечно же, предусмотрели. И накрыли там столы. Туда и удалились высокопоставленные чиновники и генералы, предводительствуемые губернаторским семейством, а также группка областных миллионеров, возглавляемая Храповицким. Для тех, кого туда не пригласили, праздник был отравлен.
Решив, что особо важным гостям будет хорошо и без меня, а мне с ними хорошо не будет, я отстал от чиновной свиты. Если честно, то совсем не потому, что я презираю российское чванство. А потому, что в эту минуту мне до смерти хотелось увидеть Диану.
Она стояла на первом этаже, в холле, рядом с Боней и Настей. И, как я в глубине души надеялся, ждала, пока я найду ее. Настя увлеченно курила, смешно складывая губы, когда выдыхала дым. Владика поблизости не было видно. Стыдно признаться, но я этому ужасно обрадовался.
