Мэри Стюарт - Мадам, вы будете говорить?

Все началось очень тихо и мирно. Я и подумать не могла, посылая тем летом своей подруге Луизе приглашение отправиться со мной на автомобиле путешествовать по Провансу, что вовлеку ее в опасные приключения.

В полдень после неспешного путешествия по жаре мы добрались до старинного, обнесенного крепостной стеной Авиньона и въехали в город через ворота Республики. Приятная усталость смешивалась с предвкушением удовольствий, что отмечает, мне кажется, начало каждого нормального отпуска.

Направляясь вверх по аллее Жан-Жоре, мы не увидели ни тучки на небе, ни мрачной тени на стенах, ни пронизывающего взгляда загадочного незнакомца. И дрожь предчувствия не охватила нас, когда мы остановились, наконец, перед отелем «Тисте-Ведан», где для нас были забронированы комнаты.

Я даже напевала, паркуя машину, а потом обрадовалась, обнаружив, что мне дали комнату с балконом, выходящим в тенистый двор.

И даже когда на мой балкон впрыгнул кот, ничто еще не указывало на начало удивительного, неприятного, запутанного дела. Вернее, не на начало, а на мою очередь выйти на сцену. И хотя моя роль в этой драме перевернула мне всю жизнь, она, эта роль, была очень незначительной, чуть больше, чем проход по сцене в последнем акте. Большую часть пьесы уже сыграли. В ней были и любовь, и вожделение, и месть, и страх, и убийство. В жестокой трагедии не хватало разве что Призрака. И теперь злодей с окровавленными руками ожидал за кулисами, когда вспыхнет свет, чтобы появиться и совершить последнее убийство, после которого опустится занавес.

Откуда мне было знать в такой славный тихий денек, что большинство актеров этой трагедии уже собралось в скромном чистеньком прованском отеле! Все, кроме одного. Да и тот, задумавший убийство, находился неподалеку, приближаясь под сияющим южным солнцем в темном круге собственного ада. Круг постепенно сжимался, сходясь к отелю «Тисте-Ведан».

Но ничего этого я не знала и поэтому аккуратно распаковывала вещи, пока Луиза лежала на моей кровати, курила и болтала о пустяках.

– Впереди десять дней, – сказала она мечтательно. – Целых десять дней. И ничего не надо делать, только сиди себе на солнце и попивай что-нибудь.

– И никакой еды? Или у тебя очередной курс голодания?

– Ах, это! Давно бросила. Мне говорили, что во Франции все еще откармливают коров на отбивные… Интересно, как я перенесу бифштекс?

– К тяжелой пище следует приступать постепенно. – Я открыла одну из решетчатых ставень, защищающих комнату от послеполуденного солнца. – Возможно, официант сначала просто познакомит вас, как Алису: Луиза – бифштекс, бифштекс – Луиза. Затем вы поклонитесь друг другу, и его унесут…

– И, разумеется, во Франции никаких пудингов не последует. – Луиза вздохнула. – Ладно, придется смириться. Ты не напустишь москитов, открыв эту ставню?

– Еще слишком рано. И должна же я видеть, куда убираю вещи. Послушай, или кури эту сигарету, или погаси ее. Она неприятно пахнет.

– Извини. – Она взяла сигарету из пепельницы. – Мне лень даже курить. Предупреждаю, я не собираюсь осматривать достопримечательности. Меня ничуть не интересует, что именно Юлий Цезарь размещал свои легионы возле города и строил дамбы, перегораживая вход в гавань. Если хочешь ходить и разевать рот на римские развалины, тебе придется делать это в одиночку. Я буду сидеть с книгой под деревом как можно ближе к отелю.

Я рассмеялась и начала выставлять свои кремы и лосьоны на сооружение, которое в отеле «Тисте-Ведан» наивно считали туалетным столиком.

– Конечно, я и не ожидаю, что ты составишь мне компанию. Делай что хочешь. Но я верю, что Пон-дю-Гар…

– Моя дорогая, я видела виадук в Холборне[1]. Жизнь не может вместить большего…

Луиза аккуратно погасила сигарету и закинула руки за голову. Она была художница, высокая, светловолосая и полная, с длинными ногами, приятным голосом и красивыми руками. Темперамента, заслуживающего упоминания, она не имела и была невыразимо и неизлечимо ленива. Когда ее в этом обвиняли, она говорила, что постоянно наблюдает за жизнью и воспринимает ее полностью, а это требует времени. Ничто не могло нарушить спокойствия Луизы или удивить ее. И, разумеется, вы никогда не могли с ней поссориться. Едва начинались какие-нибудь неприятности, Луизы там уже не было; она таяла, как Чеширский кот, и безмятежно возвращалась, когда все утрясалось. Она была спокойно-независима, как кошка, но без кошачьего любопытства. И хотя она походила на крупных неопрятных девиц – тех, что вечно суют окурки в крем для лица и никогда не стряхивают волосы с одежды, она всегда была необыкновенно ухожена, и ее движения были изящными и точными. Опять же, как у кошки. Я умею ладить с кошками. Как вы еще узнаете, у меня с ними немало общего, так же как и со Слоненком.

– В любом случае, – сказала Луиза, – у меня столько руин и развалин, в переносном смысле конечно, что хватит на всю жизнь. Я среди них живу.

Я знала, что она имеет в виду. Перед тем как выйти замуж за Джонни Селборна, я тоже была учительницей в частной школе Алисы Драпп для девочек. Упомяну только, что находится школа в Восточном Мидленде, и больше ничего не скажу о ней, так как невозможно говорить об этой школе без риска попасть под мощный поток клеветы. Луиза все еще преподавала там искусство и сохранила рассудок и здоровье только благодаря описанной мною привычке удалять себя из зоны волнений, насколько это возможно в школе Алисы Драпп. Даже там Луиза постоянно наблюдала за жизнью. Во всяком случае, она всегда улавливала надвигающиеся неприятности.

– Не спеши радоваться, – предупредила я ее. – Ты еще можешь наткнуться на Ллойда-Ллойда и Мерридью, потягивающих перно в ресторане внизу.

– Но не на обоих вместе, дорогая. Они теперь не разговаривают. Великий Разрыв парализовал всю школу на недели…– Она сделала паузу и сморщила нос. – Что за отвратительная метафора… И не перно, Чарити, минеральную воду «Виши». – Она закурила другую сигарету.

– Что же случилось?

– О, Мерридью вывесил объявление, не спросив Ллойда, или Ллойд его вывесил, не спросив Мерридью, или что-то невероятно ужасное в том же роде, – сказала она безразлично. – Меня там не было.

Естественно, не было.

– Бедняжки, – сказала я и не покривила душой. Луиза аккуратно стряхнула пепел в плошку и повернула золотоволосую голову на подушке.

– Да, тебе легко так говорить. Ты избавилась от них навсегда, не так ли? Тебе повезло.

Я не ответила. Бережно положив фотографию Джонни обратно в чемодан, где только что на нее наткнулась, я достала платье, встряхнула его и разложила на стуле, готовясь надеть. Не думаю, что выражение моего лица изменилось. Но у Луизы было время изучить меня досконально.

Она раздавила сигарету в пепельнице и изменившимся голосом сказала:

– О Боже, Чарити, извини. У меня вылетело из головы. Я дура. Прости меня.

– Забудь об этом, – сказала я достаточно легким тоном. – Я забыла.

– Ты забыла?

– Конечно. Прошло уже столько лет. Было бы глупо и неестественно помнить. И мне в самом деле повезло, как ты сказала. – Я усмехнулась. – В конце концов, я богатая вдова… взгляни-ка сюда.

– Моя дорогая! Что за великолепное белье!

И разговор благополучно скользнул опять на предметы, действительно имеющие значение.

Когда Луиза ушла в свою комнату, я вымылась, переоделась в белое платье с широким голубым поясом, слегка подкрасилась и не спеша причесалась. Было все еще жарко, солнечные лучи падали медно-золотым столбом сквозь полуоткрытые ставни. Неподвижные тени от тонких листьев вычертили на полу узор, изящный и тонкий, как китайский рисунок на шелке. Изображение дерева, отброшенное солнцем, обладало грацией, и намека на которую не было у самого оригинала – пыльного, веретенообразного растения, засыхающего в кадке внизу, во дворе отеля. Но его тень была достойна кисти Мэ Яна.

Двор был пуст; люди все еще отдыхали, или переодевались к обеду, или, если это были сумасшедшие англичане, гуляли в городе под палящим солнцем. Покрашенная в белое решетчатая стена отделяла двор от улицы. За стеной люди, мулы, автомобили и иногда даже автобусы двигались по своим делам вверх и вниз по оживленной магистрали. Но внутри, за увитой диким виноградом стеной, было очень тихо и спокойно. Гравий между маленькими серыми стульями был тщательно выровнен граблями и полит; тень мягко лежала на столах, часть которых, накрытая к обеду, приглашающе поблескивала стеклом и серебром. Единственным живым существом во дворе был тощий рыжий кот, свернувшийся клубком у основания моего длинного и тонкого дерева, словно – как его звали? Нидхаг? – у корней Иггдразиля[2].