Мэри Кларк - Тень твоей улыбки

В своей последней книге я писала о медицинском чуде пересадки сердца и о том, что реципиент может воспринять некоторые особенности донора.

Эта история рассказывает о другом чуде – о том, которое медицинская наука объяснить не в состоянии. Прошлой весной я присутствовала на церемонии причисления к лику блаженных одной монахини, которая основала семь больниц для престарелых и инвалидов и которой приписывается спасение жизни ребенка только лишь молитвой.

На той замечательной церемонии я решила, что хочу включить этот сюжет в свой роман. Путешествие в неизведанный мир было полно откровений, и я надеюсь, вы тоже получите от него удовольствие.

Как всегда, я в долгу перед моими преданными наставниками и друзьями, которые во многом облегчают мою работу за компьютером.

Для меня большая радость, что на протяжении тридцати пяти лет моим редактором является Майкл Корда. С первой страницы до последней меня поддерживали его руководство, содействие и энтузиазм.

На каждом этапе работы нам помогала своими мудрыми предложениями и советами ведущий редактор Аманда Мюррей.

Огромное спасибо первому помощнику отдела редактирования Джипси де Силва; специалисту по печати и рекламе Лизл Кейд, а также моим корректорам Айрин Кларк, Агнесс Ньютон и Надин Петри. До чего замечательная у меня команда!

От души благодарю Патрицию Хэндал, координатора гильдии кардинала Кука, за ее неоценимую щедрую помощь при обсуждении процесса канонизации.

Большое спасибо детективу Марко Конелли за то, что ответил на мои вопросы относительно правил полицейского делопроизводства.

Благодарю также адвоката по патентным делам, господина Грега А. Парадайза, который консультировал меня по патентному праву, представляющему важный элемент в этой истории.

Пришло время снять шляпу перед замечательным фотографом Бернаром Видалем, который на протяжении двадцати лет прилетает из Парижа, чтобы сфотографировать меня для обложки, а также перед первоклассным парикмахером и стилистом Каремом Алсиной, благодаря которому я из года в год в лучшем виде появляюсь на обложке новой книги.

Мои успехи были бы невозможны без участия моего мужа Джона Конхини, исключительного супруга, и наших детей и внуков. Вы знаете, как я вас всех люблю.

А теперь, мои читатели и друзья, устраивайтесь поудобней и наслаждайтесь моим последним сочинением. Благослови вас Господь.

В понедельник утром Оливия Морроу молча сидела за столом напротив своего давнишнего друга Клея Хэдли, пытаясь осмыслить только что вынесенный ей смертный приговор.

На какое-то мгновение она отвела взгляд от его глаз, выражающих сочувствие, чтобы выглянуть в окно офиса на двадцать четвертом этаже здания по Восточной Семьдесят второй улице на Манхэттене. В отдалении она заметила вертолет, совершающий в это прохладное октябрьское утро неспешное путешествие над Ист-Ривер.

«А мое путешествие подходит к концу», – подумала она, догадавшись затем, что Клей ждет от нее какого-то отклика.

– Две недели, – проговорила она.

Это не было вопросом. Она взглянула на антикварные часы, стоящие на книжном шкафу позади письменного стола Клея: десять минут десятого. Первый день из этих двух недель – по крайней мере, начало дня, подумала Оливия, радуясь, что договорилась о раннем визите.

Он стал объяснять.

– Максимум три. Мне жаль, Оливия. Я надеялся…

– Не надо меня жалеть, – резко прервала его Оливия. – Мне восемьдесят два года. Несмотря на то что мое поколение живет намного дольше, чем предыдущие, в последнее время друзья у меня мрут как мухи. Наша проблема в том, что мы боимся слишком задержаться на этом свете и окончить дни в доме престарелых или стать для всех ужасной обузой. Знать, что мне осталось очень мало времени, но что при этом я не потеряю ясность ума и смогу до самого конца передвигаться без посторонней помощи, – это неоценимый дар.

Она умолкла.

Клей Хэдли прищурил глаза. Он понимал, почему безмятежное выражение лица Оливии сменилось тревогой. Еще до того, как она заговорила, он уже знал, что именно она скажет.

– Клей, пусть это останется между нами.

Он кивнул.

– Имеем ли мы право по-прежнему скрывать правду? – пристально глядя на него, спросила она. – Мама считала, что имела. Она собиралась унести это с собой в могилу, но в самом конце, когда рядом были только мы с тобой, поняла, что обязана нам сказать. Иначе поступить ей не позволяла совесть. Даже несмотря на все бесчисленные добрые дела, которые совершала Кэтрин в монашестве, ее добрая репутация всегда подвергалась сомнению из-за распускаемых слухов, что будто бы много лет назад, перед тем как уйти в монастырь, она могла быть в любовной связи с мужчиной.

Хэдли изучал лицо Оливии Морроу. Даже обычные возрастные признаки – морщинки вокруг глаз и рта, слабое подрагивание головы, то, как она наклонялась вперед, чтобы лучше услышать все, что он говорит, – почти не портили ее утонченной красоты. Его отец был кардиологом ее матери, и Клей занял место отца, когда тот вышел на пенсию. Сейчас, в пятьдесят с небольшим, он не мог припомнить то время, когда семья Морроу не являлась частью его жизни. Ребенком он испытывал перед Оливией благоговейный трепет, уже тогда понимая, как красиво и стильно она всегда одевается. Позже он узнал, что в то время она по-прежнему работала продавщицей в известном универмаге Олтмана на Пятой авеню и что ее модный гардероб составлен из вещей, купленных на дешевых распродажах в конце сезона. Она никогда не была замужем и вышла на пенсию в должности администратора и члена правления Олтмана уже много лет назад.

С ее старшей кузиной Кэтрин он встречался лишь несколько раз, в то время, когда она уже стала легендой – монахиня, основавшая семь больниц для физически и умственно неполноценных детей. Это были не только лечебные, но и исследовательские учреждения, в задачи которых входило найти пути исцеления детей или облегчения их телесных и душевных страданий.

– Ты знаешь, что многие люди называют чудом исцеление ребенка с раком мозга и приписывают это заступничеству Кэтрин? – спросила Оливия. – Ее считают кандидатом на беатификацию.[1]

У Клея Хэдли стало сухо во рту.

– Нет, я об этом не слышал.

Не будучи католиком, он смутно представлял себе, что это в конечном счете может привести к канонизации сестры Кэтрин в качестве святой и поклонению ей верующих.

– Разумеется, это означает, что будет проведено расследование на предмет ее материнства. На поверхность вновь всплывут прежние грязные слухи, и она почти наверняка потеряет шанс пройти беатификацию, – сердито добавила Оливия.

– Оливия, ведь была какая-то причина, почему ни сестра Кэтрин, ни твоя мать никогда не называли имени отца ее ребенка.

– Кэтрин не называла. Но моя мать назвала.

Оливия положила руки на подлокотники кресла, и Клей понял, что она собирается встать. Он поднялся и быстрыми шагами, неожиданными для столь грузного человека, обошел стол. Он знал, что некоторые пациенты называют его «толстый кардиолог». Иногда он, подмигивая, нарочито вздыхал: «Ох, лучше думайте не обо мне, а о том, как самим похудеть. А мне стоит взглянуть на картинку с рожком мороженого, и я поправляюсь на пять фунтов. Таков мой крест». Ему удалось довести этот спектакль до совершенства. А сейчас он взял руки Оливии в свои и деликатно поцеловал старую женщину.

Она непроизвольно отстранилась, почувствовав на щеке прикосновение его короткой седеющей бородки, но тут же, чтобы скрыть свою реакцию, ответила на поцелуй.

– Клей, пожалуйста, не рассказывай никому. Я сама скоро сообщу об этом тем немногим людям, которым до меня есть дело. – Помолчав, она добавила с иронией: – Вообще-то, пожалуй, стоит сказать им как можно быстрее. Может, это и к счастью, что у меня не осталось никого из близких.

Она замолчала, поняв, что сказала неправду.

На смертном одре ее мать рассказала ей, что Кэтрин, узнав о своей беременности, провела год в Ирландии, где родила сына. Его усыновила семья Фаррел, американская чета из Бостона, выбранная матерью-настоятельницей того религиозного ордена, к которому примкнула Кэтрин. Супруги назвали его Эдвардом, и вырос он в Бостоне.

С тех самых пор Оливия была в курсе основных событий его жизни. Эдвард женился лишь в сорок два года. Его жены уже давно не было в живых, и сам он умер лет пять тому назад. Их дочери Монике сейчас тридцать один, она работает педиатром в больнице Гринвич-Виллидж. Кэтрин была кузиной Оливии, значит, ее внучка тоже являлась ей родственницей. «Она единственный член моей семьи и при этом не знает о моем существовании», – с горечью подумала Оливия.