Рекс Стаут
САНЕТОМО
В тот день, когда Гарри Бриллон женился, он отказался - и это была страшная жертва, конечно, - от привычек и имущества, которые сопровождали его в прежней жизни волка-одиночки. Он сменил свои шикарные холостяцкие апартаменты на Сорок шестой улице на еще более шикарный дом на Риверсайд-Драйв, который обставил так, что его увесистый кошелек удачливого брокера заметно сдулся. Кроме одежды, картин и безделушек, Гарри сохранил для себя то, что было ему особенно дорого: лакированную деревянную коробку для хранения сигар, несколько книг и слугу - японца Санетомо.
Лишить себя хотя бы одного пункта из этого списка он был не в состоянии.
Бедный Санетомо! Он потерялся в огромном доме.
Теперь его обязанностью было одевать своего господина, разбирать и раскладывать его белье, брюки, рубашки, куртки, разбросанные по комнате, и все. Отныне его не позовут подать неожиданную полуночную трапезу или изысканный завтрак после полудня, не будет больше прелестных маленьких чаепитий, ради которых он доставал из буфета нефритовую посуду в комнатах прежнего жилища Гарри Бриллона.
Для того чтобы следить за подобными вещами, в новом большом доме был дворецкий, величественный мужчина, которого Санетомо не любил и даже побаивался. Санетомо больше не был доверенным слугой и мастером своего Дела, теперь он стал обычным лакеем.
Он вспоминал тот день, когда случайно услышал, как прекрасная Нелла Соми сказала его хозяину: "Мой дорогой мистер Бриллон, я пришла не для того, чтобы предаться любви, а для того, чтобы вместе с вами попробовать этот великолепный жибелотт {Фрикасе из кролика в белом вине (фр.)}, приготовленный Санетомо!"
Вопрос о том, сожалели ли оба мужчины, хозяин и слуга, о своей прежней свободной жизни, неуместен.
Впрочем, тот факт, что об этом сожалел мистер Бриллон в первые год-два супружества, можно поставить под сомнение.
Его жена, которой стала Дора Кревел, дочь старого Мортона Кревела, была прекрасна - прекрасна, словно небесное создание, и в ее больших карих глазах с затенявшими их густыми ресницами Бриллон нашел счастье и умиротворение, ради которых и пожертвовал своей свободой.
Дора была молода, здорова, красива и умна, она любила мужчину, за которого вышла замуж, - нет ничего удивительного, что она и только она заполняла все его мысли.
Итак, они процветали и наслаждались друг другом, а если на горизонт их семейного счастья набегало порой маленькое облачко, совместными усилиями торопились от него избавиться.
Поводы для разногласий, конечно, тоже существовали, но были столь незначительными, что не стоят упоминания. Например, о том, что любимые Бриллоном копии картин Дега, развешенные в холле, были словно бельмо на глазу у его жены, он так никогда и не узнал.
Молодой муж, со своей стороны, был более честен в проявлении неудовольствия теми или иными действиями супруги, но при этом искренне верил, что вмешивается ради ее же блага.
Однако самым неприятным моментом, проявившимся в их браке, стала странная неприязнь миссис Бриллон к слуге-японцу.
Как-то вечером, через пару месяцев после свадьбы, она сказала мужу:
- Уф! Каждый раз, как я его вижу, меня передергивает.
- Кого видишь? Санетомо? - поинтересовался удивленный мистер Бриллон.
- Да.
- Но почему?
- Не знаю. - Дора уже пожалела, что заговорила об этом. - Он кажется таким коварным, таким бесшумным... ну, я просто не знаю. При мысли о том, что он где-то рядом, у меня мурашки бегут по всему телу.
- Конечно, он выглядит не слишком привлекательно, - согласился мистер Бриллон. - Может быть, даже отталкивающе. Но пойми, дорогая, я очень привязан к нему. Санетомо со мной уже десять лет, а однажды в Бразилии он спас мне жизнь. Я даже не представляю, как смог бы обходиться без него. Ну ведь он же не сильно тебе досаждает, а?
Естественно, Дора сказала "нет", подкрепив свой ответ поцелуем. И этот маленький инцидент был предан забвению.
Но время шло, а ее антипатия к маленькому желтолицему человечку все возрастала, да так, что теперь она с трудом могла выносить одно только его присутствие; а то обстоятельство, что он большую часть времени проводил в гардеробной своего хозяина, усиливало дискомфорт.
Возможно, Дора встречалась бы с Санетомо не чаще одного-двух раз в месяц, но она завела привычку проводить некоторое время в комнате мужа, перед тем как отправиться спать; причиной возникновения этой традиции стала неуемная страсть молодой женщины читать любимому вслух романы Драйзера.
Однажды вечером, дочитывая главу, она внезапно заметила, что японец совершенно неподвижно сидит на табурете в дальнем углу комнаты, устремив взгляд узких невыразительных глаз прямо перед собой. Чуть позже, когда он ушел, Дора сказала мужу:
- В самом деле, Гарри, я не думаю, что это хорошая мысль - позволять слугам сидеть в комнатах хозяев.
Но он только рассмеялся и ответил, что Санетомо не слуга, а сенешаль.
И с тех пор японец каждый вечер усаживался в своем уголке на табурет, а когда его присутствие становилось для Доры совершенно невыносимым и ее нервы сдавали, она решала эту проблему довольно легко - разворачивала свой стул в другую сторону. Так она засиживалась обычно за полночь, читая вслух избранные отрывки или беседуя с мужем, который, с удовольствием вытянувшись, полулежал в огромном турецком кресле перед ней.
А Санетомо восседал на своем табурете в тени, тихий и незаметный. Он не издавал ни единого звука - ни покашливания, ни шороха, ни даже вздоха, ни одного из тех чуть слышных шумов, которые человек производит всегда, даже когда спит.
Только небеса знают, о чем он думал и почему сидел там. Он ни разу не проявил ни малейшего признака того, что его интересуют произведения, которые читает миссис Бриллон; Гарри мог захохотать над каким-нибудь удачным юмористическим пассажем, голос Доры мог задрожать, а глаза наполниться слезами на какой-нибудь трагической или патетической сцене, но Санетомо оставался безмолвен и недвижим.
Окончательно усвоив то, что муж крайне привязан к маленькому японцу и что расставание могло бы причинить ему сильную боль, Дора больше не заводила разговоров на эту тему. Но ее чувство неприязни все росло, вопреки упорным стараниям игнорировать его.
Иногда Доре казалось, что она чувствует взгляд желтолицего человечка, устремленный ей в затылок, а когда внезапно стремительно оборачивалась, ясно видела, что он смотрит прямо перед собой или в пол, и начинала испытывать раздражение уже из-за своего ребячества.
"На самом деле я совершенно его не боюсь, - уговаривала она себя, тогда почему, во имя здравого смысла, я все время о нем думаю? Это же абсурд, совершенная глупость; он ведь совсем безобиден, бедняга".
Потом она начала сталкиваться с ним в разных уголках дома - в коридорах, в комнате слуг, в холле, и, несмотря на то что их взгляды ни разу не встретились, ее не покидало ощущение, что он пристально смотрит на нее.
Однажды, столкнувшись с ним в холле, Дора резко развернулась и, ослепленная внезапной вспышкой гнева, выпалила:
- Что вы здесь делаете? Ваше место наверху!
- Да, мэ-эм. Простите, мэ-эм, - отступая на шаг, пробормотал Санетомо.
- Я полагаю, вам известно, что вы не должны здесь находиться, спокойно продолжила она, пристыженная тем, что не сдержалась перед слугой.
- Да, мэ-эм.
И он мгновенно исчез из виду.
Все это были, конечно, мелкие инциденты в богатой и светской жизни миссис Бриллон; маленький желтолицый слуга был всего лишь одной из тех маленьких неприятностей, которые в самых разных формах и обликах наполняют нашу жизнь, и возможно, таковой он и оставался бы еще неопределенное время - Дора в конце концов решила терпеть его присутствие ради того, чтобы не вступать в конфликт с мужем, - если бы не одно трагическое приключение, которое объяснило поведение Санетомо и положило конец всем недоразумениям.
На исходе весны, в тот год, когда Бриллоны должны были праздновать вторую годовщину свадьбы, Гарри пришло в голову, что неплохо было бы провести все лето у подножия массива Роки-Маунтинс; на эту мысль его навело предложение одного друга пожить в бунгало на ранчо недалеко от Стимбоат-Лейк, что находится в трех сотнях миль от Денвера.
Миссис Бриллон, уже предвкушавшая начало светского сезона в Ньюпорте, попыталась было возражать, но сопротивление ее было сломлено без особого труда, и к середине июля они перебрались на запад, сопровождаемые только горничной Доры и верным Санетомо.
Они увидели ранчо, состоявшее из нескольких сотен акров непроходимого леса, с разбросанными по нему ручейками, - все украденные у горных массивов клочки земли называются в Колорадо "ранчо", - достаточно живописное и очаровательное, чтобы компенсировать некоторое чувство досады из-за утомительного путешествия.
