Кленов Алексей
В понедельник я убит…
Внутренний телефон зазвонил резко и раздражающе. Игорь всегда терпеть не мог его звук. Давно просил в АХО выдать новый аппарат взамен еще советского, но там зажилили, растащив новенькие "LG" по собственным кабинетам. А вот это "др-р-р-р-р" кого хочешь, с ума сведет. Даже видавшего виды майора ФСБ. Поперхнувшись горячим чаем, Игорь снял трубку, и неприветливо отозвался:
— Майор Коренев!
И отодвинул трубку подальше от уха, услышав каркающий голос дежурного:
— Товарищ майор, тут к вам посетитель. Говорит, что у него заявление исключительной важности.
Вытирая мокрые от плеснувшего из стакана чая пальцы платком, Игорь отозвался:
— Ну, выпиши пропуск, и пропусти. Выслушаем товарища.
Товарищ появился на пороге кабинета минут через пять, когда Игорь уже благополучно допил чай с любимым лимоном, и мрачно наслаждался сигаретой. Мрачно потому, что уже три недели безуспешно пытался бросить курить.
Товарищ оказался толстячком небольшого роста, лет так под сорок, с пивным брюшком и встревоженными глазами. Вежливо спросив: "Разрешите?" и заметив приглашающий кивок майора, прошел, и присел на стул. Коренев, гася сигарету в пепельнице, предложил:
— Представьтесь, пожалуйста, и излагайте.
— Гущин, Андрей Викторович. А излагать буду не я, если позволите.
— Не понял? Вы не один?
— Можно и так сказать. Я хочу заявить о возможном убийстве…
Игорь поднял вверх обе руки:
— Стоп. С убийством это в ГУВД. А наше управление занимается вопросами национальной безопасности.
Гущин, не смотря на предупреждение, продолжил:
— …и возможной угрозе национальной безопасности.
Коренев заинтересованно поднял брови:
— Вот как? Тогда прошу извинить. Итак?
Гущин поставил на стол ноутбук, который держал на коленях, включил, и кивнул на него:
— Вот этот видеофайл я открыл сегодня утром, по возвращению из командировки. Получен он был вчера, в субботу, в семнадцать двадцать. И я сразу к вам, даже не переодевшись.
Гущин ткнул толстым пальцем в кнопку, и на мониторе появилось изображение. Симпатичный брюнет лет под сорок, с умными и тоскливыми глазами, небритый, сидел на стуле в кухне частного дома, покуривая, и устало заговорил:
"— Андрюха, надеюсь, ты посмотришь почту вовремя, и это мне поможет. Я не могу больше никому доверять, только тебе старый разбойник…"
Коренев удивленно воскликнул:
— Стоп!
Гущин остановил просмотр. Майор возбужденно продолжил:
— Это же Антон Полетаев, журналист. Он же объявлен в розыск местным ГУВД! Уже и в газетах, и по ТВ его фото показывали.
— Я знаю. А я его бывший оператор. Вы слушайте дальше. А уж потом решайте, что с этим делать.
Гущин снова нажал на кнопку, и Полетаев на мониторе ожил:
"— Меня крепко зажали, Андрюха. Если ты время просмотришь эту запись, возможно, еще сумеешь мне помочь. Я не могу никому позвонить, мобильник сдох, электричества здесь отродясь не бывало. Да и все равно позвонить я бы не рискнул. Потому что говорить пришлось бы со всей Вселенной, и сообщить заинтересованным гражданам и товарищам свои координаты с точностью до метра. Отправлял тебе эсэмэску на мобильник, но у тебя, как обычно, вечная проблема, видно тоже сдох аккумулятор. Сколько же раз ты меня подводил с этими аккумуляторами, поросенок?.. Но ноутбук и камера у меня еще тянут… Сегодня суббота, двадцать пятое июля. Сегодня и завтра меня еще не найдут, надеюсь. Я спрятался там, где мы с тобой крепко пили два года назад. Ты тогда еще с похмелья не мог найти свою камеру, и обнаружилась она в ведре на колодце. Припоминай. Прямым текстом говорить на всякий случай не стану. Ты прости, старина, наверное, я и тебя подведу под монастырь этим сообщением, но мне больше не на кого положиться. Генка Артюхов, недоносок, подставил меня. Если сам уже не смогу, сделай одолжение — набей ему морду. Хорошо? И не иди в милицию. Ни в коем случае! Шагай сразу в ФСБ. Я уже не знаю, можно ли доверять и им, возможно, у Карена и там свои люди. Но выбора нет. В общем, до послезавтра я еще продержусь. А там останется только на тебя надеяться. Но главное сейчас не это. Главное сейчас — остановить Карена Рубиковича Багдасарова. Ты знаешь кто это. Иначе области, а, может, и всему региону грозит пандемия. И не только она… И еще, Андрюха. Если я не выйду на связь во вторник, значит, в понедельник я убит…"".
* * *
Я, Антон Полетаев, неполных тридцати восьми лет от роду, всегда считал себя удачливым малым. Все у меня в жизни складывалось легко, и понятно. Фортуна сама меня ласкала безудержно. С золотой медалью окончил школу, с ходу пробил огромный конкурс на журфак МГУ, и три года наслаждался беззаботной студенческой жизнью. Только три потому, что имел глупость закрутить амур с дочкой декана, за что мстительный папаша и забрил меня в солдаты. Нет, он вообще то дядька хороший, и не его вина, что Анька забеременела, а я был морально не готов к созданию семьи. Но и два года в армии пролетели незаметно, и достаточно весело. Особенно последний год, поскольку в Чечне с "духами" скучно не бывает…
Омрачило мое безоблачное состояние только то обстоятельство, что восстановиться на очном мне не удалось, поэтому карьера в столице нашей необъятной родины не задалась. Ну, и фиг с ней. Вернулся в родной город, стал известным журналистом, и МГУ окончил заочно. За последние годы я сделал немало ярких материалов, и надеюсь — не бесполезных. Как правило, на них всегда была реакция властей, и справедливость торжествовала. Правда, недолго. Как и я. Все рано или поздно заканчивается. В какой то момент я осознал, что все давалось мне авансом, чего я не сумел оценить, и теперь пришло время платить по счетам.
Сначала от меня ушла любимая женщина. По самой банальнейшей причине: ей осточертели мои безобидные флирты на стороне. Я ее понимаю. При том количестве поклонниц, что были у меня, трудно поверить, что я сохранял своей Ульке-роднульке верность. Хотя, будь я проклят, за четыре года я ни разу не позволил себе переступить границы дозволенного. И продолжаю надеяться, что Ульянка еще вернется ко мне.
Потом мне дали по шапке на работе. Я зарвался. Полез в коррупционный скандал, связанный с близким родственником вице-губернатора, и погорел. На местном ТВ материал зарубили. Мне удалось переправить его в Москву, но и на федеральном телевидении репортаж не вышел. Мой московский приятель невнятно и смущенно пробубнил в трубку, что причина- политическая. Тень падала на вице-губернатора, а с ним и на самого губернатора. А тот на хорошем счету у федеральных властей. А дело — к выборам.
— В общем, ты понимаешь, старик… — пробормотал приятель напоследок, и бестактно положил трубку.
Я вообще понятливый, и на приятеля зла не держу. В конце концов, он всего-навсего журналюга, как и я. Все под Богом и редактором ходим. И с телевидения меня мягко и ненавязчиво вытеснили. Пару раз обвинили в том, что будто бы делаю заказные материалы, за деньги. То есть, использую служебное положение в личных и откровенно корыстных целях. Как будто все журналисты государственного ТВ не продаются властям за те же деньги? Только маленькие. Потом обвинили в нарушении распорядка рабочего дня. Дескать, слишком вольным стал. Это вообще бред, поскольку рабочий день не нормирован, и сколько часов я пашу в сутки и без выходных — не считает никто. Ну, и подкинули подметное письмо. Дескать, журналист такой то позволяет себе хамские выходки на репортажах, публикует фальсифицированные материалы, и вообще такому не место на телевидении. В общем, по просьбе трудящихся…
После чего мне предложили уйти по-хорошему, чтобы не пачкать трудовую. В газетах мне тоже оказалось не место. Тогда я забил болт на тридцать два на всех и вся, и два месяца наслаждался свободой и покоем. Благо, небольшие сбережения были. Водочки попил, утешения Ульянки выслушал, она тогда еще не совсем от меня ушла. А потом зарегистрировал частное предприятие, всего за каких то полгода получив лицензию. Для России, страны непознанных возможностей, это пустяк. И открыл собственное дело. А именно — независимое агентство журналистских расследований. И назвал его без затей, не особо морща ум в поисках оригинального названия: "АЖУР". Ни к чему оригинальничать. И без того офигенно оригинально, поскольку до меня такой бред в голову никому из журналистов не пришел. Во всяком случае, в нашей области. Я стал первым кретином, который рискнул завернуть такую шнягу, как любят тинэйджеры выражовываться.
Дела шли неважно, чего уж там. Были мелкие заказы. Типа мониторинга рынка сбыта, или заказные материалы из Москвы от небольших изданий. На жизнь худо-бедно хватало. Зато все по-честному. Теперь я работал на дядю, и дядя мне платил. Или тетя. И никто не может упрекнуть, что я гоню заказуху за бабки. К тому же бабками это не назовешь, разве что бабульки. Но… Я задыхался! Душа требовала настоящей работы, неподдельной и неподкупной. Когда она, душа то есть, горит, стонет, и плачет, а потом замирает усталая и удовлетворенная, как женщина после потрясающего оргазма с любимым мужчиной. Я хотел этого. Я жаждал. Я чувствовал, что долго такой болотной жизни не выдержу. И оно случилось.
