В переулке было так темно, хоть проявляй фотопленку. Старычев злился. Он споткнулся о корягу, едва не вывихнув ногу.
— На левую споткнулись, Сергей Петрович? К счастью! — донесся голос из темноты.
Это Гриша Шибаев. Черт бы побрал этого практиканта! Юнец…
В довершение всего откуда-то со двора донеслось:
…Полная задора и огня.
Самая нелепая ошибка —
То, что ты уходишь от меня.
За забором послышался визг и ликующие крики. Так, наверно, кричали индейцы, бросавшиеся с томагавками в руках на противника.
— Чарльстон танцуют ребятки, — заметил Шибаев.
«Нет, этот парень мне явно не в помощь. Нашли кого прислать», — подумал Старычев.
Он попытался представить тех, кто пляшет за забором. Лица у них, вероятно, красные, как свекла.
— Во-первых, под «Мишку» нельзя танцевать чарльстон, — сказал Старычев. — А, во-вторых, знаешь, в чем самая нелепая ошибка? В том, что вообще записали эту песню на пластинку, а потом еще и танцевать стали.
Практикант не отозвался на реплику. Ему, конечно, нравились ребятки и не нравилась работа в ОБХСС. Это видно с первого дня. Никаких тебе погонь и схваток. А что пришлось делать практиканту? Познакомиться с тем, что такое книга инвентарного учета, как оформляются накладные, и еще заниматься «делом» о похищении бочки соленых помидоров. Сгнили эти помидоры, испортились. Так и в акте записано. Ну, разве все это практика? Скукота.
Гриша Шибаев представлял работу по-другому. Он ловит валютчиков, этих самых, как их? Ну, фарцовщиков. Таких, как Ян Рокотов, о котором в газетах писали. Он, Гриша Шибаев, тонко разоблачает их. Начальник отдела награждает его именными часами. Его ставят в пример другим практикантам. Пишут благодарственное письмо ректору.
Ничего похожего не было и нет. Вот и сегодня битых два часа торчит он в этом проклятом переулке. Он должен не проморгать Русишвили. То есть не самого Русишвили, а его «волгу» ТНФ 12-47. Но прошло еще полчаса, а никто не появлялся. В этом переулке, пожалуй, никто и не живет. От нечего делать Гриша уже успел просвистеть мотивы всех песен, которые помнил. От «Каховки» до «Прощайте, голуби». Никто не появлялся.
Будь проклят этот Русишвили. Он должен приехать тут в один дом. Ему «лапу» дадут за одно дело. И его надо взять на месте преступления.
Этот Русишвили жук тот еще! Один дом на дочь записал, другой — на мать, а сам участок купил в центре. На участке — домишко. Потом написал заявление в райисполком — дом в аварийном состоянии. Пришла комиссия — в самом деле, в аварийном. Составили акт. Разрешили строить новый дом. Ну, Русишвили отмахал домину! Там весь отдел милиции поместился бы — и ОБХСС, и угрозыск, и дознание. Но сейчас они поймают этого проходимца.
Наконец-то пришел Старычев. Он такой высокий, худой и нескладный. Вид у него растерянный.
— Что-то непонятно, — пробормотал он. — Я видел машину Русишвили совсем недавно. Она ушла по шоссе. Ну, пойдем быстрее. Он вернется.
Однако Русишвили не вернулся. Напрасно Старычев и Гриша ожидали его. Русишвили, видно, передумал. Он решил, что больше рисковать не стоит. А может быть, это вообще была ложная тревога? Он хотел удостовериться, в самом ли деле за ним следят. И подослал человека. Своего. И все это было «уткой»?
В полтретьего ночи, когда уже никакой транспорт не ходил и город погрузился в сонную тишину, Старычев и Шибаев побрели домой. Пешком.
Работы было по горло. Мучила текучка. Старычев уходил домой часов в шесть, снова возвращался к девяти и потом уже сидел допоздна. Когда, наконец, шел домой, улицы пустовали. И только в подъезде четырехэтажного дома, в котором он жил, вздыхала парочка. Они целовались и приближающихся шагов его, как правило, не слышали, и он всякий раз придумывал что-нибудь новое: то кашлял, то шаркал ногой, то нарочито медленно скрипел дверью, а однажды даже запел песню «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо…». Петь он не умел и на четвертой строке дал петуха. Ему стало неловко перед этой парочкой. Он рванул дверь на себя. В подъезде было пусто. Это впервые. Что случилось?
Черт возьми, зря надрывал голосовые связки. Да и вообще все это ему надоело. Почему они целуются в подъезде? Нашли место. И когда они, в конце концов, пойдут в ЗАГС?
Но сегодня Старычев приближался к дому спокойно. Он пригласил Гришу Шибаева к себе ночевать. Не надо шаркать ногой, не надо кашлять. Но парочки опять не было. Старычев даже обиделся.
— Гриша, — спросил он, когда они устало поднимались по лестнице, — у тебя девушка есть?
— Чувиха? У нас на юрфаке слабовато с ними…
— Почему «чувиха»? Я говорю о девушке. И вообще, что это у тебя за выражения — «ребятки», «чувиха»?
Шибаев молчаливо отстукивал ногами ступеньки. Разговора не получилось…
Утром они пошли в кафе, пили кофе стоя, возле высокого круглого столика. Гриша Шибаев назвал кафе — «стояк». Довольно точное определение. В кафе было душно, кофе обжигал. Отличный кофе. Шибаев даже губы облизывал от удовольствия.
— Мой любимый напиток, — сказал Старычев. — Недаром Талейран говорил: «Кофе должен быть горяч, как пекло, черен, как дьявол, чист, как ангел, и сладок, как любовь».
Гриша улыбнулся. Он уже знал, что когда-то Старычев учился на филологическом факультете и хранил в своей памяти огромное количество афоризмов. На любые случаи жизни…
Старычев вдруг разволновался. Так волнуются, распечатывая письмо, которое ждут долгие месяцы.
— Ты видишь эту женщину? — тихо спросил он.
Гриша оглянулся. Женщина как женщина. Около пятидесяти лет. Только уж очень усталое лицо. И бледное.
— Она работает медсестрой. Уже двадцать лет, — зашептал Старычев. — Делала мне уколы, когда я лежал в стационаре. Муж у нее погиб под Севастополем. Сынишка есть. Учится в институте. Часто болеет. Она делает все, чтобы сын выучился на врача. Живет недалеко от Русишвили. Каждое утро приходит в кафе — покупает свежие булочки сыну. И вот, когда я вижу ее, не могу… Сам понимаешь, им нелегко. А этот Русишвили разъезжает на «волге». У него жена не работает — такая здоровая, наглая баба… — Он встретился с удивленными глазами Шибаева и помрачнел. — Ты, Гриша, учти, в нашем деле не может быть равнодушных. Этот непойманный Русишвили — наш враг. Ночами буду сидеть, в отпуск не пойду, но я его…
Старычев замолчал и принялся за кофе.
— Ну, все, Шибаев, — сказал он. — Это я так, извини. Я сейчас в отдел, а ты — к Русишвили. Надо проверить, за сколько он купил дом. И побывай у нотариуса, который подписывал документ.
Они расстались. Целый день Гриша колесил по городу. Был у нотариуса, беседовал с соседями Русишвили, побывал на лакокрасочном заводе, где раньше работал Русишвили.
На завод Шибаев ходил не один, а с экспертом из торговой инспекции. Там как раз ревизия была. Ревизоры интересовались бухгалтерскими делами, эксперт же проверял качество эмульсионного разбавителя. Шибаеву было тоскливо и от ревизоров и от эксперта.
— До лампочки мне вся эта краска, — задыхался Гриша.
Он думал о Борьке Птицыне, своем сокурснике. Птицын проходит практику в уголовном розыске. Может быть, сидит он сейчас где-нибудь в засаде. На окраине города. У заброшенного домика, заросшего бурьяном. И ожидает, когда сюда главарь шайки заявится. В этом доме у них «маслина». А тут возись с каким-то эмульсионным разбавителем… Шибаев равнодушно оглядывал тучного лысого заведующего складом и эксперта, копошившихся среди бидонов и банок.
У заведующего складом было серое лицо, будто на него сел слой пыли. Грише так и хотелось провести по нему пальцем. А глаза у завскладом совсем навыкате. И когда он начинал говорить, глаза розовели и еще сильней расширялись. Казалось, сейчас они лопнут и растекутся по пыльным щекам.
Но не за это Гриша невзлюбил завскладом, а за то, что он сказал, обращаясь к эксперту:
— А это что за экскурсант?
— Не экскурсант, а практикант…
— Откуда?
— Из ОБХСС.
— А-а-а… — равнодушно зевнул завскладом и сделал толстой рукой резкое движение, будто пытался поймать муху.
А эксперт проверял качество эмульсионного разбавителя. Он погрузил в большой бидон длинную стеклянную трубку. Так он брал пробу. 1000 граммов пробы. Он определял однородность разбавителя — принес кусок стекла, вытер его насухо тряпочкой, нанес разбавитель на стекло.
— Гм… вроде бы все нормально, — пробормотал эксперт.
А потом он проверял качество олифы «оксоль» и густотертых красок.
Гриша не знал, куда себя деть. Он думал об уголовном розыске. И завидовал Борьке Птицыну. Смертельно завидовал.
