Григорий Лерин - Морской волк

Проходите, пожалуйста! Я вошёл. Я готовился к встрече, особо рассчитывал именно на своё появление, первый контакт, первые слова. Из бесконечного разнообразия обращений к девушкам я выбрал, как мне казалось, наиболее удачное, сразу настраивающее аудиторию на необходимое звучание.

— Доброе утро, юные леди.

Кабинет был набит голыми ногами, взбитыми чёлками, напомаженными губами, томными взглядами. Признаться, я немного оторопел от такого обилия девушек, явно проявляющих ко мне интерес.

Девицы выдохнули:

— З-з-з-сти! — И уселись прямо на столы в причудливых позах, умудряясь демонстрировать мне и лифчики, и трусики одновременно.

Я твёрдо встретил их незатейливую атаку, не смутился и не отвернулся, что было оценено, кажется, положительно и ученицами, и наставницей. Я переводил взгляд с одной на другую, из всех сил стараясь смотреть на лица. Здесь тоже присутствовало разнообразие: кто хихикал, кто важничал, кто соблазняюще приоткрывал рот, кто надменно каменел.

Пауза непростительно затягивалась. Столкнувшись с необходимостью выбора, я забыл всё, что хотел сказать. Вспомнил только, от чего умер буриданов осёл, но это не помогло.

Она сама подана мне сигнал, который красной лампочкой вспыхнул на её лице. Она краснела! Она была в очках! Её широкая юбка закрывала колени!

— Вы, юная леди! Как вас зовут? Очень приятно. Запишите телефон, Леночка.

Торопливо доставая ручку, она изобразила преданность и внимание.

Я повторил номер телефона и продиктовал адрес.

— Буду рад, если вы найдёте время и приедёте сегодня после занятий. Ну, скажем, с двенадцати до четырнадцати. Мы обо всём договоримся. Меня зовут Виктор Эдуардович Стрельцов. — Я всё-таки кое-что вспомнил. — Не тот самый и не сын тога самого.

Скоротечная обаятельная улыбка.

Фу, кажется, дело сделано. Что я ещё хотел произнести на прощание?

Пока Лена записывала, атмосфера в аудитории изменилась. Я кожей почувствовал этот внезапно образовавшийся вакуум. Сжатые губы, прямые плечи, сдвинутые коленки выражали бесконечное неодобрение. Приятная концовка с тёплыми прощаниями и пожеланиями была безнадежно смята.

— До свидания, — пробормотал я и шагнул к двери, и уже тянулся к ручке, когда в спину вонзилось:

— Старый козёл!

Я резко повернулся, рука привычно нырнула под полу пиджака. Группа отшатнулась в пугливом:

— А-а-а-а-х…

Под пиджаком ничего не оказалось, и это отрезвило меня. Я сдержался, что само по себе было приятно. Я просто обвёл поникшую стайку ничего хорошего не обещающим взглядом.

— Грязные шлюхи! — оказал я на прощание и вышел, не хлопнув дверью.

Я стоял на безнадёжной трамвайной остановке где-то на южной окраине города и трясся от злости.

Трястись пришлось минут сорок, пока не показалась вереница трамваев. Первым подошёл 15-й. Он долго заглатывал разбухшую в длительном ожидании толпу, потом тронулся, уныло звеня и хлопая дверьми по бокам самых нерешительных пассажиров. Следом, весело тренькая, прошли ещё три пустых пятнадцатых.

Надо взять себя в руки. Я спокоен. Я совершенно спокоен. Я абсолютно, вселенски спокоен, чёрт бы вас всех подрал! Сколько лет я пытаюсь контролировать себя, столько же плюс минимум десять, завожусь и теряю голову из-за всякой ерунды. Ну, подумаешь, назвали девки старым, вот ведь сучки! А я бы им: вы ошибаетесь, юные леди, мне всего-то тридцать три, и, как видите, я неплохо выгляжу и прекрасно себя чувствую после сытного обеда. Я совсем не старый, это просто вы ещё состоите из соплей и азбуки, маленькие шлюшки…

М-м-да… Вот если бы я овладел аутотренингом, то сейчас бы стоял спокойно и терпеливо, ждал своего трамвая, а до этого не ушёл бы с хорошей работы, хотя у меня бы не было этой работы, потому что я бы не вылетел из армии, да и до армии…

А началось всё с бабушки. Я в детстве переболел воспалением легких и после долго кашлял. Бабушка, к которой меня родители отвезли на лето, в каких-то мудреных воспитательно-поучительных целях показала мне жившего за печкой сверчка и объяснила, что такого же сверчка, только маленького, я проглотил во сне и поэтому кашляю. Как только сверчок выскочит из моей груди, так я и перестану кашлять, а для этого нужно пить парное молоко с медом. Кашлять я действительно перестал, но сверчок остался. Он рос и учился вместе со мной, четко реагируя на всякого рода психологический дискомфорт. Он вытягивал лапки, расправлял крылышки и начинал зудеть, причем, как правило, именно в те моменты, когда надо было помолчать. Я стал с ним бороться, как только вырос из детских обид, но почти безуспешно.

В двадцать лет с приходом нового тренера я вылетел из городской футбольной команды, в которой отыграл четыре года и даже около месяца был капитаном. Какие-то влиятельные болельщики пытались меня куда-то перевести, но сверчок удачно выступил в военкомате, и я загремел в армию. Там я неплохо устроился главным футболистом дивизии, дослужился до сержанта и надеялся так же лихо отбегать второй год, восхищая офицерских жен. Но по стране «пошел процесс», и наш комполка решил создать карманный спецназ, сводную группу, подчиняющуюся непосредственно ему.

Дивизия прикрывала горные заставы, мирное население было мирным, против кого спецназ, было не совсем ясно. Тем не менее недавно появившийся в полку старлей в зеленых пограничных погонах увел меня в сводную группу прямо с тренировки, когда я демонстрировал свой коронный удар-в-прыжке-пяткой-с-кувырком-вперёд. Мяч так и вонзился в «девятку», а я, вскочив на ноги, услышал:

— Молодец, сержант! Попал! Идем со мной.

Я не носил погон на футболке и удивился его попаданию.

Мы пришли в каптерку, и там я узнал о своем зачислении в группу, список личного состава которой был уже утвержден командиром.

Я вышел, гремя шипами, наклонился, запустил пальцы в гетры и достал «Приму».

— Спортсмен, а куришь, — донеслось сзади укоризненно.

— Тут закуришь… — ответил я, глядя с тоской на футбольное поле.

— Ну, покури, покури… напоследок.

Через неделю я бросил курить, как, впрочем, и весь наш взвод, за исключением Костика, которому пятнадцати-двадцатикилометровые броски были только в радость.

Подошёл мой трамвай. Я принял активное участие в посадке, за что был вознагражден местом. Ехать предстояло долго, скучно, к тому же сидя. Я закутался от недоброжелательных взглядов в одеяло воспоминаний.

Через двенадцать лет Костик разыскал в Питере меня, вдоволь нахлебавшегося слякоти, пыли и безработицы.

— Виктор, к вам приятный молодой человек! — провозгласила моя хозяйка, претендующая на звание милейшей из старушек, сдающих комнаты.

Я никого не ждал. То есть мне некого было ждать. Уволенный около года назад из армии, как говорится, без выходного пособия, когда до конца моего контракта оставалось каких-то два месяца, я поехал в Ленинград и там попытался найти Костика. Через неделю я бросил эту затею. Костик поменял адрес и растворился в огромном человеческом муравейнике. Кем я только не работал эти месяцы, тяжело и дешево. Не жизнь, не борьба, а какая-то глупая игра за существование. Вроде перетягивания каната — упираешься, трещишь, а воз и ныне там.

Костик заполнил комнату своим огромным телом, запахом обалденного одеколона и искренней радостью.

— Здорово, браток!

Да здравствует 23 февраля! Мы оба посылали ребятам открытки к празднику, и кто-то передал Костику мой адрес.

Развалясь на заднем сиденье шикарного «вольво», мы ехали куда-то за город и говорили, говорили, постоянно перебивая друг друга.

— А помнишь?.. А помнишь?..

Только самые главные общие воспоминания мы не сговариваясь отложили на потом. А оставшись вдвоём в Костином загородном дворце, за бутылкой «Абсолюта» помянули мёртвых.

— Ну, давай за Пеликаныча…

— Давай… И за Сашку.

— И за Сашку. Земля им пухом.

Хмуро помолчали, вспоминая наш единственный, маленький, но такой настоящий бой.

Ротный собрал нас, одиннадцать прапорщиков, тянувших в спецназе уже второй контракт, в девять часов вечера и обрисовал ситуацию.

Сегодня днем местными жителями прямо у загса захвачены и увезены невеста и свидетельница. Остальные не пострадали. Нападавшие опознаны, это бывший одноклассник невесты с товарищами. Невеста — дочь кого-то из штаба дивизии, жених — тоже сын какого-то папы.

Приказ: с наступлением темноты войти в аул, отбить пленных, захватить преступников. С населением обращаться вежливо. Во избежание недоразумений взять стрелковое оружие без боекомплекта, из личного состава — только сверхсрочников. Вопросы?