Э. Хартли - Прожорливое время

Томас Найт застыл, положив одну руку на кофейник, а другую протянув к крану над мойкой. На улице все еще царила темнота, и свет на кухне должен был показывать лишь зеленую бахрому тиса во дворе, но там возникло что-то еще. У самого окна. Томас не мог сказать точно, то ли мелькнуло отражение в кофеварке, то ли он и вправду заметил краем глаза, но понял, что там появилось нечто странное, такое, чего не должно быть.

Он постоял неподвижно секунды три-четыре, словно ожидая, не придет ли неизвестность в движение, сознавая, что ничего не произойдет. Ему придется обернуться и посмотреть. Пока что это было лишь впечатление от красок, которых не должно было быть там, бледный овал, тронутый желтым и красным, резкий на фоне темноты двора позади. Но когда он на него посмотрит, тот приобретет форму и содержание. Томас не хотел на него глядеть.

Он обернулся очень медленно. Пусть неожиданности для него не было, но сама суть увиденного едва не заставила Найта вскрикнуть. К стеклу прижималось женское лицо.

Глаза неизвестной были широко раскрыты, пристально смотрели на Томаса, но он не махнул рукой, прогоняя ее прочь, не пригрозил вызвать полицию. Они оказались слишком неподвижными и отсутствующими, не видели его.

Томас предположил, что женщина стояла у окна, однако в ее позе сквозила какая-то неуклюжесть, и на стекле остался легкий подтек — чего? Пота? Косметики? Женщина совершенно не двигалась, и Найт неохотно сделал маленький шаг к окну, в глубине души надеясь, что фигура окажется манекеном, добытым в магазине и поставленным здесь кем-то из его самых бойких учеников в ознаменование окончания учебного года.

Но женщина была настоящая. Томас сделал еще два осторожных шага.

Отражение в стекле было черным повсюду, за исключением лица, прижатого к окну, освещенного светом на кухне, поэтому казалось, что оно парило в подвешенном состоянии, словно воздушный шарик. Найт прикинул, что женщине где-то под шестьдесят. Ее бледная кожа, только-только тронутая старческими пятнами, выглядела ухоженной. На ней была умело наложенная косметика, губы чуть краснее естественного цвета, что ей шло, а зубы сверкали невероятной белизной. Но внимание Томаса привлекли в первую очередь глаза женщины. Широко раскрытые, они застыли с выражением, которое можно было принять за удивление.

Или за ужас.

Один глаз был мутно-грязного зеленого цвета, другой — неприятно-фиолетовый.

Поставив кофейник, Томас снял с настенного телефонного аппарата трубку, по-прежнему не отрывая взгляда от неподвижного лица, прижатого к стеклу, но не стал набирать номер. Сначала нужно выйти на улицу и убедиться наверняка.

На кухне было два окна, одно выходило на юг, на задний двор, другое, у которого стояла женщина, смотрело на восток. Томас вышел в предрассветную прохладу, кутаясь в махровый халат, и зашлепал босиком по холодной дорожке. От фасада дома женщину не было видно, и только когда Найт обошел вокруг темного пятна тиса, растущего в углу, и свернул на узкую дорожку между домом и густой живой изгородью на соседнем участке, он ее разглядел. Нельзя сказать, что женщина стояла. Она оказалась выше ростом, чем предполагал Томас, и сейчас буквально висела на одной из усыпанных золотыми блестками аукуб, растущих вдоль погруженной в тень стены. Единственным источником света было резкое и плоское сияние окна кухни, придававшее лицу женщины неестественную яркость при взгляде из помещения. Но на улице свет лишь чуть окрашивал зеленью и золотом края аукубы. Был виден лишь силуэт головы, остальное тело терялось в темноте.

Томас медленно приблизился к ней, ожидая увидеть какое-нибудь движение, все, что угодно, что перевело бы нелепую фантасмагорию утра в нечто более прозаическое. По-прежнему оставалась вероятность того, что это просто какая-то помешанная старуха, которая выбрала его дом по причинам, известным ей одной, и сейчас она уйдет, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное.

— Прошу прощения, — сказал Томас.

Женщина ничего не ответила, даже не пошевелилась. Он положил руку ей на плечо и тут все понял. Почувствовав липкую холодную влагу на плече пожилой дамы, погруженном в тень, он отпрянул назад.

Слишком поздно. От его прикосновения женщина сместилась. Упав на землю, она перекатилась на живот. Свет с кухни выхватил жуткую вмятину у нее на затылке и кровь, пропитавшую одежду на спине, подобно плащу.

Томас уже опоздал на работу на два часа, но полиция все еще была здесь. Он рассказал во всех подробностях о своей зловещей утренней находке, однако не мог сообщить ничего существенного. Нет, он никогда раньше не видел эту женщину. Она лежит сейчас не там, где Найт ее обнаружил. Дама упала, когда он к ней прикоснулся. Томас сожалеет о том, что оставил свои следы на месте преступления, но он не знал, что женщина мертва…

Найт повторил это дважды, сначала полицейскому в форме, который отнесся к нему как к недоумку, умышленно мешающему расследованию, затем женщине-следователю в штатском по фамилии Полински, показавшейся ему излишне деятельной. Он заключил, что полиция понятия не имеет, кто эта мертвая женщина.

— Ни сумочки, ни кредитных карточек, ни документов, — сказала Полински. — Характер раны позволяет предположить разбойное нападение.

— Характер раны? — спросил Томас, пугаясь собственного любопытства, но в то же время стараясь показать, что он не имеет никакого отношения к случившемуся.

Найт был крупным широкоплечим мужчиной шести футов трех дюймов роста. Человек, не знающий его близко, мог предположить, что он обладает грубой физической силой. От Томаса не укрылось, что полицейские украдкой окидывают его оценивающими взглядами, хотя он и подозревал, что некоторые из них уже знают, кто он такой.

— Похоже, женщину ударили сзади обломком кирпича. Мы обнаружили его в зарослях и уже отправили в лабораторию.

Томас пристыженно промолчал.

Его продержали еще сорок пять минут и наконец сказали, что он может идти. Вернувшись за своими вещами, Найт обнаружил, что у него трясутся руки. Он взглянул на себя в зеркало. Его лицо было мертвенно-бледным. Ощутив внезапный приступ тошноты, Томас бросился в ванную, но когда добежал туда, все стихло. Он посидел минут пять на краю ванны, затем выпил залпом стакан ледяной воды и почувствовал, что ему стало лучше.

Найт оделся, чтобы идти на работу, ощущая тишину дома теперь, когда все ушли. Он поймал себя на том, как же странно завязывать галстук в середине дня. Ему захотелось позвонить в Японию своей жене Куми, просто чтобы услышать ее голос, пока окружающий мир не станет хоть чуточку нормальнее. Неважно, что она скажет. Достаточно было уже одного того, что они снова разговаривали друг с другом.

Скрипящие ходики в прихожей пробили одиннадцать. Томас еще раз почистил зубы, провел ладонью по покрытому щетиной подбородку и решил побриться. Он сам не мог сказать почему, но ему казалось важным отправиться в школу, имея собранный и профессиональный вид, что никак не вязалось с его внутренним состоянием.

«Быть может, если все остальные решат, что это самый обычный день, то так оно и будет», — подумал Найт.

Но день не был обычным, и не только из-за трупа за окном. В утреннем хаосе Томас начисто забыл о том, что уроки отменены, школа закрыта в связи с церемонией, посвященной памяти Уильямса. Он вспомнил об этом только тогда, когда свернул на пустую стоянку перед Ивенстоунской средней школой.