Эля Хакимова - Пепел Снежной Королевы

Куки поливала своего любимца. Фикус Робуста с жирными сочными листьями темного зеленого цвета придерживался чрезвычайно высокого мнения о собственной персоне. Он важно стоял между двумя самыми роскошными гробами. Скорее всего, фикус воображал, что это они его украшают, а не наоборот.

Дорогущие «ящики» вряд ли мог себе позволить житель маленького прибрежного городка. Разве кто из знаменитостей озаботится приехать как раз перед смертью в это захолустье.

Хотя вряд ли сию эксцентричную звезду похоронят там, где она изволит скончаться. Ну и напрасно! Ведь ей бы страшно повезло со скидкой на второй гроб. Для этого, разумеется, пришлось бы умереть в компании своей второй половины.

Первым услышал слабое бормотание фикус. Его листья настороженно напряглись. Куки замерла, прислушиваясь.

– …о, зачем же ты Ромео! Покинь отца навеки и отрекись навеки от имени родного, а не хочешь – так поклянись, что любишь ты меня, и больше я не буду… [1]

– Капулетти, – закончила Куки, открывая крышку одного из гробов, стоявшего прислоненным к стене.

На атласной подушке цвета слоновой кости покоилась прелестная головка Мишель. Сама она находилась тут же. Нет, она конечно, странная, Питер неоднократно предупреждал об этом Куки, печально вздыхая по поводу своего семейного несчастья. Единственная дочь, и такая… нездоровая.

Странные «каникулы» (трижды за четыре года, что Куки работала в похоронном агентстве Питера Эммерсли) проводились этим существом неполных шестнадцати лет отнюдь не на курортах. Как выяснила Куки почти сразу же, девочка отлеживалась в ближайшей психиатрической клинике Инсайд-Хилл.

– Куки! – беззаботно воскликнула Мишель. Она еще пребывала в образе, судя по умильно распахнутым глазам и нежной средневековой полуулыбке, витавшей над ее губами четкого рисунка в виде тисового лука пиктов.

«Губы интересные, – подумалось Куки. – Вообще вся она словно создана для позирования прерафаэлитам [2]. Как раз с такой физиономией и плавать в ручье с охапками травы или заглядывать в волшебное зеркало в поисках смерти» [3].

Мягкие белокурые локоны длинных волос, огромные фиалковые глаза с драматическими тенями на слегка припухших веках. Выражение сосредоточенной напряженности и предчувствия трагической судьбы не покидало бледного лица Мишель.

«С этой девушкой ничего хорошего в будущем случиться не может», – покачала головой Куки, разгоняя дымку инфернальности, источаемую Мишель.

– Мишель, что ты здесь делаешь? – строго спросила Куки.

Скорее всего, Питер вызвал ее заняться маникюром очередного клиента. Мишель здесь были не рады, если только та не должна была выполнять свою работу.

Жила она в квартирке, которую родители снимали для своей дочери, так мало оправдавшей большие надежды, возлагаемые на наследницу похоронного дела Эммерсли, процветавшего вот уже двести восемьдесят лет. «Бедная девочка», – вздохнула Куки.

В общем-то, Мишель не была сумасшедшей. Она не бросалась на людей, не одевалась более вызывающе, чем прочие подростки. Даже профессию имела – она была маникюршей.

Единственное, что она делала несколько чаще, чем остальные, – самоубийства. Вернее попытки самоубийства, которые предпринимались ею в моменты кризиса и нервных срывов. То есть уже несколько десятков раз.

– Тебя ждали. – Очаровательно! Так-так… – О, Куки, ты нам очень-очень-преочень нужна!.. Запри же дверь и плачь со мною вместе, ни жизни, ни надежды, ни любви…

Куки захлопнула дверь, вернее крышку гроба. Однако плакать вместе с кем бы то ни было не входило в ее намерения. Она глубоко вздохнула и, помедлив, снова открыла гроб.

«Надо срочно ее выковыривать отсюда. Пока Питер не узнал, как используется главный предмет его гордости». – Но не успела Куки сказать и слова, как девушка начала снова:

– Куки, Куки, ну же, я помню, ты в школьной постановке играла брата Лоренцо!

– Ну и что? – оторопела Куки, это было тысячу лет назад, и спохватилась: – Я, разумеется, помогу. Только тебе надо выйти отсюда, и немедленно.

– Ну вот, – обрадовалась Мишель, – мы хотим, чтобы ты нам помогла!

– Да кому же вам? Мишель, немедленно отсюда выходи.

– Выходи. – Мишель скомандовала тоном Куки, но тут же, спохватившись, опять перешла на поэтический шепот: – О, выйди, мой любимый!

– Что ж, пусть меня застанут. Пусть убьют! – Куки подскочила на добрых полметра от неожиданности, когда открылась крышка соседнего гроба. – Привет, о смерть! Джульетта хочет так.

«Смерть» с изумлением созерцала обитателя второго гроба. Ромео был не менее странным, чем его возлюбленная. Собственно, парень мог бы побороться с ней за звание самого необычного существа, виденного Куки до сих пор.

Одет он был в мятую, застегнутую до подбородка куртку, капюшон которой придавал бы облику налет криминальности, будь фигура ее обладателя чуть менее… мальчишеской.

Может, поэтому; может, потому, что под вязаной шапочкой было скрыто почти все лицо, а из широкого ворота выглядывала тонкая шея; может, потому, что он был значительно ниже и тоньше самой Куки, которая отнюдь не была миниатюрной, – но дружок Мишель выглядел просто пацаном. Пугаться его было смешно.

Актерскими способностями он обладал в неизмеримо меньшей степени, чем Мишель, но, видимо, искренне верил в каждое слово, которое произносил слабым неверным голосом. Казалось, что разговаривал он редко. Так редко, что каждый раз сомневался, справится ли его речевой аппарат с непосильной задачей.

– О, помоги же нам! – снова вступила Джульетта со страстностью, восполнявшей нерешительный голос Ромео еще и с излишком.

«Так, пора заканчивать эту комедию», – подумала Куки.

– Венчать я вас не буду! – Был же предел человеческому терпению.

– Ой, нет, нет! – Мишель обрадованно замахала руками. Она еще и покраснела, скромно опустив глаза долу. – Нет, я хочу, чтобы ты занялась расследованием. Ну, как ты умеешь.

– Как… – Куки задохнулась. Она-то до сих пор наивно полагала, что ее маленькая тайна никому не известна. Оказывается, известна. Куки продолжила уже вкрадчиво: – Расследования, значит…

Вполне возможно, что девчонке ничего не известно. Может, она что-то там навоображала себе и вовсе ничего не знает о том, чем занималась Куки в свободное время.

– Я знаю, что ты настоящий детектив. Ты расследуешь жизнь наших мертвецов. – Наивная радость этой чокнутой Джульетты уже начинала выводить из себя. А та между тем поясняла: – У меня есть ключи от твоего рабочего стола, ты несколько раз оставляла там папки с делами.

– Н-да-а-а… – тяжко вздохнув, Куки решила, что выслушать Мишель ей все же придется. Хотя бы для того, чтобы узнать, что еще той известно. И от чего еще у нее есть ключи. Кто знает, может, у этой ненормальной есть ключи и от дома Куки. А там, в ее комнате под кроватью, в больших шляпных коробках хранятся не только дела, которые Куки вела последние годы.

– Так вот, мы хотим, чтобы ты узнала – кто он. – Мишель выбралась из своего убежища и подтолкнула вперед Ромео.

– Чудесно. – Куки покорно развернулась к юноше: – Ну и кто же ты? Как тебя зовут, мальчик? – Ситуация становилась все удивительней.

Влюбленные переглянулись, и Мишель, наконец, поняла, что Куки сделала неверные выводы.

– Да нет же! Это Кей. Мы познакомились в Инсайд-Хилл, – Мишель легкомысленно махнула рукой, будто речь шла о прогулочной яхте местной туристической компании или ежегодном благотворительном вечере самых уважаемых людей графства, – уже очень давно. В журнале он помечен как «больной К.», вот все его и зовут Кей. Но нам надо узнать о его семье… – Мишель пыталась сообразить, что бы еще такого попросить у «золотой рыбки». – Из какого он города, как его зовут по-настоящему, есть ли у него родные… ну и все такое.

– Ясно. Может, лучше в полицию? – Куки явно хваталась за соломинку. Никто с этими психами серьезно говорить не будет, это ясно как день.

– Нам нельзя в полицию. – Куки заметно помрачнела. А вдруг он преступник?

– Он ничего плохого не делал, нет! – Как будто угадав ее мысли, воскликнула Мишель. – Его мучили там, в клинике. И я решила, что надо уходить. Вот он и сбежал. Правда, он очень смелый? – Она с гордостью погладила мятый рукав друга.

– Он мой кумир, – саркастично заверила Куки и тут же категорично заявила: – Но заниматься расследованием я не буду.

Тягостное молчание долго ничем не нарушалось. Фикус с любопытством вытягивал свои листья, жадно впитывая тягучую атмосферу этого необычного разговора.