Колин Маккалоу
Блудный сын
3 января 1969 года, пятница С 19:30 до 23:30
Окутываемый струйками пара от выдыхаемого воздуха, Джон Холл неуверенно коснулся пальцем дверного звонка и с силой нажал. Прозвучавшие вступительные аккорды Пятой симфонии Бетховена повергли его в шок: он был не готов заподозрить своего доселе неизвестного отца и его семью в подобной безвкусице. Дверь распахнулась, и миниатюрная служанка помогла ему избавиться от пальто и перчаток. Следом за ней возникла молодая и красивая женщина. Отпихнув служанку, она распахнула объятия и воскликнула:
— Дорогой наш, душечка Джон! — Ее пухлые губы мазнули его по щеке. — Джон успел отвернуться. — Я Давина, твоя мачеха. — Она стиснула его правую руку. — Пожалуйста, пойдем, познакомимся со всеми. Коннектикут показался тебе холодным после Орегона?
Джон не отвечал, так как был слишком взбудоражен приемом и этой почти лихорадочной болтовней молодой женщины — его мачехи? Да она ведь моложе его самого! — и ее явным акцентом. Давина… Естественно, отец упоминал о ней в тех нескольких телефонных разговорах, но Джон тогда и представить не мог, что она окажется молоденькой смазливой пустышкой. Темноволосая кукла, одетая по последней моде: шелковый брючный костюм, расписанный вручную всеми оттенками красного, волосы цвета темного шоколада, свободно ниспадающие на спину, гладкая мраморная кожа, пухлые алые губы и ярко — голубые глаза.
— Это была моя идея — представить тебя семье на вечеринке по случаю дня рождения Макса, — продолжала она, явно не спеша знакомить с окружающими.
В уродливой, но по-современному обставленной комнате было пока немного гостей.
— Шестьдесят! — не смолкала Давина на своем правильно поставленном английском. — Разве это не замечательно? Отец буквально только что рожденного младенца и одновременно отец, нашедший давно утраченного сына! Я и мысли не могла допустить, чтобы вы с Максом встретились при менее значительных обстоятельствах, чем сегодня вечером, когда все вокруг выглядят наилучшим образом.
— Так значит, смокинг — твоя идея? — спросил Джон с легким раздражением.
Его укол не достиг цели: мачеха лишь рассмеялась и встряхнула волосами.
— Конечно же, дорогой Джон. Я обожаю мужчин в смокингах, к тому же для нас, женщин, это лишний повод принарядиться.
В итоге ее болтовня — которой оказалось более чем достаточно — позволила Джону влиться в круг присутствующих и даже распознать личности некоторых из них. Стоящие рядом трое высоких, крепко сложенных мужчин явно были родственниками. Джон с уверенностью мог утверждать, что перед ним его отец, дядя и старший кузен — Макс, Вэл и Эван Танбаллы. Их широкие славянские лица, обращенные к нему в профиль, говорили о несомненном преуспевании, уверенные взгляды светло — карих, почти желтых глаз излучали твердость и самодостаточность, а густые и непокорные вьющиеся волосы позволяли предположить, что облысением в этой семье не страдали. Семья Танбалл… Его семья, которой он не знал до сегодняшнего вечера, даже если у них и был шанс встретиться раньше, на каком-нибудь другом званом ужине…
Рядом с ними стоял энергичный мужчина лет сорока, а его беременная жена примерно тех же лет смотрела на него с улыбкой — она — то не выглядела безголовой куклой!
Где же Джим и Милли Хантер? Они сказали, что обязательно будут! Разве можно появляться здесь позже его? Джону понадобился почти час, чтобы набраться храбрости и позвонить в дверь. Он ходил взад-вперед перед домом, курил и даже отпрянул в тень, когда тот мужчина с беременной женой переходили дорогу, занятые разговором, напоминающим добродушное супружеское подтрунивание. Возможно, и не целый час, но полчаса — точно.
Снова раздался дребезжащий звон Пятой симфонии, миниатюрная служанка бросилась к двери, и вот они вошли — Милли и Джим Хантер. О, слава богу! Теперь Джон может встретиться с отцом, чувствуя за спиной поддержку Джима Хантера. Как сильно он жаждал этого воссоединения!
Макс Танбалл двинулся к нему, вытянув руки.
— Джон! — сказал он, взял правую руку сына в свои, улыбнулся, блеснув ровным рядом зубов, и наклонился, чтобы обнять его и поцеловать в щеку. — Джон! — Его желтоватые глаза наполнились слезами. — Господи Иисусе, как ты похож на Мартиту!
Когда волнение улеглось и Джон почувствовал, что может самостоятельно выбирать, с кем общаться, без опаски быть прерванным мачехой, он разыскал Джима и Милли — свою спасительную гавань в этом беспокойном и незнакомом море.
— Я уж было собрался дать деру, когда вы все-таки пришли, — признался он, обращаясь скорее к Джиму, чем к Милли. — Вы не находите все здесь несколько странным?
— Три женщины, шесть мужчин, и все — в вечерних костюмах. Ты прав, здесь весьма странно, — ответил Джим, который, правда, не выглядел удивленным. — Хотя это типично для Давины. Она любит находиться в окружении мужчин.
— И почему я не удивлен? — Джон недовольно отставил свой бокал мартини.
— Вам не понравилось? — раздался голос у него из-за плеча.
Джон обернулся и увидел миниатюрную служанку.
— Я бы предпочел «Будвайзер».
— Я подам.
— И мне тоже! — выкрикнул Джим вслед удаляющейся прислуге. — Тебе уже удалось поговорить с отцом?
— Нет. Может, получится за столом. Выглядит так, словно его жена — пустышка не желает предоставить мне такой возможности.
— Что ж, она не сможет держать тебя на расстоянии вечно, тем более сейчас, когда ты в Холломене, — подбодрила его Милли. — Я знаю Вину недавно, но уже поняла, что она привыкла быть в центре внимания. Джим знает ее гораздо лучше меня.
— Спасибо, что приняли меня дома вчера, когда я приехал из Портленда, — сказал Джон. — Я едва мог дождаться встречи с вами.
— Поверить не могу, что Макс позволил тебе остановиться в отеле, — заметил Джим.
— Отец тут ни при чем. Я решил, что мне лучше иметь в распоряжении собственное пространство, куда бы я мог при необходимости скрыться, и сейчас я рад своему решению. Пусть здесь и не Калифорния, и не Орегон.
— Эй, Калифорния была давным-давно, — довольно резко ответил Джим.
— Она в моем сердце, словно все было только вчера.
— Сейчас перед тобой более значимые вещи, Джон, — заметила Милли. — А самое важное — семья.
— С командующей мной чудовищной мачехой? Не хватает только безобразных сводных сестриц. Или на их месте должны быть сводные братья?
Милли хихикнула.
— Джон, я провела ту же аналогию, как только появилась Давина, но из тебя получилась бы негодная Золушка. В любом случае, у нас роли распределились совсем иначе. Ты — не обнищавшая заложница кухни, а миллионер, лесопромышленный воротила.
Когда Давина пригласила всех за обеденный стол впечатляющей ширины, Джон обнаружил, что его место рядом с Максом во главе стола, а сама мачеха оккупировала противоположный край. По левой стороне, если считать от Макса, она усадила Эвана Танбалла, Милли Хантер и доктора Ала Маркоффа. Справа от нее расположились Джим Хантер, беременная Муза Маркофф и Вэл Танбалл.
Наконец Джону выпал шанс поговорить с Максом, который, слегка повернувшись к нему, спросил:
— Ты хоть сколько-нибудь помнишь свою мать, Джон?
— Иногда я думаю, что да, сэр, но чаще прихожу к заключению, что все мои воспоминания — не более чем иллюзия, — ответил Джон. — Я вижу перед собой худую печальную женщину, которая большую часть времени печатала на машинке. Со слов Уиндовера Холла, усыновившего меня, она была очень бедна и зарабатывала на жизнь, перепечатывая рукописные тексты по доллару за лист, без ошибок. Благодаря этому они и встретились. Кто-то рекомендовал ее для набора написанной им книги по лесопромышленности. И вскоре он взял ее и меня в свой красивый особняк на Голд — Бич в Орегоне. Она умерла шесть месяцев спустя. Это я должен помнить! Я точно был с ней, когда она умерла, я не мог отойти от тела. Прямо как собака. Ее тело пролежало там два дня, прежде чем Уиндовер нас обнаружил.
Макс моргнул, едва сдерживая слезы.
— Мой бедный мальчик!
— Теперь моя очередь спрашивать, — довольно резко ответил Джон. — Какой она была, моя мать?
Закрыв лаза, Макс слегка откинулся назад. Похоже, разговор о первой жене давался ему нелегко, словно прежде он старался вообще не вспоминать о ней.
— Мартита пребывала, как сейчас сказали бы врачи, в депрессии. Тогда, в тридцатых, они назвали ее неврастеником. Тихая и замкнутая, она, однако, обладала душой столь же прекрасной, как и внешность. Моя семья ее не любила, особенно Эмили — жена Вэла, если ты еще не начал разбираться в новых родственниках. Я не осознавал, насколько сильно та притесняла Мартиту, пока твоя мать не ушла, прихватив тебя с собой. Стоял июнь тридцать седьмого, и тебе едва исполнился год. Конечно же, все выплыло наружу, когда я рыскал по всей стране в поисках вас двоих. Эм взращивала у Мартиты неуверенность в себе каждую минуту, стоило им остаться наедине, — так безжалостно и невероятно жестоко! Она убедила твою мать, что ее не любят и не хотят видеть. — Макс сжал губы. — Эмили наказали, но слишком поздно.
