Загадочное убийство в Эрфурте - Оллард Бибер

© Бибер О., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

В последнее воскресенье июля тысяча девятьсот тридцать восьмого года немногочисленные обитатели имения Лихтенберг, расположенного в Тюрингии в окрестностях Айзенаха, собрались возле спальни баронессы Эльвиры фон Штразен. Баронесса была тяжело больна. Только что от нее вышел доктор господин Вольфганг Штиф. По его скорбному лицу собравшимся стало понятно, что в данном случае медицина бессильна. Доктор шмыгнул носом и, глядя куда-то в сторону, сказал:

– Господа, можно прощаться…

Первым в спальню отправился приехавший из Ваймара единственный родной брат баронессы Адольф Гринберг. Он плотно прикрыл за собой дверь спальни, и это выглядело так, будто господин Гринберг приехал не для того, чтобы в последний раз взглянуть на умирающую сестру и услышать от нее несколько напутственных слов, а намерен обсудить с ней важный деловой вопрос. Однако он довольно скоро покинул спальню. Лицо его было хмурым, а на щеках были красные пятна. Не глядя на собравшихся, он буркнул:

– Карл, она просила позвать тебя.

Барон Карл фон Штразен, единственный сын умирающей, бросил взгляд на дядю, вздохнул и вошел в спальню матери.

Она лежала на той же постели, которую еще три года назад делила с отцом Карла бароном Зигфридом фон Штразеном. Мать была мертвенно-бледна и тяжело дышала. Высушенные болезнью когда-то полные щеки глубоко запали, обозначив кости лица. Она попыталась улыбнуться Карлу, но из этого ничего не вышло. Вместо улыбки сын увидел на ее лице незнакомую жалкую гримасу. Мать смогла лишь сказать:

– Карл, подойди, пожалуйста, поближе.

Сын подошел и сел на стоявший возле кровати старинный стул с мягким темно-красным сиденьем. Он взял руку матери двумя руками и молча посмотрел на нее. В глазах его стояли слезы.

– Ну вот, – сказала умирающая, – совсем ненамного я пережила Зигфрида. Скоро я встречусь с ним…

После этих слов слезы покатились по щекам сына. Баронесса сказала:

– А вот этого не надо, Карл… Вспомни, как не любил отец, когда ты плакал в детстве. Мы все придем туда…

Карл быстро достал платок и утер глаза.

– Я слушаю, мама.

Баронесса высвободила руку, которую он держал, и, чуть приподнявшись (сын поддержал ее при этом), запустила ее под матрас. Немного повозившись там, она извлекла из-под матраса медальон и протянула его Карлу. Он взял из рук матери вещицу и стал ее рассматривать. Медальон был самым обычным, не золотым и даже не серебряным, но чувствовалась работа хорошего старинного мастера. В него была вставлена маленькая фотография покойного отца. Карл недоуменно взглянул на мать и сказал:

– Да, мама…

– Этот медальон достался мне от моей матери. Карл, это единственное, что я могу тебе передать…

– Как же, мама… А наше имение?

– Имение само собой разумеется. Ты унаследуешь его, но оно досталось нам от твоего отца, а медальон – это то, что принадлежит лично мне.

– Я сохраню его, мама, а когда наступит мой час, передам его своей дочери, – сказал сын, продолжая недоумевать.

Баронесса откинулась на подушку и, собрав силы, быстро заговорила:

– Подожди, Карлуша, я еще не все сказала… Это не просто медальон, с ним связана одна таинственная история…

Мать вдруг замолчала, собираясь с силами. Карл напряженно ждал, стараясь почти не дышать, чтобы не пропустить ни одного даже самого слабого звука, который могла бы издать покидающая этот мир мать. Внезапно грудь баронессы высоко поднялась, она захрипела, глаза ее закатились. Карл подхватил ее голову в надежде еще что-то услышать, но баронесса испустила дух. Он не пытался более сдерживать слезы. Зажав медальон в потной руке, Карл вышел из спальни и сквозь рыдания произнес:

– Мама умерла.

Стоявший в стороне ото всех дядя Адольф впился взглядом в руку Карла, сжимающую медальон. На лбу Адольфа выступила испарина, он до хруста в костяшках сжал пальцы рук. Колени его задрожали, и, чтобы унять внезапную дрожь, он непроизвольно начал топтаться на месте.

Ничего этого обезумевший от горя Карл, разумеется, не заметил. Будучи не в силах оставаться среди собравшихся, он бегом поднялся по лестнице в свою комнату, чтобы там дать волю чувствам.

Всхлипывающие родственники и прислуга робко потянулись в спальню и выстроились вокруг постели умершей. Ближе всех к изголовью стояли супруга Карла баронесса Инга фон Штразен и их трехлетняя дочь Клара.

Лагерь Бюдерих, в котором оказался обер-лейтенант Карл фон Штразен, мало чем отличался от других подобных примерно двадцати лагерей, временно организованных американцами для размещения пленных солдат вермахта, число которых к июню тысяча девятьсот сорок пятого года достигло огромной величины. Общим признаком лагерей было то, что все они были расположены вдоль западного берега Рейна и занимали площади так называемых рейнских лугов – поросших травой безлесных участков земли, используемых в мирное время под пастбища для овец и для других нужд сельскохозяйственного назначения. Делала лагеря похожими друг на друга и простота их сооружения – лишенный леса участок земли просто огораживался колючей проволокой, за которой находились заключенные, а снаружи располагались нехитрые временные постройки для лагерной администрации. Характерной особенностью лагерей было то, что для пленных не предусматривались бараки или иные места для ночлега – заключенные находились под открытым небом и «ночевали» в самостоятельно отрытых при помощи подобранных здесь же, на лугу, консервных банок или других подходящих предметов ямах. Условия пребывания в лагерях и питание были ужасающими, и ежедневные смерти пленных были рядовыми событиями.

Лагерь Бюдерих отличался от остальных тем, что входил в первую пятерку лагерей, где смертность превышала средние показатели.

Рано утром в начале июня обер-лейтенант Карл фон Штразен стоял вблизи проволочного ограждения в длинной веренице бывших солдат вермахта, которые все как один были с ввалившимися грязными небритыми щеками и взглядами, не выражающими ничего, кроме смертной тоски.

Это была очередь за получением завтрака, на который сегодня кроме традиционного кипятка полагался кусок белого американского хлеба. Такой хлеб давали не каждый день, поэтому большинство заключенных съедали его, едва отойдя от американской полевой кухни, где готовился официально называемый супом кипяток с