Второй выстрел - Вера Михайловна Белоусова

Отец всю жизнь сводил женщин с ума.

Эту фразу я заготовил заранее. Именно так мне хотелось начать. Прямо так, в самую суть — in medias res: «Мой отец всю жизнь сводил женщин с ума…» А теперь я вижу, что это начало никуда не годится. Выглядит эффектно, но… непонятно, что делать дальше Опыта у меня никакого, вот в чем беда. Приходится на ходу соображать. Прежде всего, важно уяснить, что я такое пишу? Что это — дневник или повесть? Для души или для почтеннейшей публики? Тут дело не принципа, а техники. Пока не пойму, кому мое сочинение адресовано, я не буду знать, с чего мне его начать. Можно начать прямо с убийства — наверное, так было бы эффектнее всего — но ведь мне-то теперь известно, откуда ниточка тянется. По сути дела все это началось задолго до того дня и даже задолго до письма, которое так подействовало на моего отца… Но если начать оттуда, то все будет ясно сразу — и никакой тебе загадки, то есть никакого детектива. Самого себя мне интриговать незачем, а читателя, конечно, нужно — вот и получается, что решать надо заранее.

Но если совсем уж честно, то это всего лишь игра. Потому что ответ на вопрос я знал с самого начала, еще до того, как сел писать. По-моему, тот, кто начинает дневник с утверждения, что он не предназначен для посторонних глаз, всегда лукавит. Если не предназначен, то зачем об этом писать? В общем, скажу прямо: да, я очень надеюсь, что эти записки прочту не только я. Другой вопрос — зачем мне это нужно, поскольку на шумный успех я не рассчитываю, да и странно было бы… На этот вопрос есть два ответа — цинический и, так сказать, психоаналитический. Ответ цинический: мне жалко, что готовый детективный сюжет пропадает даром. А психоаналитический состоит в том, что я не могу больше оставаться с этой историей один на один. Мне необходимо от нее освободиться, превратить ее в чтиво, в предмет для развлечения посторонних людей. Не знаю, понятно ли я выражаюсь. А впрочем — какая разница! Все это случилось ровно два года назад, а полгода назад я понял, что так и не разделался с этой историей окончательно. Тогда же мне пришло в голову, что неплохо было бы все это описать. Мне показалось, что если описать все словами, причем именно так, чтобы вышел не дневник, а книжка, беллетристика, и чтобы там было как можно меньше психологии, а только события — то я, наконец, от всего этого избавлюсь и перестану об этом думать. Полгода я носился с этой мыслью, все никак не мог начать… Ну а сегодня все-таки решился. Вот, собственно, и все, вот и вся предыстория. Теперь несколько слов о себе — и все, отступать больше некуда…

Итак. Меня зовут Владимир Раевский. Мне девятнадцать лет, тогда, соответственно, было семнадцать. Я студент биологического факультета. В то лето я перешел на второй курс — я не вундеркинд, просто в школу пошел с шести — так вот, я перешел на второй курс и влюбился… Нет, не буду забегать вперед. Насчет «влюбился» — это потом. И рассказывать о себе тоже больше не буду: для первого представления — достаточно, прочее выяснится по ходу. А начну я, пожалуй, все-таки с письма, точнее, не с письма, а с того разговора, который состоялся прямо перед его получением — совершенно незначительного разговора, который в свете дальнейшего приобрел неожиданный смысл и который я потом столько раз вспоминал…

В то утро мы все как обычно собрались за завтраком в большой столовой. Дело происходило на нашей даче, или, точнее, в нашей загородной резиденции, потому что, ей-богу, слово «дача» слишком слабо для обозначения того трехэтажного особняка, который отгрохали мои родители. Раньше это была дача как дача — обыкновенная деревянная халупа, правда, на довольно большом лесном участке. Участок теперь тоже не тот, что раньше — он увеличился втрое посредством скупки соседних территорий. Тем летом предполагалось купить участок следующих по очереди соседей, но вышла накладочка: соседи куда-то уехали, а на даче поселились их родственники, из-за которых, собственно… Но нет, я опять забегаю вперед. Надо научиться до поры до времени держать информацию при себе. Особняк построили после того, как наступили новые экономические времена, моя мать развернула сеть спортклубов, а потом стала соучредительницей банка. Тогда же у нас в доме появилась прислуга, и вообще весь стиль жизни изменился до неузнаваемости.

Итак, мы собрались в столовой. Кому были нужны эти совместные трапезы — полная загадка, разве что прислуге так было удобнее. Прочим действующим лицам они были совершенно ни к чему. Действующих лиц в тот момент было шестеро: мать, отец, младший брат Петька, которому в то время было одиннадцать, Петькин не то репетитор, не то гувернер по имени Саша, Марфуша и я. Я думаю, будет лучше, если я заранее скажу несколько слов о каждом — себя я, разумеется, исключаю.

Моей матери было тогда сорок девять лет. Она всегда отличалась безупречным вкусом и элегантностью, и вообще, если разбирать ее внешность, то наверное получилось бы, что она, скорее, красива, но мне трудно представить себе мужчину, который рассматривал бы ее с этой точки зрения. И не из-за возраста, совсем нет. В ней всегда было слишком много силы, ехидства и какой-то странной мрачности. Глупо мне, конечно, рассуждать на эту тему: не такой уж я спец, и кроме того, речь все-таки идет о моей собственной матери. Я и не стал бы, не имей все это некоторого отношения к сюжету… Нас с Петькой она, безусловно, любила, но времени для нас всегда катастрофически не хватало. К собственному бизнесу она относилась странно — с одной стороны, отдавала ему массу сил и вроде бы казалась увлеченной, с другой — при первой же возможности нанимала квалифицированных управляющих и старалась переложить на них как можно больше обязанностей. Что еще? Ну да, вот что… Я ее люблю…

Отцу было сорок три. Помните фразу, с которой я собирался начать? Ну так вот, это чистая правда: мой отец всю жизнь сводил женщин с ума. Я сам, своими глазами