1918-й, март
Когда-то верноподданный, благонамеренный, Его величество российский обыватель, теперь оглушенный, ошарашенный неожиданно нахлынувшим на него водопадом событий, растерялся.
Оставалось только беспредельно удивляться и возмущаться.
— Перво-наперво о жратве… Бывало, в Москве, в Охотном ряду, завсегда все было, все, что твоя душа захочет, — говядина, телятина, дичь разная, молоденькие поросеночки, розовенькие, миленькие такие, чистенькие! Куры, гуси, индейки, цыплята. «Вам которого-с? Вот энтова? Сей секунду! Печеночки телячьей не возьмете-с? Что вы, мадам, да у нас все свеженькое… Фазанчиков посмотрите! А вот, драгоценная, рябчики! Что-с? Требуете перепелочек? Ради бога, ваше сиятельство, — куропаточки! Утром еще по травке бегали… Желаете уточку? Пожалуйста…» А у Елисеева на Тверской! Господи ты боже мой, войдешь и поначалу даже обалдеешь, глаза разбегаются, забудешь, за чем пришел. Хотите, я вас сейчас убью? Одной, горчицы — семь сортов! Семь, в том числе — французская. И не какаянибудь подделка, а самая настоящая, во французской баночке, с французской этикеточкой… А сейчас?
— Перво-наперво о почтении. В воскресенье или в какой другой неприсутственный день я со всей семьей шел в церковь. И меня все знали; пока до собору дойдешь — картуз раз сорок сымешь…
— Перво-наперво про землю. Ежели она была моя, тогда и никаких по этому вопросу разговоров. Хочу — пустопорожней держу, хочу — под дело пускаю: пашу, удобряю, урожай снимаю. Хочу — продам, хочу — в Земельном банке заложу…
— Перво-наперво о большевиках. Если считать по старому, конечно, стилю, — пусть уж по новому, нечестивому, они живут (мыслимо ли дело, рождество Христово испокон веку двадцать пятого декабря праздновали — за неделю до Нового года, а теперь, пожалуйте — седьмого января, через неделю после Нового года!), - так вот, если считать по-нашему, то со дня большевистского переворота прошло полных пять месяцев, начинается шестой…
А что писали? Господин мистер Френсис, посол Соединенных Штатов Америки при бывшем Временном правительстве, печатно заявлял про большевиков: «Десять дней продержатся, не более!»
Между прочим, знающие люди рассказывали, что это по его, мистера Френсиса, просьбе американское правительство запретило отправлять в Россию пароходы с продовольствием до тех пор, пока у власти большевики. Как же это прикажете понимать? Выходит, помирайте с голодухи все русские люди? Ну, хорошо, допустим, большевики вам, господа, не по нутру, а при чем тут, скажем, младенцы?
Осторожнее всех вел себя, как всегда, англичанин. Помалкивал, и все. Втихую, говорят, черт те что вытворял, а публично ни-ни — «нас внутренние дела России не интересуют». Вроде бы!
Пять месяцев прошло, а они сидят!
— Перво-наперво про перенесение столицы из Петрограда в Москву. А вы знаете — мне это даже понравилось! Оно, конечно, хорошо, «окно в Европу», но если трезво посмотреть, окно-то оно окно, но все равно где-то на краю государства… А вы со мной не спорьте — на краю-с! А Москва — она, голубушка, матушка, и древнее и ближе к губерниям. Так что по этому вопросу у нас возражений нет. Меня другое пугает. Проходил я намедни по Кудринской. Гляжу, митингуют. Подошел, послушал, меня как кипятком обдали: «Кто не работает, тот не ест!» Как же это прикажете понимать? Выходит, если я временно не у дела, должен я, значит, зубы на полку? Вот этим мне большевики очень-с противные-с!
— Да где вы их видели, большевиков? Были, да все сплыли. Они свою партию распустили. Теперь другая появилась — Российская коммунистическая партия, и в скобках — буква «б».
— Вот в этих-то скобках все и дело. Это и есть большевики.
— Кто их разберет. Мне все равно, лишь бы немного потише стало поспокойнее. А то просто на улицу выйти невозможно, к соседу сходить боязно. Ты к соседу — поговорить о «текущем моменте», утешиться какой-нибудь потаенной сногсшибательной новостью, а к тебе в это время — разбойники.
— Черти бы побрали этих анархистов! И где они, дьяволы, такие револьверы добыли огромные, хлопают, словно пушки. У некоторых на мордах маски — поди узнай, кто он есть: анархист или Ильюшка Кучеров, который на Второй Мещанской всю семью Ивана Сергеевича Похлебкина вырезал — всех до одного, целых девять душ.
— Читали обращение «От Московской федерации анархистов»? Напечатано в газете «Анархия». «Доводим до всеобщего сведения, что никаких захватов с целью личной наживы не признаем и не оправдываем!» И тут же сообщение от штаба черной гвардии! В той же «Анархии» на первой странице крупным шрифтом оттиснуто: «Доводим до общего сведения, что все выступления боевых групп анархистов совершаются при непосредственном присутствии членов штаба и только по мандатам, подписанным не менее чем тремя членами штаба. Ни за какие выступления при несоблюдении вышеуказанных положений штаб черной гвардии не отвечает».
Поняли? Действуйте, значит, так. Вломятся к вам эти самые, у кого на мордах маски. А вы им никаких поступков не позволяйте, спросите: «Покажите, граждане, мандат, и чтобы с тремя подписями!» А затем справьтесь: «Кто из вас будет член штаба?» Конечно, если успеете, пока вам кишки не выпустили…
— Надо бы, хоть на время, подальше от этих беспокойств уехать.
— Попробуй! Билеты на поезда продают только по особым разрешениям, месяц, не менее, проходишь, пока наотрез не откажут!
— Перво-наперво куда ехать? Почти что некуда! В Курск, бывало, в гости ездили да на богомолье, поклониться чудотворной Курско-Коренной божьей матери, явленной шестьсот лет назад. Еще ездили на ярмарки — одна, весенняя, начиналась в Курске в девятую пятницу по пасхе, вторая, осенняя, — в покров пресвятой владычицы нашей богородицы и приснодевы Марии. А теперь едут в Курск — на фронт! Господи ты боже мой! До чего Россию довели?! Под Курском бои, в Белгороде бои, в Синельникове бои, на Дону бои. Там, говорят, сразу три «главковерха» — это по-нонешнему, а по-старому — верховные главнокомандующие — генерал Алексеев, великий князь Николай Николаевич да еще генерал Корнилов…
— И все вылезают и вылезают на поверхность разные генералы и адмиралы: Колчак, Дутов… На Китайско-Восточной железной дороге появился какой-то генераллейтенант Плешков, издает свои приказы и подписывается: «Главковерх». Это, выходит, четвертый «верх». Где-то там на Дальнем Востоке, или еще бог знает где, какой-то Семенов объявился, он, слава богу, пока есаул, но тоже метит в «верхи». В Пскове — нет, вы только подумайте! — в Пскове, где одни названья чего стоят — Завеличье, Полонище, Солодежня, Новое Застенье — все русское, древнее, в Пскове, где немцы последний раз были в тысяча двести сороковом году, и то по боярской глупости — не захотели псковичи с новгородцами совместно действовать, — так вот в Пскове — немцы! Губернатора назначили, бывшего председателя казенной палаты, действительного статского советника господина Брока. И разошелся этот самый Брок во всю свою прусскую душу — смертную казнь ввел, розги ввел, порют всех, окромя, понятно, высшего, благородного сословия… Это, выходит, и нас начнут, поскольку мы не дворяне, а мещане? Извините! Не хочу!
Центральному комитету партии левых эсеров деньги были нужны позарез: на содержание членов ЦК, пропагандистов, лекторов, на издание брошюр и листовок. Большие надежды, возлагаемые на получение прибыли от газет «Дело народа» и «Знамя труда», не оправдались: тиражи газет, и без того небольшие, падали с каждым днем.
За несколько дней до IV съезда Советов левые эсеры приняли решение выйти из состава Советского правительства, если съезд ратифицирует Брестский договор. Закрыв заседание, происходившее в бывшем особняке графини Уваровой в Леонтьевском переулке, Спиридонова попросила членов ЦК Камкова, Карелина и заместителя председателя ВЧК Александровича остаться.
— Закрой форточку, Вячеслав! — резким, сухим голосом приказала Спиридонова Александровичу. — А вы посмотрите, нет ли посторонних.
Карелин и Камков, привыкшие к тому, что Спиридоновой всюду мерещатся большевики, обошли соседние комнаты.
— Дела наши неважны, — начала Спиридонова. — У нас почти нет денег. Не сегодня-завтра придется закрыть газету. А у нас впереди немалые расходы… Жду ваших предложений.
— Хорошо бы заем, — скучно предложил Камков. — Только у кого?
— Никто не даст, — отрезала Спиридонова.
— У анархистов денег много, — не то посоветовал, не то позавидовал Камков. — Ничем не брезгуют, все берут, что плохо лежит.
— Мы политическая партия, а не ворюги, — с суровым презрением сказала Спиридонова. — Да и некому у нас грабежами заниматься. Я вижу, от вас толкового предложения получить трудно. Давай, Вячеслав, ты.
Александрович вынул из жилетного кармана небольшую записочку, развернул ее.
