Ознакомительная версия.
Он скривился, махнул рукой, показывая, что все это ему неинтересно. Саша выдержала паузу и, смерив его победным взглядом, сообщила:
— Я не сказала вам одну вещь. После смерти деда я не нашла в квартире никаких записей: ни дневников, ни писем, исчезли вместе с коробкой, где они лежали. Не осталось ни черновиков его научных статей, над которыми он работал в последнее время, ни самих статей. А это, вы мне поверьте, непросто вынести незаметно.
— А если он уничтожил их перед смертью? Сжег или порвал в клочья, а после спустил в мусоропровод?
— В квартире, что ли, сжег? На костре? И порвать не мог. Говорю же, у него был сильнейший радикулит. Он даже на лестничную площадку в последние дни не выходил. Отец накануне у него был, продукты приносил и мусор забрал. Никаких клочков не заметил. Впрочем, полиция и подавно ничего не нашла. У деда был тайник в стеллаже, где он хранил все бумаги. Так вот, когда я его открыла после похорон, он был пуст…
После ухода посетительницы Никита еще долго сидел на месте, перебирал никчемные бумажки и прихлебывал остывший дрянной кофе из черной кружки, на боку которой красовался знак Козерога. Кружка была чужой, и знак чужой, но куда делась его родная, с Овном, Никита не знал. Кочевали кружки по всей редакции, бились, уезжали на пикники, с которых не возвращались. Да и не велика ценность этой посуды, закупленной оптом на День защитника Отечества женской частью коллектива. Главное — не подарок, главное — внимание.
Покопавшись в полицейских пресс-релизах, Никита тяжело вздохнул. Рутинные дела, заметки из рубрики «Нарочно не придумаешь». Ничего интересного, пустяки.
Кроме одного, да и то с натяжкой. На горизонте вновь проявился Кощей — городской сумасшедший, неведомо как раздобывший форму сотрудника ДПС. Тощий, нескладный дылда караулил своих жертв у железнодорожного переезда, свистел, махал полосатым жезлом, представлялся по форме, проверял права, а затем долго и нудно объяснял, какие правила нарушил водитель. В качестве наказания Кощей использовал дырокол, которым пробивал водительские удостоверения и техпаспорты, а после настоятельно требовал отправить машину на штрафстоянку.
Пару недель назад Кощея кто-то нешуточно отлупил. Дурачок попал в больницу, отлежался, но снова вышел на охоту и оштрафовал не кого-нибудь, а Балахонцева — главу местного Роспотребнадзора, мужика поганенького, только чудом уцелевшего на должности после коррупционного скандала. Балахонцев Кощея в лицо не знал, заплатил штраф и только потом ему рассказали, что тощий раздрыга в сигнальном жилете — ряженый псих. Смехота! Но на полноценный материал не потянет. Так, легкий пинок наглому чинуше всего-то в тысячу знаков.
Не слишком воодушевил даже очередной виток скандального дела художника Кречинского, супруга местной акулы пера Верочки Гавриловой. Кречинский еще осенью позволил увековечить свой живописный шедевр «Святогор» на пачке пельменей, а затем, науськанный женой, подал на производителей в суд, мол, договора не было, налицо самовольство и плагиат. Самое смешное, что при разборе обстоятельств дела выяснилось, что плод вдохновения Кречинского до удивления схож с картиной американского художника Крейга Теннанта.
Верочка, конечно, доказывала, что это реминисценция, Кречинский убеждал, что изображать «Святогора» на пачках пельменей не разрешал. Пресса потихоньку потешалась, печатала рядом оригинал и копию, что доводило Веру и ее флегматичного супруга до исступления, эксперты, вооружившись лупами, сравнивали полотна, а судья ломал голову, присудить ли Кречинскому два миллиона морального вреда или виртуоз кисти обойдется двадцатью тысячами? Или вообще — обойдется…
Смешно! Но на одну колонку. Кроме того, скандал всем приелся и прежнего восторга не вызывал. Что там еще? Парочка убийств по пьяной лавочке (в мусор сразу!), отобрали мобильник (тоже в мусор!), успешный рейд приставов по розыску злостных неплательщиков алиментов — разве это серьезно для еженедельной криминальной полосы? Но что делать? Лето, а летом городская жизнь замедляет свой бег, обрастает паутинкой лени, настоянной на жаре. Голая неделя — бывает такое, вот только номер сдавать нужно каждую пятницу.
Шмелев отбросил бумаги, и они разлетелись по столу. Настроение было ни к черту! Еще эта бабья истерика…
Ветер распахнул створку окна, Никита чихнул и подумал, что эпопею со Светкой надо заканчивать раз и навсегда. Ведь разбежались прошлым летом, три месяца даже не перезванивались. Нет, по осени вернулась, вещала о неземной любви и рыдала взахлеб. И он смалодушничал, рассиропился, пожалел. И началось все по новой!..
Случись разрыв зимой, когда его рыжая пассия не помышляла о ЗАГСе и не подыскивала тайком свадебное платье, все обошлось бы без лишнего срама. Но он прошляпил тот момент, поленился, пустил ситуацию на самотек и вот дожил до того, что Светка стала изводить его придирками и ревностью, будто законная жена…
После недавней выходки, когда она запустила в него тарелкой, приревновав к коллеге Гуровой, Никита твердо решил: надо расходиться, благо официально отношения не оформили, детей не родили, общего имущества не нажили, а терпеть ее капризы сутки напролет стало уже невмоготу.
А как хорошо все начиналось два года назад! Дома — чистота, порядок, обед из трех блюд, с непременной салфеточкой, на которой лежали начищенные до блеска приборы. Просто бальзам на сердце одинокого мужчины! Никаких быстрых перекусов, никакой яичницы прямо со сковородки. Цветные простыни из белорусского хлопка исчезли, на смену им легли белоснежные итальянские. С телевизора пропала пыль, а на подоконнике, где громоздились старые журналы, внезапно появились цветочные горшки с капризными орхидеями, фарфоровые цветки которых покачивались на длинных ножках во время бурных занятий любовью.
Но через месяц-другой, когда счастье от котлеток из парного мяса отошло на второй план, когда накрахмаленные простыни и стерильная чистота квартиры перестали его радовать, Светлана стала тяготить Никиту своими запросами. Она умело противостояла любому давлению и отлично знала, как перетянуть одеяло на себя. Изящная нимфа, идеальная жена — все это исчезало, погребенное истериками и требованиями, которые сплелись в одну нить: ей нужен надежный мужчина, за которым можно спрятаться как за каменной стеной, и в то же время слабовольный тюфяк — им должно руководить, не прибегая даже к кнуту. А когда это не получалось, Светлана переходила на визг, запросто взвиваясь на две октавы.
Она возомнила, что невероятно хрупка и нежна, старательно играла роль светской львицы, копировала манеры из сериалов, наряды — из глянцевых журналов, хотела, чтобы ее холили и лелеяли, требовала трепетных чувств и постоянного внимания. Скандалы вспыхивали из-за любой ерунды или, как сегодня, очередная дурость на пустом месте, но Светка не поленилась притащиться на другой конец города. Видите ли, не поцеловал на прощание, когда уходил на работу. То, что она дрыхла в тот момент, никакого значения не имело.
— Ты ведешь себя не по-мужски, понимаешь? — орала Светка и, закатив глаза, вставляла словечки из саквояжа femme fatale[13], но с пережатым трагизмом и потому насквозь поддельные. — Отвратительно! Невыносимо!
Вспоминая о том бедламе, который она учинила в кабинете, Никита морщился и думал: «К черту колебания! Пора бежать от этой дуры с крейсерской скоростью! Жить с ней просто невыносимо!»
Он уже понял, почему Светка стремилась быть разной: то отстраненной и жесткой, то вдруг бросалась в объятия, осыпала ласками и поцелуями. Словом, попался, как пацан, на коварную приманку для мужчин, которым не терпится постичь тайны женского разума.
«Сокрыта истина под маскою игры
(она там, верно, тихо дремлет до поры),
А изменить игру в любой момент не поздно…» —
всплыли вдруг в голове строки, явно кого-то из поэтов Серебряного века, и Никита вновь подивился своей способности извлекать из небытия кое-что из университетской программы. С ним это иногда случалось, особенно в компании редакционных барышень.
Тут он с неожиданным удовольствием вспомнил внучку покойного профессора, на глазах которой и разыгралось это позорище, — длинноногую, тонкокостную брюнетку с красивой стрижкой. Хотя многое увидеть она не успела, но слышать Светкины вопли слышала. Это Шмелев понял по взгляду, которым его одарила Саша.
Никита хмыкнул и отыскал взглядом диктофон. Странно, но он как-то выпустил из виду смерть Ковалевского. Хотя удивительного ничего нет. Спасаясь от семейного счастья, Никита умотал на трехдневный семинар по взаимодействию СМИ с властными структурами, на котором много рассуждали о свободе слова и ответственности журналистов перед обществом, о высокой нравственности и патриотизме. В итоге никакой новой и полезной информации он не почерпнул. Обычная говорильня: надо бороться, надо доказывать, мы не допустим и прочие бла-бла-бла. Но прожить три дня без Светкиных затей, с редкими звонками, во время которых требовалось убедить, что скучает, что ждет не дождется и первым же поездом мигом примчится обратно, казалось невероятно привлекательным. Смерть Ковалевского пришлась именно на то благословенное время, а к возвращению Никиты к родным пенатам если и была какая-то шумиха, то за выходные улеглась.
Ознакомительная версия.
