Волна неудержимого протеста захлестнула. Он откинул одеяло и стал одеваться. Машинально. Мысли еще барахтались в полудреме, а руки уже зашнуровывали высокие ботинки. Сама вжикнула молния ветровки, утопив в воротнике подбородок. Легко повернулся ключ, без скрипа открылась дверь. Ноги сами сбежали с крыльца.
В черных лужах плескался свет фонарей. Но теперь разве лужи помеха? В отчаянии он разбивал их на брызги, мчась, куда глядели глаза: вдоль родной Теплосерной, к Цветнику, мимо театра – куда-то вверх.
Глухая ночь приняла его в объятия, когда он оказался на восточном склоне Машука. Тут он смог отдышаться. Внизу огоньками подмигивала старая часть Пятигорска – место, где он родился, где рос, где оставил уснувшую в слезах бабулю. Впереди угрожающее чернели верные стражи горы – заросли терна и боярышника. Его неумолимо тянуло вверх. Куда – он не ведал и сам.
Где-то здесь должна быть тропа. Крепко зажмурившись, он посчитал до десяти. Так учил отец. Когда он открыл глаза, мгла, действительно, отступила. На подмогу пришла и луна, спешно скидывая траурную завесу. А вот и каменистая тропа.
Почти каждое утро он гулял здесь с родителями. Папа любил повторять:
– Ты, сынок, родился в самом лучшем городе мира, живешь на самой первой улице Пятигорска и учишься, – здесь его голос переполнял ребячий восторг – в первой школе, – там, где училась и твоя бабуля, и даже – Сергей Михалков… Представьте, двести лет назад эта гора была плешивой (тут они вместе закатывались от хохота), не было еще этого чудесного леса. Но люди, узнав о целебных горячих источниках, высадили здесь ели, сосны, дубы, орешник. А первые поселения пришлись как раз на нашу Теплосерную.
– Не морочь ребенку голову, – часто одергивала отца мама. – Мир большой и в нем есть много прекрасных городов: Лондон, Париж, Рио де Жанейро… – В ее голосе пела надежда.
Но папа продолжал как ни в чем ни бывало:
– Когда и Лондон, и Париж, и тем более Рио де Жанейро сидели по ночам в кромешной темноте, улицы и дома Пятигорска утопали в электрическом свете.
– Помним-помним – перебивала его мама. – Пятигорск – колыбель первой в России и в мире энергосистемы. Там, еще на станции «Белый Уголь», поднимал работу твой дед, а ныне наша баба Тася – в электросетях трудится, – добавляла мать, глядя на сына, как на несмышленыша…
Уже год как баба Тася на пенсии. У нее в Семигорске целый сад – и черешня, и вишня, и яблони. А во дворе гуляет белая козочка…
Обрывки воспоминаний скомкал вдруг мрак. Он вздернул голову – луна вновь оделась в траур. Но вместо трепетной вуали ее накрывала тяжелая тень. О пощаде молил лишь серповидный огрызок. Напрасно. Тень неумолимо заглатывала ночное светило.
Затмение! – мелькнуло озарение. – Настоящее лунное затмение…
Согласно заухал филин; поддакивая застрекотали разбуженные сойки, недовольно зашелестели могучие ели. Меж тем тропу окончательно поглотила темень. За считанные секунды непроглядный мрак сковал все пространство. Не помог и совет отца: крепко зажмурившись, он считал и до 15, и даже до 20, но смог лишь едва различить шевеление своих пальцев. Откуда-то изнутри накатил дикий страх и намертво застрял в горле. А вокруг уже вовсю клокотала и улюлюкала ликующая симфония ужаса: взбесившейся валторной завыли вдруг бродячие псы, простуженным контрабасом заскрипел кустарник, взволнованной арфой завздыхал вдруг руладами ветер.
Он упал на четвереньки и спешно пополз в гору, бодая стволы деревьев. Ветер усилился и приглушенным пиццикато пробежался по верхушкам леса, отбраковывая сухие ветки. Его оголенные нервы рвал страх, озверевшие лесные шорохи вытряхивали всю душу и отчаянно барабанило в ребра испуганное сердце. Еще один «бумс» головой о корягу оказался последним: звездопад обрушился на него и сознание вмиг померкло.
* * *
Когда он очнулся, утро наслаждалось заревом рассвета: порывисто шептал о чем-то ветер, ему внемли, отбивающие частые поклоны, березки.
Он продрог и на лбу саднила увесистая шишка. Для него это утро не было добрым. Зачем он здесь? На этот вопрос у него не было ответа. Домой. Надо бежать домой, пока бабуля не хватилась. Он вскочил на ноги. Всего в десяти шагах парила изящная беседка времен Лермонтова и Толстого – знаменитый лейбл путеводителей по Пятигорску – Эолова Арфа.
Он вспомнил легенду об Эоле – владыке Ветра, которую на этом самом месте поведал ему отец. Если здесь встретить рассвет и загадать самое заветное желание – Эол исполнит его.
– Как это – заветное? – спросил он тогда.
– Когда желание не пустое, не сиюминутное, а завещано тебе судьбой, – загадочно улыбнулся отец. – Что, пресно? – глянул он на разочарованную физиономию сына. И, оттянув ворот свитера, снял с шеи медальон. – Смотри.
В руках отца переливался прозрачный кристалл размером со сливу. Черный кожаный шнурок обвивал его маленькой змейкой.
– Это сапфир, – произнес отец так, словно начинал новую сказку об Алладине. – Теперь этот медальон твой.
– Откуда?! – ахнул он и, схватив камень, стал смотреть сквозь кристалл на солнце.
– От друга. Старого друга. Ты его не знаешь – мы вместе учились.
– Тоже из Томска? – машинально спросил он, но ответа не слышал, завороженный ослепительным сиянием камня. – Этот кристалл волшебный? – наконец-то он взглянул на отца. – И что же он может?
– Смотри, – отец взял его за ладони, где лежал волшебный кристалл, и прикрыл своими руками так, что осталась маленькая щелочка. – А теперь ответь мне, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
– Шофером! – в восторге прокричал он, – И что?..
– А ничего. Камень молчит. Неправильный ответ.
– Музыкантом, – уже тихо попробовал он угадать.
Сквозь щелку в их ладонях вдруг вспыхнул голубой лучик.
– Вот это правильный ответ, – кивнул отец. – А рот можно закрыть – муха залетит. Теперь – пора: а то карета превратится в тыкву.
Он судорожно вцепился в медальон, но отец надел его ему на шею и наглухо застегнул ворот.
– Вот так. Волшебное наружу не выставляют. И не хвастаются им.
– А бог Ветра? – вскинулся он, желая растянуть чудесный час волшебства. – Он и вправду что-то может, этот Эол?
– Об этом никто достоверно не знает. Но в старину говорили, что редким счастливчикам Эол помогал.
– Ты их знаешь?
– Их знают все – это Пушкин и Лермонтов, Толстой и Бунин… На этом самом месте они могли черпать вдохновение и слышать неземную песнь Эола…
– Но Лермонтова твой Эол не спас…
– Эол не властен над роком. Его стихия – творческий порыв, вихрь импровизации, магия искусства.
– Все равно – слабак, – разочарованно отмахнулся он.
– А помнишь, чуть ниже мы проходили по старинному каменному мосту через высохшую речку? Этот мост и сейчас называют Лермонтовским. А речки той давно нет – испарилась! И название ее даже старожилы не помнят.
– Ну и что?
– А то! Камень оказался долговечнее воды. Но и его точит время. А стихия ветра бессмертна – как слава гения и подвиг героя.
В тот день он отчего-то сразу поверил в сказку про Эола. Может оттого, что своими глазами увидел арфу с настоящими струнами на вершине знаменитой беседки – прямо под флюгером. А может, из-за загадочной фразы отца:
– Если услышишь здесь неземную мелодию – знай: это Эол благословляет тебя и твое заветное желание обязательно исполнится.
Смешно вспоминать, но он даже успел тогда нашептать Эолу свое желание: окончить третью четверть на пятерки. Тогда это желание было для него самым заветным: дневник украшала жирная красная «пара».
Желание, конечно, не исполнилось. Так не бывает…
– Глупая сказка! – усмехнулся он. Но губы его задрожали. – Это все сказки! – в слезах проорал он ветру. – Фуфло!
Порыв ветра плюнул в него песком. Из кустов вспорхнула испуганная птица.
– Фу-фло! – упрямо повторил он.
Ветер разозлился. От его разбойничьего свиста зашелся в лае бездомный пес. Закачались в немом укоре березки. Ночной страх вновь пытался овладеть им. Он не поддался. Схватив камешек, бросил его в рожу ветру. Камешек крутанулся в воздухе и бумерангом оцарапал ему ухо. От удивления он уселся на каменный пол беседки и прошептал, потирая ушибленное ухо:
– Ты, что – живой?! Настоящий?..
Ветер ласково потрепал его волосы.
– Не может быть, – протянул он. – Так не быва-а-ет…
Но слезы мгновенно высохли. Он сидел в волшебной беседке и молил Эола о чуде. Слов молитв он не знал. Его губы шептали отсебятину, перемежая ее строчками из сказки Пушкина:
– Ветер, ветер, ты могуч,
