Мишин прервал свою исповедь, попытался вынуть сигарету, ничего не получилось: руки ходили ходуном. Тогда он разорвал пачку, изломав несколько сигарет, и закурил, делая глубокие, судорожные затяжки. Огонек сигареты рывками побежал к фильтру. Тяжело, очень тяжело давалось признание. И по тому, как решительно он это делал, было ясно: ему не надо мешать. И мы продолжали слушать.
В этот раз все было как обычно. Клюев сообщил: «Жди Игоря в субботу, утренним рейсом». Мишин прождал все утро, но напрасно, он встревожился, но ближе к вечеру Семушкин позвонил, пообещал принести «товар» в воскресенье, однако не одну, а две партии. На сто джинсов денег у Дмитрия не хватало и пришлось перехватить у знакомых. Сегодня, в двенадцать часов, пришел Игорь. Получив пятнадцать тысяч, передал чемодан, который Мишин сразу же убрал на антресоли. Всегда спокойный Семушкин был не в себе, спросил, есть ли выпить. Выпили. Долго, не разговаривая, слушали музыку. Да и о чем было говорить? Около пяти часов «курьер» ушел. В начале одиннадцатого Мишин включил телевизор, показывали футбол. Внезапно погас свет, и Дмитрий решил, что это во всем доме, но услышал за стеной возглас комментатора: «Какой великолепный удар!».
Мишин умолк. Вероятно, ужас последующих событий промелькнул в его мозгу, но он взял себя в руки и продолжал:
— Я подумал, выбило предохранители, а щиток у нас в подъезде, и вышел на лестничную площадку. Там тоже было темно. Только я собрался идти за спичками, — лицо Мишина перекосила гримаса, как от боли. — И тут меня кто-то схватил сзади и зажал рот. От неожиданности я не смог даже шелохнуться… Потом свет, крик, вы… отлетевший в сторону нож и страшные глаза Семушкина… За что он меня?!. За что?
Обязав Мишина явкой в райотдел, мы оставили его наедине со своими мыслями и переживаниями. Ему было о чем поразмышлять.
00 часов 03 минуты
Оставив «Запорожец» на площадке перед райотделом, мы с Семеном вошли в ярко освещенное помещение дежурной части. Увидев нас, молодой, с резко обозначенными чертами лица старший лейтенант, еще утром сменивший Борисова, поднялся и протянул мне лист бумаги.
— Держи, Ильин, за тебя работать пришлось… Это объяснение Семушкина.
Мы склонились над листом, на котором было старательно выведено: «Я признаю себя виновным в хулиганском поступке. Вчера я прилетел из Ленинграда в гости к девушке, с которой познакомился на прошлой неделе у себя в городе. Знаю только ее имя — Людмила, адреса не знаю. Мы договорились встретиться в ресторане «Новосибирск» в субботу. Там мы познакомились с Мишиным, который сидел за нашим столом. Все крепко выпили. Не помню, как оказались у него. Проснулся я на следующий день. Людмилы не было. Мишин в оскорбительной форме отозвался о ней и смеялся надо мной. Потом мы опять пили до вечера, и я снова опьянел. Мишин стал хвастаться, как он увел от меня мою девушку. Мы поссорились, и он стал выталкивать меня среди ночи на улицу. Я разозлился и хотел ударить его ножом, но работники милиции меня остановили. Убивать Мишина я не хотел. Сопротивления работникам милиции я не оказывал. В своем поступке раскаиваюсь. Обещаю, что подобного больше никогда не совершу. Написано собственноручно…»
— Во дает! — хмыкнул Снегирев. — Что-то незаметно, чтобы он пьяный был.
00 часов 14 минут
Передо мной, вальяжно развалившись, сидел самоуверенный, модно одетый молодой человек. Его можно было бы назвать красивым, если бы не излишне правильные, напоминающие манекенов, черты лица, отдающие слащавостью и презрением к окружающему миру. Я смотрел в его светлые, наглые глаза, и неприязнь постепенно перерастала в ненависть, хотя следователь должен быть всегда спокоен, объективен и так далее. Я знал, у меня есть доказательства его виновности и будет добыта еще не одна улика. Чтобы не выплеснуть охватившее меня чувство, я перевел взгляд на Семена. Тот сидел у окна, сложив на груди руки, и тихонько насвистывал.
— Хорошо, что вы раскаиваетесь, — повернулся я к Семушкину. — Но вы забыли упомянуть, как привезли джинсы Никольскому и получили за них деньги… Ночью, а это было самое удобное для вас время, вы подошли к его дому. Помните, как погас свет? Как вышел Никольский? Как скрипели под вашими ногами ступени, когда вы несли тело в машину?.. Вы вернули себе «товар», забыв вернуть полученные за него деньги… Да, кстати, вы не знаете, куда пропал перстень Никольского?
— Прекратите меня разыгрывать, — сухо прервал Семушкин, — я вам не гимназистка. — Он положил ногу на ногу и спокойно добавил: — Вы же читали это, — кивнул он на объяснение. — В чем виноват — раскаиваюсь. А вашего Никольского, или как его там, я и знать не знаю! Давайте лучше спать пойдем, — с издевкой улыбнулся Семушкин, скривив тонкие губы.
Чтобы сдержать себя, я стал смотреть в окно. Было тихо. Изредка, сверкая под лучами уличных фонарей, проносились машины. Снегирев, продолжая насвистывать, с любопытством разглядывал Семушкина.
«Спать, так спать», — подумал я и вызвал милиционера, который увел Семушкина в изолятор временного содержания.
08 часов 32 минуты
Мама с трудом растолкала меня. Короткий сон не снял головную боль. Для порядка я сделал несколько приседаний, от которых весело захрустели суставы, и побежал принимать душ. Стало легче. Пощипывание одеколона на свежевыбритом подбородке и чашка крепкого кофе окончательно исцелили меня, солнечное утро, встретившее во дворе, вернуло бодрость.
Дежурный по райотделу передал мне изъятые у Семушкина при личном обыске сигареты, коробок спичек и несколько купюр разного достоинства. Все это я разложил на своем столе.
Дверь распахнулась, и ворвался Петр Свиркин.
— Николай Григорьевич, говорят, вы раскрыли убийство?!
— Похоже, раскрыли, — кивнул я, — садись.
Петр пристроился на стуле сбоку от моего стола.
— Это все, что у него было с собой? — удивился он. — А где же остальные вещи, говорят, он из Ленинграда?
— Из Ленинграда, — ответил я, машинально крутя в руках коробок спичек, — а вещи, наверное, в гостинице.
Повернув коробок еще раз, я заметил на нем цифру «45», написанную корявым почерком, как обычно бывает, когда пишут на весу.
— Смотри, — показал я Петру коробок. — Что бы эта цифирь могла значить?
— Какую это вы тут цифирь обсуждаете? — раздался бас Вязьмикина, он и ввалился в кабинет. — Что же получается? Работали по убийству вместе, а убийцу задерживаете без нас! Как в Верх-Тулу — так Роман, как автолюбителей отлавливать — так Петя… Уж и позвонить не мог, — укоризненно прогудел он, — мы бы подсобили. Теперь парни ехидничать будут, скажут, ОБХСС и следователи вместо уголовного розыска работают…
— Ладно, не сердись, — улыбнулся я, при виде отчаяния, которое Роман старательно пытался изобразить на своем лице. — Мы больше не будем… Скажи-ка лучше, что может записать на спичечном коробке находящийся в чужом городе человек?
Вязьмикин втиснулся на стул между шкафом и сейфом и пробасил:
— Мало ли что… Номер дома, квартиры, маршрут автобуса, шифр камеры хранения… Что в голову взбредет, то и запишет.
— Все верно, только на шифре — буква и три цифры, — задумчиво произнес я.
Свиркин подскочил, словно его ударило током:
— А если это номер ячейки камеры хранения?!
— Логично, — согласился я.
— Николай Григорьевия, я добегу до вокзала, проверю?! — Он кинулся к двери.
— А если эта ячейка не на вокзале, а на автовокзале, или на аэровокзале, а их у нас два, — остановил я Петра.
Вязьмикин усмехнулся и прогудел:
— Николай пусть сбегает, он шустрый парень. Все равно проверять будем…
— Ладно, беги, — махнул я рукой.
— Красноярову привет передавай! — крикнул вдогонку Роман.
09 часов 35 минут
Дверь медленно распахнулась, и в кабинет торжественно вошел Петр. Лицо его сияло, на вытянутых руках он бережно нес большой черный «дипломат». В эту минуту Петр напоминал средневекового посла, прибывшего с дарами ко двору московского государя. Два тощих, с реденькими бородками, аксакала в ватных халатах, вошедшие следом за ним, усиливали это впечатление. Они морщили почерневшие от солнца лица в свойственной народам востока улыбке и мелко-мелко кивали головами.
— Кто-то сомневался?! — с пафосом в голосе спросил Петр.
У нас не было оснований возражать ему.
Заметив мой недоуменный взгляд, Свиркин пояснил:
— Это товарищи понятые, они присутствовали при вскрытии ячейки.
Старички еще более интенсивно затрясли бородками.
Роман выбрался из своего закутка, забрал из рук Свиркина «дипломат» и, водрузив его на стол, попытался открыть замки.
— Что, не открывается? — полюбопытствовал Петр.
