— Да. Вот именно. Видишь ли… Сейчас я буду совершенно откровенен. Когда я приехал к тебе в тюрьму… все, что ты рассказал мне… о Катрин… о Кере… меня прямо-таки сразило… Потому я и решил больше не приезжать. Но теперь со всем этим покончено. Это уже в прошлом.
С улицы доносится сигнал клаксона.
— Господи Иисусе! Это Иветта. Она начинает злиться.
Эрве подбегает к окну, разыгрывает сложную пантомиму, показывает на часы, уверяя, что не забыл о времени, и с озабоченным выражением лица возвращается к Ронану.
— Прости, старик. Видишь, какая она!
— Если я правильно понимаю, — говорит Ронан, — ты смываешься… Опять.
Эрве садится. Пожимает плечами.
— Ну, отлай меня как следует, — говорит он, — если тебе это поможет. Только давай скорее. Хочешь о чем-то попросить? Валяй!
Они с неприязнью смотрят друг на друга, но Ронан уходит от столкновения. Он улыбается с легкой издевкой.
— Что, сдрейфил? — спрашивает он. — Мои планы насчет книжки греть тебя, конечно, не могут. Ставлю себя на твое место. Но можешь не волноваться. Это всего лишь намерение. Вообще-то говоря, мне совсем не светит делать гадости бывшим товарищам. А к тебе у меня две просьбы, две маленькие просьбочки. Во-первых, мне хотелось бы иметь фотографию могилы Катрин. Меня ведь арестовали перед… перед самой ее смертью. А теперь я, как видишь, пока еще в плачевном состоянии. И речи быть не может о том, чтобы добраться до кладбища. Ну и к кому мне обратиться? Не к матери же. Представляешь ее с фотоаппаратом возле могилы! Да еще возле этой! Она бы со стыда сгорела.
— Можешь на меня рассчитывать. Обещаю.
— Спасибо… А другая просьба… Мне хотелось бы получить адрес Кере.
На сей раз Эрве взрывается.
— Черта с два! — кричит он. — Опять принимаешься за свои паскудства! Где я тебе его возьму? А? Да Кере давным-давно и след простыл.
— Найди его. Не так это, наверное, трудно.
— Зачем тебе его адрес? Хочешь написать ему письмо?
— Пока не знаю. Может, и напишу.
Снова сигнал клаксона — уже более долгий. Эрве вскакивает. Ронан удерживает его за рукав.
— Ты обязан для меня это сделать, — торопливо, будто стыдясь своих слов, говорит он.
— Хорошо. Сделаю. До скорого, и поправляйся.
Ронан вздыхает с облегчением, и лицо у него становится почти счастливым.
— Какая у тебя тачка? — спрашивает он Эрве, когда тот уже подходит к двери.
— «Порш».
— Ого, счастливчик!
Мать Ронана уже тут как тут, стоит на верхней ступеньке лестницы.
— Как вы его нашли? — с тревогой спрашивает она.
— Да неплохо.
— Но он же прямо высох.
Она мелкими шажками спускается впереди Эрве.
— Вам больше повезло, — продолжает она. — С вами он разговорился. (Глубокий вздох.) Характером он весь пошел в отца. Вы еще зайдете?
— Думаю, что да.
— Только не давайте ему так много говорить. Это его утомляет.
Она провожает Эрве до самой входной двери и тихонько, точно сестра-привратница, затворяет ее за ним. Усевшись в машину, Эрве яростно хлопает дверцей. Иветта подкрашивает губы.
— Я тебе это припомню! Ничего себе три минуты! — Она говорит, не двигая губами, растягивая их перед зеркалом. — Да еще сам же и разозлился, — добавляет она.
Эрве молчит. Он резко трогает и едет по направлению к привокзальной площади, с остервенением переключая скорости, и, забыв об осторожности, обгоняет все машины.
— Потише! — вырывается у Иветты.
— Извини, — говорит он. — Этот чертов Ронан вконец меня допек.
Затормозив, он ловко ставит машину перед входом в «Дю Геклен» и помогает Иветте выйти. Швейцар распахивает дверь. Понимающая улыбка. Эрве тут завсегдатай. Метрдотель угодливо указывает им столик, стоящий чуть в стороне.
— Перекур, — с шумом выдыхает Эрве. — Так-то оно лучше.
— А чего это у тебя такая злющая физиономия? Вы что, поругались?
— Да нет, не то чтобы поругались.
— Ну, расскажи.
И она, ластясь к нему, с горящими от любопытства глазами перегибается через столик.
— Рассказывай же скорее. Ты мне говорил только, что это приятель, который вышел из тюрьмы. Теперь давай дальше!
— Гарсон! — окликает Эрве. — Два мартини.
Он сжимает руку Иветты.
— Ну, что сделал твой приятель? — не унимается она. — Своровал?
— Убил, — шепотом отвечает Эрве.
— Боже мой! Какой ужас! И ты общаешься с таким типом?
— Мы были большими друзьями.
— Когда?
— Десять лет назад. И даже гораздо раньше. Вместе учились в лицее с шестого класса и до конца — пока не поступили в институт. Я всегда им восхищался.
— Почему? Не глупее же него ты был.
Официант приносит мартини. Эрве поднимает свой стакан и задумчиво разглядывает его, словно перед ним магический кристалл.
— Трудно это объяснить, — говорит он. — Ронан — человек, который одновременно и притягивает и отталкивает. Когда ты рядом с ним, ты согласен со всем, что бы он ни говорил и что бы ни делал. А стоит с ним расстаться, сразу перестаешь быть согласным. Ну, как вот смотришь кино и сопереживаешь с героем во всех его перипетиях, а после говоришь себе: «Бред какой-то!» Когда он задумал создать «Кельтский фронт», ему удалось уговорить четверых или пятерых.
— А что это такое — «Кельтский фронт»?
— Что-то вроде небольшой лиги, которых теперь полным-полно развелось. «Бретань для бретонцев» — ты понимаешь, о чем речь. Но дело сразу пошло дальше. Не знаю, как Ронану удалось, но он тут же раздобыл где-то и деньги и оружие. Если уж он возьмет что в голову, для него все средства хороши. Мы-то просто играли в войну или в полицейских и воров. А он — нет. Клянусь, нет! Он заставлял нас распространять листовки, расклеивать воззвания.
— Как интересно!
— До известного предела. А вот когда мы начали подкладывать взрывчатку в трансформаторы и задирать фараонов, я почуял, что все это плохо кончится.
— Бедная моя лапочка! Чтобы ты задирал фараонов? Да в жизни не поверю.
— Мы были совсем мальчишками, — говорит Эрве. — Заводили друг друга. И головы у всех были полны рассуждениями Ронана. Мы боролись за свободную Бретань.
Метрдотель, протянув им меню, готовится записывать.
— Выбирай сам, — говорит Иветта.
Эрве, торопясь продолжить исповедь, не раздумывая заказывает устрицы, две порции рыбы и бутылку мускателя.
— Ну, дальше! — просит Иветта, как только метрдотель отходит от их столика.
— Дальше? А дальше мы перешли к совсем серьезным делам, и тут случилась беда. Сколько тебе тогда было лет? Девять, десять? Ты не можешь помнить. А процесс был вообще-то громкий. Барбье. Тебе это имя ничего не говорит? Его тогда только что назначили городским комиссаром. Он прибыл из Лиона; сторонников автономии он считал просто сбродом и публично поклялся прижать их к ногтю. Я опускаю детали, заявления в прессе и так далее. Но учти, что отец Ронана во всеуслышание одобрял действия Барбье. Отношения у Ронана с отцом всегда были накалены до предела. Представляешь, каково было старику, бывшему офицеру, с его пятью нашивками на рукаве, с его орденами и регалиями, когда Ронан за карточным столом вдруг бросает ему в лицо, что, мол, Барбье — сволочь и что непременно отыщется кто-нибудь, кто даст ему прикурить.
— И этим человеком оказался он сам? — спрашивает Иветта, не донеся до рта вилки.
— Подожди! Не так быстро. Сначала Барбье засадил за решетку нескольких наиболее отчаянных горлопанов. Но это было еще не так страшно. А потом в один прекрасный день в Сен-Мало устроили демонстрацию, которая кончилась совсем плохо. Кому-то пришла в голову нелепая мысль раскидать по мостовой цветную капусту. Потом вдруг вспыхнули драки. Никто не знает, чем такое может кончиться. Словом, кого-то убили. Какого-то рыбака, выстрелом из револьвера. Барбье объясняет все так, как ему выгодно, заявляет, что в толпе были подстрекатели, и называет несколько наиболее активных групп, в том числе и «Кельтский фронт», который, даю тебе слово, был тогда совершенно ни при чем. А вот что произошло потом, я в точности не знаю. Когда выяснилось, что Барбье убит, мне и в голову не пришло заподозрить Ронана. Поэтому, когда мы с друзьями узнали, что Ронан арестован и признал свою вину, нас это сразило наповал.
— Он даже не предупредил вас?
— Вот именно! Знай мы о том, что он задумал, мы попытались бы его удержать. Но он всегда был очень скрытным. И потом он, конечно же, не был уверен, что мы поддержим его. Убить полицейского! Только подумай, что это значит. И мы затаились.
— А за себя вы не боялись?
— Нет. События разворачивались молниеносно. Через три дня после убийства на Ронана донесли. Анонимное письмо. Он тут же признал свою вину. И сразу после этого его подруга, Катрин Жауен, покончила с собой.
— Какая жуткая история!
— Она была беременна. И совсем потеряла голову.
