Все это ей причиталось в виде платы за шпионско-подрывную деятельность, направленную против похотливого соседа.
Выполнив целый ряд необходимых в таких случаях формальностей, ей были возвращены картины, облигации и золотые серьги. Оказывается, автора картин она не называла из-за страха, что купленные по дешевке произведения искусства у нее отнимут, поскольку на международном аукционе за них платят чистоганом. Тут она, конечно же, слукавила. Прошли те времена. А вот самой найти богатого купца явно хотелось. За две картины Легостаева она могла бы получить не менее восьмидесяти тысяч долларов. А это, брат ты мой, огромнейшее состояние.
После того как вещи были возвращены их владельцам, а дела по расследованию двух краж, как говорится, подшиты, пронумерованы и скреплены печатью, Климов подумал, что самое время заглянуть к Озадовскому, но до восемнадцати тридцати оставалось еще два часа сорок семь минут, и он предложил Андрею проехаться в сторону рыбного рынка, в район новостроек, где, по его мнению, почва глинистая, вязкая, а сама глина желтая. Заодно неплохо было бы найти и поговорить с участковым, пусть присмотрится к своим подопечным.
День выдался солнечным, не по-осеннему теплым, и то обстоятельство, что чудная погода как нельзя лучше соответствовала их приподнятому настроению — что ни говори, а двух зайцев сегодня убили! — делало погожий ясный день еще более теплым и солнечным.
Всегда бы так.
Когда Андрей сел за руль, солнечный зайчик от его наручных часов скользнул по приборной доске, на миг ослепил Климова и вскоре заплясал у него на колене. Такой яркий, что видны были светящиеся стрелки. Как усы.
Климов по-мальчишески накрыл его ладонью.
— Оп!
Но тот уже исчез, как провалился. Андрей переключил скорость.
— Через площадь?
— Давай по набережной. Потом свернем.
Трудно удержаться, чтобы не взглянуть на море в такой день.
Медленно прокатившись вдоль кромки берега и полюбовавшись величественной зыбью синих далей, они свернули на Передовую и вскоре оказались в новом квартале, где несколько домов-башен, поставленных «колодцем», горожане называли «домами на рынке». Старожилы уверяли, что когда-то здесь шумели рыбные ряды. Чего тут только не было! Креветки, крабы, золотистая кефаль… Но это, если верить старикам, а у тех всегда все в прошлом лучше: и снег теплее, и вода мокрей.
Четыре двенадцатиэтажки образовали тесный двор, в котором стайка малышей гонялась друг за другом на велосипедах, а ясельная мелкота сосредоточенно копалась в глинистом песке.
На первом этаже одного из домов располагался опорный пункт милиции.
Андрей коротко посигналил заболтавшейся на лавочке юной мамаше, и та подхватила выбежавшего на дорогу карапуза. С притворным гневом она шлепнула его под зад и тут же с ласковой свирепостью принялась целовать и тискать своего малыша.
Глядя на нее, Климов подумал, что матери чаще всего прижимают к себе детей из-за конкретной опасности, а отцы — страшась за их будущее.
Участкового они не застали. Как сообщил им дежурный сержант, тот куда-то отлучился, надо было подождать, и Климов присел на освещенную солнцем скамью, окликнув Гульнова, и приглашающе похлопал рядом с собой.
— Садись, не маячь.
— А стоит его ждать? — имея в виду участкового, спросил Андрей и, откинувшись на спинку скамьи, вытянул ноги. Несмотря на то, что двор был заасфальтирован, желтая глина уже успела налипнуть на их туфли. Несколько траншей, возле которых возились трубоукладчики, еще не были засыпаны, и доски, переброшенные через узкие прокопы, утопали в разнесенной десятками подошв околодворовой грязи.
На вопрос Андрея Климов не ответил. А куда им торопиться? Его внимание привлек пацан, свалившийся с велосипеда. Он едва не угодил в канаву и теперь срывал досаду на дружке, которого до этого катал на раме.
Что он там ему доказывал, было не слышно, но в ухо бедный пассажир схлопотал. Да еще и пинка получил напоследок.
— Негодяй бессовестный! — сорвалась со своего места одна из старушек, карауливших малышей в песочнице, и замахнулась на драчливого подростка хворостиной. — Я тебе… — Хотя была еще довольно далеко.
Бессовестный негодяй что-то ответил, должно быть, слишком дерзко, поскольку она сразу же остановилась и, воздев к всевидящему небу руки, оглянулась, дескать, слышали? Так глухонемые открывают рот, пытаясь уловить смысл сказанного.
Ее подруги возмущенно покачали головами. Зашумели. Хам какой! На пожилого человека… Ни стыда ни совести.
Климов потер веко.
Старуха с хворостиной ринулась в атаку. За ней следом снялась с места и заковыляла группа подкрепления, бесхитростно используя обходы и перехваты. Старые, хромые, а пути отхода пацану были отрезаны мгновенно.
Должно быть, оскорбленные до глубины души, они и впрямь возненавидели мальчишку. И это придало им еще больше ярости.
— Огрызок чертов! — подхватила своего увесистого карапуза мамаша и заспешила к месту бучи.
Туда же, от углового подъезда в глубине двора, опираясь на суковатую палку, торопился дедок. Приземистый, кряжистый, с протяжно-зычным басом:
— Не замай!
Назревал скандал.
Климов решительно поднялся и зашагал к старухам, плотным кольцом обступившим пацана.
Дедок, не поспевая, матерился на чем свет стоит, и Андрей бросился ему наперерез.
Пахло самосудом.
Злыми чаще всего бывают отчаявшиеся люди, разуверившиеся в своих силах и доверяющие лишь силе власти, подавляющей чужую волю. Иногда их ярость и жестокость кажутся со стороны ответной, спровоцированной, благородной реакцией, но это только лишь со стороны. Просто болезнь безнаказанности выводит темные инстинкты из потаенных вместилищ человеческого «я».
Климов подоспел вовремя.
Одна старуха уже трепала «бессовестного негодяя» с таким остервенением, как будто есть еще негодяи совестливые.
— Прекратите! — охладил он ее пыл и сам поразился суровой властности своего голоса.
Мальчишка тотчас вырвался из цепких рук.
— А вы, собственно, кто? — взвинтилась юная мамаша с карапузом впереди себя. — Чего встреваете?
— Не в свое дело…
Бабки зашумели и разом смолкли, как только услыхали тихое гульновское:
— Мы из милиции.
— Ага.
— Ну, значит, вам и разбираться.
— Вовремя успели.
Запыхавшийся дед одной рукой пригреб к себе виновника скандала, а другой, опершись на свою внушительных размеров палку, нервно дернул в сторону горластой бабки:
— Не замай!
— Тоже мне, начальник! — шепеляво огрызнулась та, взглянув на Климова из-под платка. — Тут и другие есть.
«Не глаза, а омуты с водяными-лешими», — подумал Климов.
Выслушав претензии старух, приняв к сведению их общественный наказ почаще забирать мальцов в колонию, чтоб знали страх, Климов заставил нарушителя дворового покоя попросить прощения и, когда тот заробевшим голосом шепнул: «Я больше не буду…» — обратился к удовлетворенно загомонившей общественности со своей просьбой. Не видел ли кто, не замечал ли случайно в городе или же у них в микрорайоне парня в мохеровой кепке бурачного цвета, в черных вельветовых джинсах и нейлоновой куртке болотного цвета. Не зеленой, а именно болотной. Отвратно-болотной. Очень нужно его разыскать.
— Убивец? — испуганно воззрилась на него бабка в плюшевой тужурке и меленько перекрестилась. — Нет, не знам.
Отвечала она почему-то за всех.
Остальные промолчали.
Зато встрепенулся дедок. Он пригладил свои желтые прокуренные усы и многозначительно кхекнул. Он, видимо, еще не отошел от вспыхнувшей обиды на старух, трепавших его внука, и выступил вперед с таким видом, словно давно и бесповоротно решил: если его соблаговолят выслушать, он скажет, а просто так болтать не будет.
— Значит, так.
Видя заинтересованность Климова, он полез в пальто за сигаретой, вытащил ее из глубины нагрудного кармана, но прикуривать не стал. Должно быть, посчитал, что пускать дым в одиночку не шибко культурно. Он лишь понюхал ее и сказал, что есть резон подумать. Старики, они любят во всем искать смысл.
Крепкие ноги и большие руки при широкой грудной клетке, жесткие сивые волосы, выбившиеся из-под кепки, говорили о том, что один из его предков непременно был кузнец или рыбак. Медленная, слегка скандированная речь окрашивалась глубоким гортанным смешком.
— Что они, фефелки тусклые, на свете видят? Задницы невесток да горшки внучат. Им уже один собес ночами снится…
Климов не перебивал. Как ни странно, бабки тоже не перечили. А дедок покхекивал, нюхал сигаретку да выталкивал из горла старческий смешок, и тогда лицо его, особенно у глаз и вокруг рта, покрывалось легкой сетью морщин. И даже когда он прибегал к весьма живописным словосочетаниям, состоящим из запасов бывших моряков, речь его была исполнена незлобливостью и благодушным зубоскальством.
