ГЛАВА 4
К половине пятого все постепенно начало приходить в порядок: тело увезли, свидетели давали показания, записаны фамилии и адреса, и Мендозе вся эта обычная процедура уже наскучила. Тянуться она будет еще долго. Он оставил Хакетта и Паллисера и срочно вызванных на помощь Грейса и Пигготта заканчивать, а сам вернулся в управление.
Его все так же тревожила блондинка. И они еще ни черта не сделали — naturalmente[24], они были в полной уверенности, что о ней вот-вот кто-нибудь заявит, и чертовски странно, что никто этого не сделал. И пусть они занимались другими делами, но все равно должны были что-нибудь предпринять по делу блондинки. Сегодня утром он попросил, чтобы в лаборатории сделали несколько копий снимка ее лица крупным планом. Теперь он пошел узнать, готовы ли фотографии.
— Только-только закончил. Хотите взглянуть? — Скарн вышел и вернулся с глянцевым снимком размером 5x7. — Конечно, не скажу, чтобы уж очень удачное фото. Мертвецы на фотографиях редко хорошо выходят. Но думаю, что любой, ее знавший, признает и здесь.
Мендоза тоже ее узнал. Очень четкий снимок, сделанный анфас. Запоминающаяся блондинка — классические тонкие черты лица, бесподобно уложенные волосы до плеч… Он поблагодарил Скарна, затем вернулся к «феррари» и поехал в Беверли-Хиллз.
«Джина, Беверли-Хиллз, Калиф» — это было почти все, что они знали о блондинке: ярлычок на ее вечернем платье из зеленого кружева. Не считая, разумеется, вскоре ожидаемого заявления об исчезновении.
Это был небольшой, но по виду чрезвычайно дорогой магазин, с отделанным черным мрамором фасадом, с дверьми зеркального стекла, на Беверли-драйв. Мендоза поставил машину на стоянку и вернулся. Не теряясь в окружении дорогостоящих предметов, он не почувствовал трепета и в роскошной обстановке Джины. На полу лежал ковер, в котором нога утопала по щиколотку, стояли несколько витрин, одно вечернее платье было небрежно наброшено на спинку кресла — подлинного — времен Регентства; вся прочая одежда, предназначенная для продажи, очевидно, помещалась за малозаметной двустворчатой дверью в задней части магазина.
Через полминуты из двери вышла стройная седовласая женщина в изящном костюме серого шелка и невозмутимо спросила;
— Чем могу служить?
Царственная, с тщательно уложенными седыми волосами, очень умеренно подкрашенная, с нежным голосом истинной леди. Ни искры удивления не промелькнуло в ее глазах, когда вместо женщины-клиентки она увидела щегольски одетого Мендозу.
Он предъявил значок;
— Лейтенант Мендоза, лос-анджелесское управление полиции. Мы пытаемся разузнать об этой девушке, миссис…
— Миссис Пивер, — сказала она. На значок она взглянула с удивлением. А Мендоза едва удержался, чтобы не повторить недоверчиво имя; хозяйка магазина больше всего была похожа на престарелую герцогиню[25].
— Скажите, пожалуйста, вы ее знали? — он подал ей фотографию.
— Почему я должна ее знать?
— Почему… да. На ней было платье, купленное в вашем магазине.
Миссис Пивер, иначе Джина, удивленно моргнула. Взглянула на снимок. Сдвинула брови.
— Нет, — проговорила она медленно, — я не знаю, кто она такая. К сожалению. Я… подождите-ка… я ее видела. Не сомневаюсь, видела — где-то. Она… это не очень хороший снимок, правда? То есть достаточно четкий, но…
— Мертвецы редко выходят на снимках хорошо, — рассеянно отозвался Мендоза. — Вы ее видели? Здесь?
Миссис Пивер задохнулась от изумления:
— Она мертва?
— Вы видели ее здесь? Но не знаете ее имени?
Она снова поглядела на снимок:
— Я не уверена, что здесь, но где-то видела. Пусть даже всего один раз. Но нет, имени ее не знаю.
— Что ж, спасибо. Значит, она здесь что-то покупала раз или два. Она не была одной из ваших постоянных покупательниц… — У него шевельнулась смутная мысль. — У вас есть еще работники — кто обслуживает покупателей, кроме вас самой?
— Флоренс. Да. Моя племянница, магазин принадлежит нам обеим. Больше никого.
— Если она здесь, могу ли я с ней поговорить?
— Да, конечно, — ответила миссис Пивер. Она открыла дверь и позвала, и на зов вышла молодая женщина, высокая, худая, в веснушках, с жизнерадостным выражением на лице, через руку у нее был перекинут джемпер с нашитыми блестками.
— Знаете, он в самом деле порван, — заговорила она миролюбиво. — И она это тоже знала. Решила обменять на другой цвет! Покупает себе тридцать восьмой размер, когда ей нужен сорок второй! Если… ой, извините, я не знала, что здесь кто-то есть, — она с любопытством посмотрела на Мендозу,
— Полиция, — сказала миссис Пивер. — Вот эта девушка. Она мертва, и он говорит, что на ней было наше платье, Фло. Представь себе.
— Ой, правда? — Флоренс затрепетала. Мендоза подал ей фотографию. — Эта. Да, я ее обслуживала.
— Значит, вот как я с ней встречалась, — заметила миссис Пивер.
— Когда, мисс…
— Пивер, — сказала Флоренс. — Это было… дайте подумать…, около двух недель назад. К сожалению, точнее вспомнить не могу.
— Вы не знаете ее имени?
— Понимаете, я ее поэтому и помню. То есть я бы ее и так смутно признала, но помню, что это было здесь, потому что она платила наличными. Так необычно, понимаете. Практически все выписывают чек или имеют у нас счет.
Мендоза подозревал что-то в этом роде.
— Она купила еще что-нибудь, кроме платья? Она покупала платье?
— Да, — ответила Флоренс. — Она купила вечернее платье из зеленого кружева и — еще одна причина, почему я ее запомнила, — черный бархатный жакет, который у нас сто лет провисел. В общем вышло — весь счет — больше трехсот долларов. И она оплатила наличными.
— Понимаю, — сказал Мендоза. — Большое спасибо. Вы не припомните, она когда-либо бывала здесь до того?
— Нет. А вот что я еще о ней помню — у нее на левой руке был каменище. На безымянном пальце. Ей-богу. Никогда не видела такого огромного бриллианта. Четыре или пять каратов.
— Да что вы говорите! — воскликнул Мендоза.
— Да, точно-точно, — ответила Флоренс.
Мендоза возвращался домой, рассуждая сам с собой о блондинке.
— Говорю тебе, — сказал он Элисон, — о ней должны были заявить. Такая девушка. Чья-то любимица. Теперь мы знаем, кто-то осыпал ее драгоценностями. Какого черта о ней молчат?
— Все думают, что она в Акапулько, — Элисон налила ему кофе.
— Ну, пожалуй, могло бы быть и так. Однако…
— Я услышала в новостях о том самоубийстве. Не понимаю, как люди могут это делать таким образом. Так много способов попроще.
— Я думаю, — сказал Мендоза, — его занесло внезапно, прямо там, на восьмом этаже, и — acabamiento![26] Самый доступный путь. Грязи, конечно, много. Наверное, Боб с Ником до сих пор еще бумаги пишут… Но эта блондинка…
— Что-нибудь в конце концов обнаружится, — сказала Элисон. — Из Акапулько не будет открыток, и кто-нибудь забеспокоится. Как тебе нравится суфле? Новый рецепт, который мне дала Анджела.
— Да, очень вкусно, — рассеянно отозвался Мендоза.
Хакетт приехал домой, передав бумажную работу Шенке и Галеано, и сказал Анджеле, что в определенных обстоятельствах он мог бы покончить жизнь самоубийством, но только не таким образом.
— У меня темнеет в глазах на верхней ступеньке лестницы.
— Я слышала об этом в выпуске новостей, — отозвалась Анджела, что-то помешивая на плите. — Я бы тоже не смогла. Но тебе все же придется достать лестницу, Арт. В ванной перегорела лампочка. Ты сможешь до нее дотянуться с нижней ступеньки, — добавила она ободряюще. Он принюхался к тому, что она помешивала. — Это не для тебя. Голландский соус — слишком много калорий.
— Вот черт, — сказал Хакетт. Но завтра у него выходной — пожалуй, стоит подстричь газон. Если не будет дождя. На прошлой неделе он не смог этим заняться, потому что лило как из ведра.
Пигготт пообедал в кафе на Хилл-стрит, заехал домой, принял душ и надел чистую рубашку. В восемь часов он приехал в церковь — он пел в хоре — и в дверях встретился с той милой девушкой, Пруденс Рассел.
— Мэтт, я как раз думала, придешь ли ты. Я слышала об этом ужасном самоубийстве…
— И десять к одному, что ночная смена все еще печатает отчет, — сказал Пигготт, — Знаешь, Пруденс, я могу понять, когда кончаешь с собой, если ты неизлечимо болен, или, например… ну… чтобы не выдать врагу под пыткой сведения, что-нибудь такое… но сделать это так — нет. У меня голова кружится, как об этом подумаю. — Однако он ей улыбнулся: Пруденс была хорошенькой. Только в наше время, когда творятся подобные вещи, когда дьявол неотступно бродит вокруг, строя козни, задумаешься, разумно ли жениться, заводить детей, И всерьез задумаешься.
