И он нервно сказал:
— Он не выглядел пьяным, я бы ему ничего не продал, будь он пьян. Он — ну, я не очень-то присматривался, торопился домой — но не был пьян. Я продал ему поллитровую бутылку шотландского виски.
«И очень даже возможно, — подумал Ландерс. — Холли хоть и выпил три виски, да еще с непривычки, но он прошел целый квартал, дыша свежим ночным воздухом. Почему? Почему он не отправился с бутылкой домой и не выпил ее там? Почему он распечатал ее на улице и напился так, что домой добраться не смог? Солидный, ответственный Холли? Почти что трезвенник? Возможно, они никогда этого не узнают. Люди совершенно неожиданно совершают нехарактерные поступки».
Ландерс двинулся на Кросби-плейс, к дому, на крыльце которого было найдено тело Холли. Улицы здесь убирали не очень часто. В сточной канаве был мусор, и вскоре Ландерс увидел в канаве поллитровую бутылку, то самое шотландское виски, которое, по словам владельца магазинчика, купил Холли. Ландерс с сомнением ее осмотрел. Крайне мало шансов, что это та самая бутылка, что на ней найдутся отпечатки пальцев Холли, однако он аккуратно ее поднял и наклеил ярлычок для лаборатории.
И тронулся назад к базе, доставить свою находку. «А после надо будет перекусить. По крайней мере, дождь перестал», — подумал он.
Направляясь в три часа дня к управлению, чтобы доложить Мендозе результаты своих изысканий, Хакетт размышлял о них с сомнением. Он действительно, как сказал Луис, кое-что понимал в людях, и то, что он узнал о друзьях Роберта и Китти Дюран, не породило в его душе никаких подозрений.
Друзья их были такие же обычные люди, как и сами Дюраны. Дженет Наттинг работала в маленьком недорогом магазинчике готового платья в Голливуде. Миловидная девушка, явно искренне потрясенная смертью Китти, и ее показания не дали ровным счетом ничего — страстно желая помочь, она ничем помочь не могла. Да, Китти встречала жениха Дженет, Роя Камерона, всего однажды — они тогда только что обручились, — Дюран был с ним незнаком. Рой работал на заводе Локхида старшим механиком. Дженет, с которой Хакетт говорил в магазине, конечно, рассказала ему очень многое, но суть сводилась к этому, не считая того, как счастливы были Роберт и Китти, как сильно они любили друг друга, как радовались, что у них будет ребенок.
Близких друзей у Дюранов явно было немного. Молодые, занятые, счастливые люди.
Хакетт повидал Джеффа и Шерон Лайман. Они тоже выглядели совершенно обыкновенными. Потрясенные судьбой Китти, они многословно выражали сочувствие и желание помочь Роберту. Лайман работал в магазине для мужчин на Вермонт-авеню и не выразил никакого неудовольствия, когда Хакетт попросил управляющего подтвердить, что Лайман вчера весь день был на работе.
— Я знаю, вы должны проверить всех, — сказал он. — Но разве вы думаете… это был кто-то, кого она знала?
Хакетт встретился с Денисом Дейли, старым школьным приятелем Дюрана, и тот также во время убийства находился на работе. Он тоже, услышав новость, ужаснулся и преисполнился сочувствия. Никто из них не казался искомым неизвестным.
А в аптеке, куда Хакетт заглянул перехватить бутерброд, ему вдруг пришло в голову: кофе. Санитары сказали: предположительно около полудня; могло быть, Китти в это время сама пила кофе. Тогда она, возможно, просто из вежливости предложила бы кофе человеку, которого в другом случае не стала бы приглашать. Есть ли в этом что-нибудь? Ладно, подождем вскрытия, встретимся с другими людьми, которых знали Дюраны, да поглядим на мужчин, которые живут в их доме.
Когда Хакетт пришел в отдел, Мендоза говорил по телефону.
— Да, удивительная маленькая штучка, я подумал, что тебе будет интересно, Пэт…
¿Que? ¡Dios![23] Да что ты говоришь! Ну, по крайней мере, ты можешь изъять его из обращения. — Он положил трубку и рассказал Хакетту эту историю: примерно на пятьдесят тысяч героина в багажнике автомобиля, и, если бы эти чертовы дураки покорно взяли свою квитанцию, никто бы ничего и не узнал. — На воре шапка…
И тут ворвался Лейк:
— У Буллока с восьмого этажа хочет прыгнуть человек — «скорая помощь» и пожарные уже едут…
Они устремились к двери. Паллисер сидел и печатал отчет, он тоже вскочил и бросился следом. Уже давно никто не прыгал,
Когда они подъехали к универмагу Буллока, большому квадратному зданию между Восьмой стрит и Бродвеем, на улице успела собраться толпа народу, все глядели вверх. Пожарные машины тоже прибыли, и пожарники сражались с неудобной сетью, Ее редко удается подготовить вовремя. Стояли полицейские машины, И когда сотрудники отдела по расследованию убийств поднялись в сводящем с ума своей медлительностью лифте на восьмой этаж, там уже находились патрульные полицейские, протестантский и католический священники. На помощь были призваны оказавшиеся под рукой рядовые граждане, занятые покупками на этаже или спускавшиеся по лестнице вниз. В расчетной комнате отдела продажи в кредит собралась довольно большая толпа.
Светловолосая женщина, примерно сорока лет, элегантно одетая и в обычных обстоятельствах, вероятно, красивая, истерически рыдала:
— Но мы всего-то пришли продлить срок… выплаты… просто по делу… он сказал, я не должна была покупать это боа, но я не знала, что он потерял работу… он мне не говорил…
Бледный, с безумным взглядом мужчина машинально похлопывал ее по плечу:
— Ну, ну, миссис Ньюман…
Испуганные сотрудницы, которым переполох почти что доставлял удовольствие, сбились в кучку. Тут же были четверо пожарных.
Человек стоял снаружи на карнизе, в простенке между окнами. Один из клерков все повторял, с трудом выговаривая слова:
— Но он просто вбежал… сюда заходить не разрешается, только служащим… он просто вбежал… я всегда говорил, опасно так высоко… держать окна открытыми…
Сотрудникам отдела по расследованию убийств здесь почти незачем было оставаться, все, что нужно, уже делалось. Человек, Ньюман, стоял на карнизе между двух окон. Через одно из них к нему обращался католический священник, спокойным, в силу необходимости более громким, чем обычно, голосом, вцепившись в то же время изо всех сил в ремень полицейского, который наполовину высунулся из окна, тоже обращаясь к Ньюману:
— Образумься, Джеймс… ты же на самом деле не хочешь совершить эту глупость. Послушай меня, Джеймс…
Протестантский священник находился у другого окна, с другим полицейским:
— Мистер Ньюман, выслушайте меня, пожалуйста… ваша жена…
Мендоза как-то не к месту подумал, что из двух служителей Бога лучший психологический подход использует католический священник. Обычно люди скорее внемлют, если к ним обращаются по имени.
— Но он никогда… это произошло так вдруг… если б он только сказал, что потерял работу, я бы не стала… но он ни слова… и мы просто пришли продлить… если бы он сказал…
— Ну, ну, миссис Ньюман…
— Возьмите меня за руку, сэр, — повторял полицейский в окне. — Вы слышите меня? Вот моя рука. Джеймс! Возьмите меня за руку! Вы легко можете вернуться, всего четыре шага… давайте — я помогу вам. Идите. Идите назад — я помогу вам, — он далеко высунулся из окна, налево, вдоль карниза, и священник крепко держал его за ремень.
Мендоза и Хакетт стояли у другого окна, глядя мимо протестантского священника и полицейского.
— Pares о nones, — тихонько проговорил Мендоза. — Чет или нечет. Артуро, что их на это толкает?
— Человеческая натура, — ответил Хакетт так же тихо.
Внизу, далеко на земле, — поднятые человеческие лица, сливающиеся в единую массу, ждущие. Ждущие прыжка самоубийцы. Человеческая натура. Еще раз человеческая натура. Полицейские знали о ней все, но были не в силах на нее повлиять.
— Джеймс, послушай меня! — священник еще крепче ухватился за ремень. — Ты не хочешь этого делать, ты знаешь… возьми руку, Джеймс…
— Возьмите меня за руку. Я здесь, чтобы помочь вам… — говорил полицейский, он уже высунулся из окна больше чем наполовину. — Идите… всего четыре шага сюда, это легко…
До сих пор, слышал ли человек на карнизе все эти увещевания или нет, он молчал. Но теперь он вдруг хрипло выкрикнул:
— Ублюдки! Вы все, ублюдки, заткнитесь! Я не могу… не могу… не могу… да что толку…
И качнулся вперед. Он качнулся вперед, с карниза, и ужасающе медленно от него оторвался. Толпа внизу испустила стон потрясения, удивления, омерзительного восторга.
Католический священник втянул полицейского обрат-то в комнату, зажмурил глаза, губы его шевелились. Полицейский, не поднимаясь с колен, побелев, повторял:
— Господи. Господи.
— Вот так, — произнес Хакетт.
Мендоза отвернулся от окна и глубоко вздохнул.
— Итак, — сказал он, — теперь одна бумажная работа.
