Я шла по коридору в сторону кухни, надеясь там отыскать себе собутыльника, в разговоре с которым могла найти ответы на интересующие меня вопросы. И тут мой внутренний голос забурчал что-то об алкоголизме и нимфомании, но я не стала вступать с ним в пререкания и пресекла сеанс раздвоения личности и приступ угрызений совести на корню:
— Я пришла сюда по делу, — произнесла я вслух, чтобы расставить все точки над «i». А заодно напомнить и себе о цели визита.
Что поделаешь, некоторые места заставляют меня позабыть о своей серьезной профессии и толкают на небольшое безрассудство. Цирковая гостиница безусловно принадлежит к таким местам и даже занимает среди них почетное первое место.
— Что это ты, родная, сама с собой разговариваешь? Или от одиночества крыша поехала? — донеслось из темноты коридора.
Голос был уникальный и абсолютно цирковой. Принадлежал он моему старому знакомому. Он был на десяток лет старше меня, но едва доставал мне до пояса. Потому что был лилипутом. В любом месте этих людей зовут уродами, карликами, а бывает и похлеще. И только в цирке они носят это волшебное и красивое имя — лилипут. И занимают полноправное место в цирковой семье, наряду со шпагоглотателями и укротителями тигров.
Эдуард, а именно так звали моего знакомого лилипута, был жуткий пьяница, бабник и скандалист. И мне это ужасно нравилось. Его задиристый характер был известен всем цирковым, и мало кто рисковал с ним связываться. Однажды мне пришлось спасать его из довольно опасной передряги. Он на полном серьезе собирался вступить в рукопашный бой с тремя подвыпившими жлобами двухметрового роста. Тогда мы и познакомились. А он, в свою очередь, ввел меня в цирковую семью, познакомил со многими артистами, жившими в тарасовской гостинице «Арена».
— Привет, Эдуард, — обрадовалась я.
Он не позволял называть себя никакими уменьшительно-ласкательными именами. Правда-правда — одна такая вольность могла стать поводом для настоящего скандала. Еще он не любил слово «высокий», и всех рослых людей, независимо от их половой принадлежности, называл «длинными». В том числе и меня.
— Что же у тебя за дело, если не секрет? — спросил он небрежно, протягивая ладошку для рукопожатия.
— Собираюсь раздавить с тобой пол-литру, — слукавила я. — Давно ли в Тарасове?
— Вторую неделю торчим в вашей дыре, — проворчал Эдуард, хотя известие о бутылке сильно способствовало улучшению его настроения.
Пить с ним было довольно сложно. Потому что отставать от собутыльника он не любил, но сто пятьдесят граммов были для него «смертельной дозой», то есть напивался он мертвецки. А мне он нужен был живым — лучшей компании для моего дела просто не найти. Всю свою жизнь, чуть ли не с колыбели, он провел в цирке и знал все обо всех. Стоило спросить его о каком-нибудь цирковом деятеле, независимо от его ранга, он отвечал всегда одинаково (менялось только имя): «Юрка-то? Да пили мы с ним недавно…» Самое удивительное, что в большинстве случаев это было правдой. И то, что я застала его трезвым, несмотря на поздний час, было большой удачей.
Мы отправились к Эдуарду в номер, в котором ничего не менялось годами: все тот же джентльменский набор атрибутов пьяницы и донжуана, начиная с видавшей виды гитары и заканчивая заклееной фотографиями голых девиц стеной. Эдуард небрежно развалился на великанской в соотношении с ним кровати и лениво перебирал струны гитары, пока я тонкими ломтиками нарезала ветчину.
— А мы с Гошей вчера немного перебра-а-ли, — пропел он своим кукольным баритончиком и закурил огромную в его руках сигарету.
Эдуард был солистом лилипутского оркестра и выступал на всех аренах мира. Это позволяло ему снисходительно отзываться о Майкле Джексоне и Мике Джаггере. Первого он откровенно презирал, второго считал своим конкурентом. А Гошу Эдуард считал своим лучшим другом. Это была поистине экзотическая пара, учитывая, что Гоша был силовым акробатом и с трудом проходил в самую высокую дверь. Но характером отличался покладистым, к своему крохотному другу относился с трогательной нежностью, всячески его опекал и прощал ему все капризы.
Эдуард, как я поняла, не прочь был поболтать со мной на любую тему и уже начал развивать одну из своих любимых:
— Говорят, в Тарасове красивые женщины… — начал он со снисходительной улыбкой на лице, но я перебила его, иначе рисковала пропустить момент трезвости и вместо необходимой мне информации получить в лучшем случае набор циничных комплиментов.
— Кстати, о красавчиках… — как бы невзначай вспомнила я.
Эдуард насторожился. Тема красивых мужчин не относилась к числу его любимых. И только пренебрежительный суффикс удержал его от традиционной по этому поводу нецензурной брани.
— Ты наверняка должен его знать… Как бишь его…
Я пощелкала жирными от ветчины пальцами, и «свернула голову» поллитровке. Это произвело на моего приятеля неизгладимое впечатление. Не отрываясь, он следил за моими руками и даже сглотнул слюну от волнения. Прежде чем разлить первую порцию водки, я задержала руку над столом, всем своим видом демонстрируя колоссальное напряжение мозговых извилин.
— Вспомнила! — радостно заявила я в тот момент, когда терпение Эдуарда готово было лопнуть и охлажденный напиток полился в рюмки. — Хрусталев! Александр Хрусталев! Ты с ним встречался?
Получив свой «бокал», если так можно назвать рюмку размером с наперсток, Эдуард стал снисходительным:
— Сашка, что ли? Смазливый мальчик… А ты-то откуда его знаешь?
— Да одна подруга с ним познакомилась недавно.
— Я уж думал, он замочил кого, — хихикнул он. И поднял «бокал» шикарным жестом. — Но он уже не работает в цирке, — продолжил он после того, как водка «улеглась» в его желудке, неторопливо разрывая кусочек ветчины.
— Давно? — пододвигая к нему тарелку, уточнила я.
— Да уж лет пять… — задумчиво произнес он.
Все, что касалось цирка, было для Эдуарда делом серьезным и ответственным. И приблизительность здесь была неуместна.
— Ну, правильно, — уверенно добавил он, — мы как раз из Испании вернулись. Шесть лет назад. — И только после этого отправил в рот ветчину. — А пара была неплохая…
— Пара? — переспросила я.
— Конечно, пара, — как что-то само собой разумеющееся, подтвердил он. — «Александр и Александра» — брат и сестра Хрусталевы. Она погибла…
— О господи… — вырвалось у меня. — Несчастный случай?
— Трудно сказать… Давай помянем ее, — кивнул он на бутылку, и я вновь наполнила рюмки.
После второй рюмки речь Эдуарда стала менее внятной, но мне удалось вытащить из него бесценную информацию.
Нет, не напрасно я посетила цирковую гостиницу.
Покойная жена Вениамина и сестра Хрусталева оказались одним и тем же человеком…
Дома я появилась, что называется, за полночь и не совсем трезвой. Но у меня были веские аргументы в споре с внутренним голосом, во всяком случае вечером.
Утром моей уверенности в собственной безгрешности сильно поубавилось. Более того, некоторые аргументы моего мучителя показались мне не лишенными здравого смысла, а через часик после пробуждения я уже соглашалась с ним по всем пунктам и давала клятвенные зароки в следующий раз быть аккуратней.
Но как не потерять чувства меры, если пьешь с лилипутом, да еще таким заводным. Кстати, слово «лилипут», оказывается, придумал Джонатан Свифт. Кто бы мог подумать? По сравнению с ним (я имею в виду, конечно, Эдуарда) я вообще не пила. В смысле соотношения веса и количества выпитого. А ел он вообще как Гулливер. Можно сказать, что ветчины нам с Гошей не досталось.
Вспомнив о Гоше, я чуть было не покраснела. О нем-то я и забыла. А ведь он появился, когда я была еще совершенно трезвой. Во всяком случае, считала себя таковой.
— Да, Иванова, — сказала я своему отражению, предварительно показав ему не самый в тот момент розовый язычок в мире, — твоя белая горячка не за горами.
А ведь с этим самым Гошей мы, кажется, договорились… о чем же, дай бог памяти… То ли о совместном номере, то ли о совместной жизни, точно не помню. Но то, что мы с ним целовались, — это точно. Кошмар какой-то. Я окончательно сникла под гнетом воспоминаний и поплелась в ванную.
Вечером мне было не до водных процедур, а спать с косметикой на лице — полное безобразие, последствия коего будут ощущаться, как минимум, пару дней. Женщины меня поймут.
— Приличные женщины — вряд ли… — вставил «шпильку» внутренний голос.
Я сделала вид, что его не услышала, и правильно сделала. Иначе от него потом не отвяжешься. Контрастный душ и зубная паста сделали свое дело, и на горизонте моего сознания показался розовый цвет надежды. А после чашки кофе мне даже захотелось курить. Причем сильно, поскольку сигарет в доме не оказалось.
