Девушка наклонилась и поцеловала Виктора в шею. При этом он спиной ощутил прикосновение обнаженной прохладной груди:
— Это тебе за то, что не бросил меня одну среди ночи, с этими проклятыми чемоданами.
Рогов опять попробовал перевернуться, но собеседница не позволила:
— Лежи! Просто — постарайся заснуть, хорошо? Считай, что ты мой маленький бедный братик. Завтра, когда поезд придет в Читу, я сойду с него, а ты будешь сладко спать…
— И что же? Мы больше никогда не увидимся?
— Почему же…
— Кто ты? Откуда? — Только сейчас Виктор с изумлением понял, что уже слышал обращенный к нему женский голос. Гораздо раньше, задолго до этой полуночной встречи в поезде!
Сначала сквозь мерный перестук колес ушей его достигло конское ржание, далекий звон тетивы сменился ударами сабель, а затем все вокруг заполнил запах степного костра. Возникло радостное ощущение полета, Рогову показалось, что ещё чуть-чуть — и он вспомнит, когда и где это было, но…
Девушка наклонилась над уже спящим Виктором и поцеловала его в полуоткрытые губы:
— Пройди свой путь до конца. И… возвращайся.
— Вот так, Мария Николаевна… Правильно! Сейчас лучку добавим, тертой морковки — и немножечко мелко нарезанной черемши.
— Черемши?
— Это мой секрет! Черемша придает блюду такой, знаете, пикантный аромат. Рыба получается сочной и очень-очень вкусной.
— Удивительно. Никогда бы не подумала… Надо же, черемша! Я-то обычно к рыбе чеснок добавляю.
— Ну, что вы, Мария Николаевна! Чеснок не надо ни в коем случае — он для рыбы слишком резок, агрессивен, я бы сказала. А вот черемша… Ой, извините. Кто-то в дверь звонит.
Хозяйка, мать Виктора Рогова, оставила кухню на попечение подруги и выглянула в коридор:
— Витю-юша! Витюньчи-ик! Голубочек мой… Кто-то ещё пришел, открой пожалуйста.
Сын еле-еле расслышал просьбу сквозь веселый гомон гостей, уже собравшихся к праздничному столу по случаю его возвращения:
— Хорошо, мамуля. Иду!
Пройдя через прихожую, Рогов поинтересовался:
— Кого надо?
За дверью молчали, и пришлось повторить:
— Ну, кто там еще?
— Шеварднадзе.
— Какой Шеварднадзе? — Не понял Виктор.
— Эдуард Амбросьевич! Какой же еще…
Рогов отворил. На пороге стоял и довольно скалился высокий, светловолосый парень в форме прапорщика погранвойск.
Звали гостя Павел Симонович Ройтман, и Виктору он доводился двоюродным братом.
— Здорово!
— Приветик.
Родился Паша в один год с Роговым, но в Ленинграде. И не на окраине, а в самом центре — в одной из комнат огромной коммунальной квартиры. Дом был ещё дореволюционной постройки, аварийный, и сколько себя Павлик помнил, витал над ним дух скорого, но так и не состоявшегося капитального ремонта.
С детства Паша был робок и деликатен. Отчаянные, звучные мальчишеские поступки, вроде вытаптывания цветов на клумбах или спускания соседской кошки по водосточной трубе, всегда давались ему с неимоверным трудом.
Разумеется, это не способствовало его авторитету в глазах сверстников. Поэтому, Павел прямо из кожи вон лез, чтобы изжить в себе издержки хорошего семейного воспитания и заработать репутацию дворового хулигана — но дальше того, чтобы исподтишка наступить случайному прохожему на пятку и не извиниться, дело так и не продвинулось…
Таким образом, во взрослую жизнь Паша Ройтман всупил с аттестатом о среднем образовании, незаконченной музыкальной школой по классу трубы и твердой уверенностью, что все законы писаны для дураков и трусов.
Это его убеждение полностью разделяли и двое ближайших друзей, одним из которых считался двоюродный брат Виктор, а другим — некто Ян Карлович по прозвищу Папа Карла, сосед по дачному участку.
Этот самый Карла был всего на несколько лет старше Ройтмана, но к началу восьмидесятых уже заработал в определенных кругах репутацию восходящей звезды экономического криминала.
Рогов же наоборот — поражал неустанно воображение Павла дерзостью планов и рассказами о мнимых победах на любовном фронте.
— Деньги — это не проблема! — Отмахивался Виктор от досужих вопросов. — Хочешь, грабанем сберкассу?
Ройтман кивал: он готов был на все, лишь бы вместе. Но в последний момент запланированный налет всегда почему-то срывался, и до следующей роговской затеи приятелям предстояло довольствоваться тихими, почти безобидными жульничествами по сценариям Папы Карло.
С Карлой было спокойнее и сытнее, с Виктором же — опасно, но интересно…
Впрочем, с самого начала не обходилось и без неприятностей. Ройтман и теперь, как кошмарный сон вспоминал забаву школьных лет — продажу единых проездных билетов, которые Ян Карлович рисовал о ночам шариковой ручкой. Труд был титанический, но под утро старший товарищ, с гордостью в подслеповатых от бессонной ночи глазах заявлял, что легких денег в природе не существует совсем.
Сама же реализация «липы» выпадала, разумеется, на долю Павлика. Шныряя в людском потоке, каждый раз на новой станции метро, он предлагал дешевые «проездные» ротозеям и жадинам — пока, в конце концов, не нарвался на уже разок осчастливленного им дядечку. Тогда удалось отделаться легким испугом, парочкой подзатыльников и изжогой от сьеденных «для науки» билетов.
От следующей затеи пострадал Виктор.
Карла удумал организовать сбор народных денег на памятник Владимиру Высоцкому. Приятели расположились прямо на ступеньках у входа в гостиницу «Пулковская», включили магнитофон с записями покойного… Дело пошло, но через пару дней весь этот цирк надоел кому-то из администрации и «благотворительный фонд» выпроводили вон. А Рогову, как самому активному, при этом ещё здорово подбили глаз и намяли бока.
А потом была великолепная авантюра со сдачей внаем совершенно чужой пустующей квартиры в новостройках… Куш оказался неплох, но вырученные деньги, как все хорошее в этой жизни, закончились очень скоро.
… Помнится, Рогов тогда позвонил Павлу домой:
— Пункт приема стеклотары, — ответил Ройтман нахальным басом.
— Алле, Паша?
— Нет-нет, какой Паша? Это не он… А чего нужно-то?
— Слышь, перестань дурачиться! Это я, Виктор.
— А, Витек… Здорово! Не признал, богатым будешь. Ты где?
— Здесь, неподалеку. Сейчас зайду, дело есть.
На улицы медленно наползало серое ленинградское утро. Ничего особенного, так — утро, и все.
Рогов бросил трубку на рычаг таксофона и зашагал к метро. Привычно проехав Московско-Петроградской линией, он поднялся наверх и вскоре был уже во дворе у Павла.
Надо отметить, что незадолго перед этим любящие родители подарили Павлику подержанную чехословацкую «Яву» — на радость сыну и на беду окрестным пенсионерам. Гаража, естественно, у Ройтманов не было, поэтому держать мотоцикл приходилось прямо в полутемном коридоре коммуналки. Впрочем, жалея соседей по квартире, на дому Павел производил только мелкий ремонт своего «стального коня», а серьезные технические проблемы решал во дворе-колодце.
Сегодня он занимался зажиганием. Что-то, видимо, не получалось, и Павел с яростной матерщиной то глушил двигатель, то снова запускал его на полную мощность.
Рогов подошел к мотоциклу и дождавшись относительной тишины положил руку на кожаное сиденье:
— Шикарная у вас тут акустика… Как народ — не жалуется?
— Да пошли бы они… Прибегали уже, собираются в ЖЭК заявление писать. И в милицию!
— А ты что?
— А ничего! — Павел разогнулся, вытирая о тряпку испачканные смазкой руки. — Я всех выслушал, пообещал, что больше не буду.
— А если опять прибегут?
Виктор увидел, как его двоюродный брат залезает в седло.
— Если прибегут… — Ройтман азартно дернул за рычаг — и его собеседник еле успел зажать руками уши. Когда рев затих, последовало продолжение:
— Если прибегут, я их опять выслушаю. И опять пообещаю, что больше не буду. Понял? Главное — пар спустить, мне ведь с мотоциклом все равно никуда не деться.
— Да уж! Ты как насчет переговорить?
— Ну, давай. Выкладывай! — Предложил Ройтман. — Что там у тебя созрело, насчет сладкой жизни?
И Виктор выложил:
— Вот. Смотри…
На сидении «Явы» появился кустарного производства малокалиберный пистолет, приспособленный под патрон кругового воспламенения и внешне похожий на ТТ.
— Ты чего? Совсем обалдел? — Зашипел Павел на брата, моментально прикрыв оружие грязной тряпкой.
— А, он все равно не стреляет, — отмахнулся Рогов. — Боек сбит…
Ройтман молча и вопросительно смотрел на Виктора.
— Знаете ли вы, молодой человек, что в нашем славном портовом городе-герое существует один чудесный магазин с поэтичным, я бы даже сказал — горьковским названием «Альбатрос»?
