– Ну, предположим, – ответил я. – Допустим, он делал заметки о Суомалахти и горной промышленности вообще.
Похьянхеймо посмотрел на меня.
– Я просто уверен в этом.
– Отлично. Тогда где они и можно ли на них взглянуть?
– Вот об этом я и думаю.
– Насчет взглянуть на них?
– Насчет где они сейчас. Сколько же раз мне хотелось спросить у Лехтинена его мнение по той или иной теме, над которой я работал, почитать его записи, а их была тьма-тьмущая: всякие там тетрадки, бумажки и клочки – всякое.
– Разве его стол…
– В этом-то все дело. Его стол был приведен в полный порядок. Впервые! Все было аккуратненько сложено, стопки бумаги, карандаши – все по ранжиру. Ну я, конечно, просмотрел их все, хотя это и не совсем, скажем, правильно. В конце концов, я тоже всего лишь журналист.
Я не знал, как мне толковать слова Похьянхеймо: была ли в них ирония или сарказм, да и вообще было непонятно, насколько все это важно.
– То бишь его записок там не нашлось?
– Нет. Ни одной из тех его архиважных тетрадей, кстати, с картинками, нарисованными самим Лехтиненом. Мне, откровенно говоря, до сих пор не дает покоя то, что мы с ним так и не обсудили всей этой темы, хотя я уверен: у него точно было что-то нарыто. Тут к бабке не ходи. Просто он всегда тянул с написанием статей. Так что это может быть одной из причин, почему Хутрила не особенно обрадовался твоей идее. Все, что так или иначе затрагивает темы, которыми Лехтинен много лет подряд испытывал терпение Хутрила, так ничего и не добившись, вызывают теперь у того приступы жесткой аллергии.
Похьянхеймо встал, толкнув задом стул обратно. Проделал он это точно в расчете на эффектность: прокатившись пару метров, стул остановился точно в сантиметре от стола. Он повернулся, чтобы уходить, и я спросил:
– Что с ним случилось?
– Погиб в автокатастрофе, все это знают, – ответил он, оглянувшись по сторонам.
– Слыхал, но что произошло на самом деле?
– Лехтинен был в командировке в Берлине. Он любил бывать там, говорил, что город уродлив, прекрасен и бесконечен одновременно. Естественно, любил и по барам пройтись. И тут он уже под утро вышел из бара и направился домой по одной из темных улиц – если ты бывал в Берлине, то знаешь, что с уличным освещением там все не очень хорошо, не то что в Хельсинки. Там хоть глаз выколи и по улицам приходится идти чуть ли не на ощупь. В общем, какой-то пьяный за рулем сбил его, да так, что поотрывались на фиг конечности. Опознание проводилось по зубам и ДНК – голова была в лепешку.
– Так-так, а что это значит «какой-то пьяный»?
– Нормальный водитель остановился бы, вызвал полицию, или «скорую», или и то, и другое и остался бы ждать. Но пьяница, наркоман или автомобильный вор сбегают с места преступления, поскольку знают, что могут и сами нарваться на неприятности.
– Того водителя так и не нашли?
– Нет. Не думаю, что его когда-нибудь найдут.
8
Он еще раз ослабил узел, развязал и снял галстук с шеи. Сел у окна, держа в руках это истинное произведение искусства, купленное у портного в Риме на улице Виа Венето, и выглянул на улицу.
Оживленное движение по улице Топелиуксенкату в сторону центра, автобус номер 18 проезжает мимо библиотеки, тяжело поворачивая на перекрестке – так он делал и много десятилетий назад. За окном был именно тот вид, какой ему хотелось, какой он ждал. Как только нашлась подходящая квартира, он тут же связался с арендодателем и сказал, что его компания намерена снять ее для своего работника и что за деньгами дело не станет.
Библиотека на берегу залива Тёёлё примыкала к большому парку. Выстроенное в начале 70-х здание было одним из тех мест, где они любили бывать с Леэной. Оба любили книги, точнее, чтение было их общей страстью, как сказали бы сегодня. Правда, сегодня говорят много и о многом.
Страсть никуда не делась. Случалось, что он проглатывал книги – подбирал новых и новых авторов, – но старые воспоминания все равно были сильнее. Иногда книги, которые они с Леэной брали вместе и друг для друга, были изношены временем, их раскрывали и закрывали десятки рук, корешки были слабыми, страницы мягкими и пожелтевшими, и почти всегда они пахли табаком. В каждой из книг было некое собственное послание: любовь вечна, за свободу можно принять смерть, власть зла велика, за добро следует бороться.
Теперь, когда он заходил в библиотеки и книжные магазины, он везде видел новые книги, стоящие рядами в блестящих обложках. Несколько лет назад ему сказали, что старые книги больше не интересны. Он смотрел вокруг – в аэропортах, поездах, вагонах метро, автобусах, кафе и парках – и не мог не согласиться с этой мыслью. Да, люди читали, но читали о том, что другие съели на обед, или отвечали на вопросы тестов, результат которых определял их принадлежность к той или иной собачьей породе.
Галстук. Никак не получалось повязать его заново, а такого не случалось уже давно. Он посмотрел на часы: шесть. Он встал из-за столика у окна, оставив утрачивающий свой свет пейзаж за окном, и сосредоточился.
Он проследовал за мужчиной, зайдя с истерзанного снегом тротуара в продуктовый магазин. Не таков план был изначально, ему следовало держаться поодаль и ждать, ждать нужного момента – именно того, что будет ему дан или представится сам собой. Верил ли он в это, когда уже тысячу раз доказал себе, что нужный момент именно берется? Да-да, его надо брать так же, как пить от жажды – с жадностью и сосредоточенно.
Всего несколько минут на улице в этом городе с непредсказуемой погодой сделали свое дело: испанские полуботинки промокли насквозь, купленное в Эдинбурге пальто из твида весило тонну. Он вошел в магазин, взял из стопки красных корзин рядом с дружелюбно распахнувшимися воротцами одну и двинулся к полкам.
Объект стоял в сырном отделе – он отвернулся к соусам. Руккола. Кусочки бекона. Спаржа. Еще метров семь-восемь. Наконец тот решил взять пекорино. Кстати, явно не преминул выглянуть на улицу, собираясь за покупками: резиновые сапоги, плащ и темная шапочка с помпоном двинулись в сторону хлебного отдела.
Он не был готов, но в этом не было ничего особенного. В последнее время ему частенько приходилось импровизировать на ходу, и он знал, что магазин – это единственная для него возможность. На улице ждали оживленный тротуар и толкучка в общественном транспорте.
Он осмотрелся. Рядом с замороженными продуктами было самое спокойное место – никто не покупает мороженое в январе. Было видно, что тот, другой, обойдет весь магазин, так поступают многие. Альтернатива готовому списку покупок. Все, что нужно, рано или поздно попадется на глаза. Ему нужна только секунда.
Мужчина толкал корзину к противоположному концу магазина, как раз к холодильнику с полуфабрикатами. Он рассматривал этикетки, чесал подбородок, задерживался у газет: «Шокирующий развод», «Выкуп по договоренности», «Новое счастье». А для него они ничего не значили, он не знал этих людей, не знал, о чем речь.
Наконец, когда объект повернулся к последнему проходу между стойками и направился к отделу «Соки-воды», он опустил пустую корзину и ускорил шаг: не слишком заметно, но достаточно быстро, по-кошачьи. Объект завернул за угол. Он сделал еще несколько шагов, чтобы зайти с другой стороны навстречу. Импровизируй, сказал он себе, дай этому произойти.
Он увидел мужчину, и в тот же самый момент тот увидел его.
Странная вещь – память. Порой ты уже знаешь, хотя еще не понял. Он видел по глазам мужчины, что тот где-то в подсознании узнал его, прежде чем до него дошло, на кого он смотрит. В крохотной задержке не было ничего удивительного, все-таки почти тридцать лет прошло с тех пор, как они последний раз видели друг друга. Он начал двигаться короткими, осторожными шагами, вежливо подбираясь к мужчине.
То, как тот двигался, как ставил ноги – ступни наружу, но легко… А еще верхняя часть тела – плечи назад (самую малость) – и длинные руки вдоль тела. Этот худой тридцатилетний мужчина с темными волосами и в роговых очках а-ля сороковые выглядел именно так, как он всегда предполагал.
Время стянулось в одну точку, а затем прорвалось, и стало невозможно трудно принять, что он по своей собственной воле отсутствовал все то время, которое его сын прожил на этой земле, что жизнь его сына ему неизвестна и что у него не было ни единого воспоминания – совсем ничего – о тех временах, которые они могли прожить вместе.
Он сделал усилие, чтобы напомнить себе о том, что все произошло неожиданно и они встретились случайно.
– Здравствуй, Янне, – сказал он.
По глазам сына было видно, что тот не совсем понимает.
– Извини, – продолжил он тогда. – Однако я поторопился. Разумеется, я думал, что, как только узнаю тебя, то и ты узнаешь меня. Но я все же видел твою фотографию, а ты мою нет… Я твой отец.
Эмиль протянул руку, Янне скользнул по ней взглядом, прежде чем пожать.
