Из телефона вырвались треск и хруст, как будто рухнула плотина. Похьянхеймо крутил педали. Дома. Он еще при встрече сказал, что после того, как его старшая дочь съехала, он сделал из ее комнаты храм велосипедного спорта, приделав к полу тренажер, а на стену напротив повесив экран, на который можно было проецировать разные маршруты. По его словам, это было лучшее, чем можно заниматься в Финляндии зимой. Спросил у него, кто лучше всех знал Лехтинена. Похьянхеймо, тяжело дыша, сказал, что, пожалуй, это он, но и он не особенно хорошо, вернее сказать, никак.
– Кроме вас, – сказал я, – неужели никто ничего о нем не знал?
Похьянхеймо сказал что-то, но в разговор вмешалось дребезжание. Я переспросил.
Схватил Эллу за руку как раз в тот момент, когда она попыталась покрепче ухватиться за экран ноутбука.
Спустя мгновение я снова услышал голос Похьянхеймо.
– Дочь. Должно быть.
Он говорил по слогам, наверное, взбирался в виртуальную горку. Я уточнил, чья дочь.
– Лехтинена.
– Как зовут?
– Ни малейшего понятия.
Я поблагодарил его и выключил телефон. Затем позвонил Рантанену, который – я еще не успел ничего сказать – сообщил, что сегодня он отдыхает. Голос звучал на фоне ресторанного шума. Отчего-то я представил, как он крепко засел в своем всегдашнем кабаке и, развалившись в бархате кресла перед столом из темного дерева, накидывает полтинники один за другим.
– Кари Лехтинен, – начал я без предисловий. – Работал у нас. Помнишь?
– Крепким был выпивохой, один раз даже вместе накатывали.
– Помнишь его дочь?
Некоторое время я слышал только звуки ресторана.
– У тебя же есть женщина, – сказал он.
– Я вообще не о том сейчас.
– Конечно нет. Никогда не встречал.
– То есть ты не знаешь, – сказал я почти удрученно.
– Знаю, – ответил Рантанен и после небольшой паузы продолжил: – Маарит. С чем это связано?
– С Кари Лехтиненом.
– Я догадался. Как?
– Он был хорошим журналистом и интересным человеком.
– Можно и так сказать.
– Ты с ним много работал?
– Не так и мало, хотя, как посмотреть.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что много фотографировал для его статей, но вместе мы никогда не работали, в смысле вместе одновременно, потому что он был такой, какой уж был.
– Какой?
Опять звуки ресторана: звон монет, какая-то музыка, разбитый женский голос, талдычащий «заязаязаязаязаязаязаязаязаязаяяяя».
– Непонятный, – наконец, выдавил из себя Рантанен.
Я закончил разговор и решил поискать в сети. Маарит Лехтинен. Множество профилей в соцсетях. Поискал по номеру телефона: четыре совпадения по Хельсинки. Первая Маарит Лехтинен обрадовалась, когда я представился журналистом из «Хельсингин Пяйвя», но явно замешкалась, когда я справился насчет имени ее отца – Петри. Я поблагодарил ее. Вторая по списку Маарит тут же заявила, что не желает оформлять подписку на газету, и я ответил, что она ни в коем случае не должна этого делать. Ее отца звали Веса.
Бог троицу любит. Следующая Маарит Лехтинен помолчала, прежде чем спросить:
– Ты действительно журналист?
Я заново представился, сообщил, что пишу материал о Кари Лехтинене, образцовом журналисте, и что мне чрезвычайно приятен факт общения с его дочерью.
– Чушь собачья, – сказала Маарит весьма дружелюбным голосом. – Никто из тех, кто знал моего отца, не стал бы делать того, что ему бы не понравилось.
– Признаюсь, я не знал его. Во всяком случае лично.
– Но пишешь статью?
– С точки зрения сбора предварительного материала, было бы важно…
– Кари, то есть отец, говорил мне, что однажды мне позвонят.
Пауза в разговоре.
– Говорил… Что именно?
– Что кто-то позвонит из газеты и спросит про его бумаги. Раньше или позже. И если этот «кто-то» настоящий спец, то ему можно будет бумаги отдать.
Я даже привстал.
– Так. Значит, его архив у вас?
– Я знаю, где он лежит. А теперь я спрошу. Ты журналист? Ты настоящий спец?
– Да.
– Тогда ты знаешь пароль.
Я подошел к окну. В стекле было видно мое отражение – частями, похожее на голограмму. Половина моего тела была темной полоской леса и многоэтажкой напротив, а половина – освещенными окнами.
– Пароль?
– Ты меня услышал.
– Вы это серьезно?
– Отец был серьезным человеком.
– Сколько вам лет?
– Ты журналист или извращенец?
– Журналист.
Пауза.
– И вдобавок вполне себе даже ничего, – добавила Маарит голосом, попавшим куда-то между мной настороженным и мной, играющим в игру.
– Прошу прощения?
– Да я только что прогуглила тебя. Ты прогуглил меня, а я – тебя. Ничья. Смотрю на твою фотографию, а ты смотришь на мою.
– Я не смотрю ни на какую… Нет у меня пароля. Это важное дело…
На той стороне повесили трубку. Я остался стоять у окна.
По какой-то причине встреча с отцом казалась тем более реальной, чем больше времени после нее проходило. Я подумал о нашем разговоре, о рандеву в баре – все по-обыденному просто. Пожалуй, частично причина была в его образе: непритязательном и одновременно жестким. Не возникло причин для особых эмоций, скорее, даже наоборот – я странным образом успокоился. Ведь мы просидели друг напротив друга и привычно смотрели друг другу в глаза, как если бы делали это тысячи раз. Полез в телефон, чтобы вписать в браузере его имя, как случайно посмотрел в окно.
Там по-прежнему был я, похожий на голограмму, но не хватало еще одного элемента. Одновременно с тем, как я рванул на кухню, оттуда послышались звуки – сначала сильные, потом слабее: разбилась тарелка, по кафелю рассыпались столовые приборы и разлетелся вдребезги стакан.
Элла лежала на спине.
Пока еще молча от испуга и падения.
Я наклонился над ней и увидел ее правую руку.
Нож для фруктов.
Впившийся между указательным и средним пальцами, с торчащим с тыльной стороны ладони лезвием.
Раздался крик.
Дежурный врач повидала многое. Она штопала Эллу и периодически бросала в мою сторону изучающие взгляды. Классическая кафкианская ситуация: я пытался выглядеть испуганным и потрясенным от ужаса родителем (как оно и было), ответственным и заботливым отцом, который не смог бы сделать ничего лучше и с ребенком которого приключилась неприятность, случайность, которая не повторится.
Несмотря на запрет пользоваться телефоном в дежурном отделении больницы, я отправил Паулине сообщение – хорошо знал, что случится, если расскажу ей об этом только дома. Пришел ответ, что будет скоро.
Элла вела себя молодцом, но выглядела усталой. Ничего удивительного. Забинтованная маленькая ручка выглядела кукольной. Врач дала указания по уходу. Внимательно их выслушал, не отрывая взгляда от ее красных от ночного бодрствования глаз.
Домой ехали уже втроем на такси.
Паулина обнимала Эллу. Она не смотрела на меня, она будто взяла дочь под свою защиту, и это выглядело так, словно они обе отвернулись от меня. Дома я повесил одежду Эллы, снял ботинки перед зеркалом. Не посмотрел, чтобы не видеть своего отражения.
Элла скоро уснула, Паулина пришла в гостиную. Я сидел на диване, рядом – ноутбук. Она кивнула в его сторону.
– Так вот оно – объяснение случившемуся.
Я ничего не ответил. Она села на другой конец дивана. Раньше мы много раз любили друг друга на нем.
– Ты ничего не хочешь сказать?
Посмотрел на нее.
– Такое случается со всеми. Дети в ее возрасте шустрые, везде за ними не поспеешь.
– Интересно, чем ты был занят в тот момент?
– Говорил по телефону. Это не меняет…
– По телефону?
– Да.
Я посмотрел на нее. Паулина еще не переоделась после возвращения домой и была в юбке, рубашке и черном свитере с открытым воротом и длинными рукавами.
– Наверное, что-то очень важное, – сказала она.
Я вздохнул.
– Стоит ли заводить этот разговор?
– Именно что стоит.
– Я отвлекся на секунду. Такое случается со всеми.
– Я не о том.
Ее взгляд был направлен на черно-белый ковер на полу.
– Я хочу прояснить тебе раз и навсегда, – произнесла она тихим голосом, не оставлявшим никаких сомнений. – Элла – самое важное, что у меня есть.
– Знаю.
– Если с ней что-нибудь случится (Паулина произнесла это так, как если бы не придала никакого значения моим словам), если что-то будет угрожать ей, я не знаю… Точнее, знаю. Элла – самое важное, что у меня есть. Хочу сказать только это.
Паулина повернулась ко мне. Ее глаза были красными, а взгляд твердым.
– Все, я пошла спать, – сказал она, вставая.
Я остался на диване и сделал несколько глубоких вдохов. Поблагодарил Бога, богов, удачу, случай, провидение, судьбу, положение вещей, силы Вселенной и законы физики, что нож не попал Элле в глаз, что он не повредил артерию.
Появилось чувство вины, и по мере того как события вечера приобретали все большую четкость, я все лучше понимал причину этого. И о чем я думал всего за два часа до того – какое счастье, что я не такой, как мой отец, который пригласил меня выпить спустя несколько десятков лет отсутствия и попытался наладить связь с чем-то, что давным-давно исчезло, пропало, растворилось и никогда больше не вернется?
