– Ты что-нибудь знаешь о горном деле? – спросил я.
Голубые глаза закрылись и открылись, взгляд направился прямо на меня.
– В смысле?
– Просто подумал.
Маарит промолчала.
– Кстати, о птичках. Может показаться странным, но не рассказывай никому, что я приходил.
– Я дочь своего отца и привыкла к странным просьбам, – ответила она.
Вспомнил, что Маарит сказала мне внизу.
– Когда мы встретились… Что ты имела в виду, когда сказала «журналиста вроде тебя»?
– Ты не единственный позвонивший, но единственный, кто знал, что сказать. Отец говорил, что позвонивший будет знать то, что следует.
Я не решился объяснять, что все это было делом случая и мне просто повезло.
– А другой, – продолжил я, когда мы уже спустились вниз, – он тоже был из нашей газеты?
– Он не сказал.
– Ну, хоть представился?
Маарит мотнула головой. Ее волосы колыхнулись ровно настолько, чтобы запах опять дошел до меня. Мы вышли из подъезда к воротам.
– Так, мужчина или женщина?
– Мужчина.
– Какого возраста хоть примерно.
– Не могу сказать. Не молодой, но и не пожилой.
– А что сказал?
– Что он давний товарищ отца и хотел бы узнать, не осталось ли после его смерти каких-нибудь вещей.
– Что за давний товарищ, который не в состоянии представиться дочери покойного, – сказал я. – И потом, что на это можно ответить, когда не знаешь, кто он и чего ищет?
Она остановилась, положила руку на замок ворот и посмотрела мне в глаза.
– Именно.
И открыла ворота.
Стальные прутья ворот отозвались гулом. Были слышны шаги Маарит, а потом все замерло. Какой же тихой может быть ночь в Каллио – словно неподвижная вода. Стоянка такси в форме полумесяца находилась на другой стороне аллеи, прямо перед отделением банка и специализирующейся на продаже дешевого пива и потерянных дней забегаловкой.
Туда.
Я не сделал ни одного шага.
Сквозь раздетую январской погодой аллею было видно, что на стоянке ни одной машины. Заметил еще кое-что. За здание на скрещении улиц Хельсингинкату и Харьютори проскользнула широкоплечая тень. Вспомнился некто похожий, увиденный в семистах километрах севернее – сначала у ворот шахты, а затем на парковке мотеля.
В иные времена в нижнем этаже здания располагался бы какой-нибудь магазин. Сейчас пустые витрины и отключенное освещение позволяли видеть, что ни вперед, ни назад тень не переместилась, так и оставшись прямо за углом. Рюкзак тянул мне спину.
Я взял в руку телефон и хотел было вызывать такси, но вместо этого пошел быстро к углу. Когда приблизился к нему примерно на двадцать метров, увидел, как тень – это был мужчина – двинулась вперед и скрылась из виду. Я ускорил шаг, закинул обе лямки за плечи и вышел на улицу Хельсингинкату.
Он значительно оторвался – явно должен был пробежать это расстояние. Мужчина шел широкими плавными шагами: его спина и движения тела были очень знакомыми. Я побежал. Рюкзак запрыгал за спиной. Он успел уже пройти полквартала, дойдя до того места, где каменная лестница на Торккелинмяки разрывала сплошной ряд кирпичных домов, и вдруг пропал, свернув на лестницу. Она выходила на широкую площадку, где днем заседали пьяницы и наркоманы. Я сделал усилие, пытаясь разглядеть, куда он исчез, поднялся на площадку, далее – еще одна лестница и выход на Адольфинкату. Передо мной показалось старое здание университета, двери были закрыты.
Каменная стена шла налево и направо. Я остановился и прислушался. Слева стена уходила в сторону парка Францена, решил пойти туда.
Парк был разбит на склоне, насквозь шли две дорожки. Даже без листьев черные деревья могли спрятать кого угодно, но я все же увидел его. Мужчина шел вверх по Франценинкату по направлению к огромным, кровавым буквам, сверкающим сквозь падающий снег: С-А-У-Н-А.
Вот он выходит из парка, скоро совсем исчезнет из виду.
Бегу. Рюкзак колотится о спину. Я задыхаюсь.
Не заметил, как от стены отделилась другая тень.
Может, второй подставил ногу, может, толкнул – не ощутил этого, но вот я уже повален, нога давит на шею и мощные руки пытаются сорвать рюкзак. Силюсь повернуться. Это сложно, когда ты прижат к земле здоровенным сапожищем. Мужчина заламывает мне левую руку и стаскивает одну лямку, я выворачиваюсь и бью что есть силы.
Никуда не попадаю.
Тот вцепляется мне в шею руками в перчатках. Он давит и наклоняется ближе, дыша луком и фастфудом. Ударил повторно – уже локтем и попал. Пальцы на шее разомкнулись, кто-то начал кричать.
Крик раздался рядом. Мужчина ослабил хватку и снова дернул за рюкзак: моя левая рука чуть было не оторвалась вместе с ним, но рюкзак я не отпустил.
Перевернулся. Сапогом прилетело прямо в щеку, потом сапоги убежали. Сел. Стащил рюкзак со спины, обнял его руками и прижал к себе.
14
Эмиль был профессионалом. Он посмотрел на фотографию человека, на адрес и время на экране компьютера. Оставалось еще несколько часов. Собственно, какие еще варианты? Следующий день.
По своему опыту он знал, что днем – труднее всего. Днем требуется основательное планирование, тончайший расчет времени и места и тотальный контроль над всем происходящим.
Несколько лет назад он утопил в Темзе, прямо у ступенек лестницы, одного отправившегося пообедать лондонского банкира. Стоял по-летнему солнечный день – редкая для Лондона погода. Он чуть было не завалил то дело, и даже сегодня воспоминания о нем вызывают мурашки по коже. Конечно, кто-то видел его, конечно, тщательно выбранное место обязательно было кому-нибудь да видно. Эмиль хорошо запомнил, как шел к станции метро со спокойным лицом, а идеально отутюженные брюки были снизу мокрыми, в ботинках хлюпала вода, под аккомпанемент полицейских сирен мышцы ног покалывало от только что пережитого напряжения. «Никогда больше», – думал он, сидя в вагоне метро линии Пикадилли, закрывшись от посторонних глаз свежей «Файненшл Таймс».
Так что у него были только эта ночь и ее последние часы.
Момент…
Эмиль искал, вводил в окно поиска разные варианты. Когда он начинал, поиск и сбор информации были совсем иными. Нынче люди в основном сами добровольно распространяют все о себе, нужное достаточно просто собрать. Этот хвалился новыми кроссовками в профиле «Фейсбука», он выходит на пробежку каждое утро. Судя по карте, он бегает в Центральном парке три раза по одному и тому же маршруту. Это понятно, ведь дорожка – единственная, за которой зимой следят муниципальные службы. За редким исключением, он бегает между шестью и семью утра.
Эмиль ждал три с половиной часа. Он не пытался вздремнуть.
Когда часы показали пять, он оделся: черное облегающее трико для бега, новые сине-зеленые кроссовки, непродуваемая куртка. В карман он сунул черные же перчатки и спортивную шапочку. Посмотрел на себя в зеркало. Его суровые черты лица выглядели выразительными.
Тихие улочки района Така-Тёёле еще не проснулись. Эмиль шел по набережной, пока не нашел, что искал.
Под застывшими кленами стоял микроавтобус «Хёндэ» сантехнической фирмы со штрафным талоном на стекле. Вероятно, припарковавшему его водителю улица показалась на тот момент идеальной. Она и сейчас была идеальной, как и возраст автомобиля – никаких новых противоугонок. Эмиль открыл дверь, сломал замок зажигания и уже через четыре минуты ехал по центральной улице.
Он направлялся на север, проехал мимо заправочной станции, теперь принадлежавшей одной русской нефтяной компании. Посмотрел налево: залив Пикку-Хуопалахти, совершенно новый городской район там, где раньше были пустырь, свалки, авторазборки… Эмиль помнил эти раздолбанные покосившиеся склады и неофициальное название района – «Стокманн для бедных».
Эмоции были противоречивыми, но его успокаивало то, что он идет на работу, было даже приятно. Работа уже давным-давно стала для него синонимом жизни. И наоборот. Работа была для него всем. Работа постоянно напоминала ему о том, кто он, что он и где он. Работа спасала его от безумия. Работа была для него первоосновой всего даже в ситуациях, когда одиночество раз за разом било его исподтишка под дых.
Он думал о сыне, о той встрече. Ему хотелось предложить встретиться повторно.
Вот опять новый перекресток: все в этой непривычной схеме рождало ощущение потерянности в родном городе. Он надавил на газ – за окном замелькали знакомые дома – и скоро успокоился. Справа – темнота Центрального парка, слева, огни района Южная Хаага, а следом и Северная Хаага с ее высотками. Он выехал на первую кольцевую и направился на восток. Нужно было проехать всего пару километров.
Район Западная Пакила даже в темноте выглядел зажиточным. Он еще помнил, как здесь на нарезанных после войны участках по двадцать соток была совершенно обычная застройка – однотипные «дома фронтовиков», выстроенные после войны, и современные, но одноэтажные «таунхаусы» (так их, кажется, сегодня называют). А теперь от былого простора не осталось и следа: некогда большие участки уже разделены наполовину, а то и натрое, и на каждом клочке земли возвышаются каменные дома один другого помпезней, каждый из которых выглядит как экстатическое слияние музея современного искусства и посольства какой-нибудь банановой республики.
