но ни один из противников Ричарда не ставит под сомнение его отвагу. Наоборот, все в один голос восхваляют ее.
– Похвала побежденному, возвышающая победителя, – напомнил Кэррэдайн. – Кстати, эта традиция началась с баллады, написанной кем-то из стана Тюдоров.
– Да, одним из людей Стенли, – добавил Грант.
Перевернув пару страниц, он разыскал балладу и принялся декламировать странные звучные строки:
«Никто не может вынести их натиск. Сильней ударов Стенли – лишь гордыня.
Оставьте нам случайности усобиц, боюсь, вы слишком мешкаете ныне.
Ваш конь оседлан – ржет нетерпеливо, а в день другой – победу вырвав сами,
Наденете английскую корону и станете вновь царствовать над нами».
«Мой боевой топор меня заждался. Корону водрузите мне на шлем.
Создатель наш, клянусь всуе тобою, что я умру – сегодня – Королем!
Покуда жив – не отступлю и шагу. Пусть враг бежит, меня завидев близко!» —
Так он сказал – и сделал, перед Богом Представ наутро королем английским» [56].
– «Мой боевой топор меня заждался… Корону водрузите мне на шлем», – повторил Кэррэдайн слова Ричарда перед роковой битвой. – Кстати, знаете, эту корону потом нашли в кусте боярышника.
– Кто-то, видимо, уже успел припрятать.
– Раньше я представлял себе эту корону такой внушительной, роскошной, вроде той, которой у нас пользуются теперь… А оказывается, она была просто золотым обручем.
– Да. Ее можно было надевать поверх боевого шлема.
– Черт побери! – внезапно воскликнул Кэррэдайн. – На месте Генриха мне было бы противно носить эту корону! – Он помолчал и добавил: – Знаете, что в городе Йорке написали в своей хронике про битву при Босворте?
– Нет.
– «В этот день наш добрый король Ричард был подло сражен и убит, к великой печали жителей города».
В наступившей тишине раздавалось лишь чириканье воробьев за окном.
– Мало похоже на сообщение о смерти ненавистного узурпатора, – сухо заметил Грант.
– Совсем не похоже. «К великой печали жителей города», – медленно повторил Кэррэдайн, задумавшись над фразой. – Они, пожалуй, относились к Ричарду так, что, даже несмотря на новый режим и очень неопределенное будущее, записали в хронике черным по белому свое мнение о том, что это было подлое убийство и что они скорбят по убитому…
– Быть может, они как раз узнали, как победители надругались над мертвым телом короля, и им стало не по себе…
– Да, да. Не очень-то приятно узнать, что человека, которого они знали и которым восхищались, подобрали мертвым и, раздев донага, бросили поперек седла, как охотничий трофей…
– Такое и о враге узнать неприятно. Правда, чувствительность не то качество, которое можно искать у Генриха, Мортона и прочей компании.
– Хм, Мортон! – Брент процедил это имя сквозь зубы, словно сплюнул. – Когда Мортон умер, печали, поверьте мне, никто не испытывал. Знаете, что написали про него в лондонской хронике? «В наше время даже сравнивать с ним почиталось оскорблением; и жил он, вызывая великое презрение и ненависть у всех людей».
Грант повернулся и взглянул на портрет, составлявший ему компанию столько дней и ночей.
– Вы знаете, – произнес он, – несмотря на все свои успехи и кардинальскую шапку, Мортон, по-моему, проиграл в споре с Ричардом. Пусть Ричард погиб и был потом оклеветан, все же ему повезло больше. Его любили при жизни.
– Неплохая эпитафия, – серьезно произнес юноша.
– Совсем неплохая, – согласился Грант, закрывая Олифанта в последний раз. – Немногие могли бы желать лучшей. – Он протянул книгу ее владельцу. – И мало кто по праву заслужил такую.
Когда Кэррэдайн ушел, Грант взялся наводить порядок на тумбочке, готовясь к завтрашней выписке. Непрочитанные модные романы пойдут в больничную библиотеку, пусть потешат других больных. И надо не забыть вернуть Амазонке оба учебника, когда она принесет ужин. Он перечел (впервые с тех пор, как принялся расследовать дело Ричарда) школьный вариант описания его злодейств. Вот он, безапелляционный, черным по белому, бесславный рассказ. Без тени сомнений в его правдивости.
Грант собрался было закрыть учебник, когда взор его упал на начало царствования Генриха VII, и он прочитал: «Обдуманная политика Тюдоров состояла в устранении всех соперников, претендующих на трон, в особенности потомков Йорков, оставшихся в живых ко времени воцарения Генриха VII. В этом Тюдоры вполне преуспели, хотя от самых последних пришлось избавляться уже Генриху VIII».
Грант воззрился на это неприкрытое, откровенное признание массового убийства, подтверждение уничтожения целого рода.
Ричарду III приписали убийство двух племянников, и его имя стало символом злодейства. Но Генриха VII, чья «обдуманная политика» заключалась в уничтожении целого рода, рассматривали как проницательного и дальновидного монарха. Не очень, быть может, любимого подданными, но делового, усердного и к тому же преуспевающего в своих начинаниях.
Грант сдался. Понять историю ему, похоже, не удастся. Логика историков коренным образом отличалась от той, к которой он привык, и, видимо, им просто не суждено найти общий язык… Нет, он возвращается в Скотленд-Ярд, где убийца именуется убийцей – и точка!
Грант аккуратно положил учебники на край тумбочки, и, когда появилась Амазонка с ужином, протянул ей обе книги с краткой благодарственной речью. Он и в самом деле был чрезвычайно благодарен Амазонке. Если бы она не сберегла своих школьных учебников, он, возможно, никогда не ступил бы на путь, который привел его к знакомству с Ричардом Плантагенетом.
Девушку, казалось, смутила доброта Гранта. Это заставило его подумать: неужели как больной он был таким грубияном, что она ожидала с его стороны лишь упреков и ворчанья? Мысль была унизительной.
– Нам будет недоставать вас, – сказала Амазонка, и ее большие глаза как будто подернулись влагой. – Мы привыкли, что вы здесь. Привыкли даже к этому. – И она повела локтем в сторону портрета.
Гранта вдруг осенило.
– Не сделаете ли вы мне одолжения? – попросил он.
– Конечно. Все, что в моих силах.
– Поднесите, пожалуйста, эту фотографию поближе к свету и рассмотрите ее хорошенько в течение времени, которое вам нужно, чтобы сосчитать пульс.
– Если вам угодно… Но зачем?
– Не важно. Сделайте ради меня. Я засеку время.
Медсестра взяла портрет и подошла к окну.
Грант следил за бегом секундной стрелки по циферблату. Через сорок пять секунд он спросил:
– Ну как?
Ответа не последовало, и он переспросил:
– Ну как?
– Вот чудеса, – сказала девушка. – Когда приглядишься повнимательнее, у него довольно приятное лицо, верно?
Март, шесть часов утра. Еще совсем темно. Длинный поезд, слегка позвякивая на стыках, приближается к станции, проходя сквозь мутноватый свет фонарей на подъездных путях. Вот проплыло яркое пятно, отбрасываемое огнями сортировочной, состав скользнул под
