Он чувствовал беспокойство. Морская гладь была такой темной, такой зеленой, такой удивительно родной. И все же море было совсем не похоже на то, где когда-то, много лет назад, он купался. Он и Мария Эстрелла.
Мария Эстрелла. Через месяц она выйдет из тюрьмы. Он скрупулезно отсчитывал дни. Он не мог вспомнить ее лица. Но помнил ее запах.
Мино постарался стряхнуть с себя ощущение беспокойства.
Он взглянул на величественные Таврские горы на востоке, они отбрасывали серо-голубые тени на скудные поля у своих подножий, где одетые в черное женщины наполняли свои корзинки камнями и осторожно уносили их на головах. Один и тот же камень год за годом, столетиями, земля никогда не избавится от камней. Утомительная работа, чтобы убедить землю дать урожай. И она давала им урожай.
Смогут ли они так жить? Смогут ли найти покой во глубине зеленых лесов, где земля под пышными кронами деревьев еще более скудная, чем здесь? Он сможет. А как насчет Орландо, Ховины и Ильдебранды? А Марии Эстреллы?
Может быть, все это лишь безнадежная мечта, вызванная необходимостью вечно бежать? И ведь виноваты в этом лишь они сами, и сейчас уже ничего не вернуть обратно.
– Я помню дождь, – сказал он, обращаясь к сидящей неподалеку Ильдебранде, словно все это время она следила за его мыслями. – Я помню дождь. Сначала с небес шерстяными клубками падали птицы, они сыпались вниз, как разноцветные блестки, – туканы, иволги, гоацины. Воздух застыл, душный, спертый, и вдруг сверкающей золотой стеной пошел дождь, острый и чистый, словно острие мачете. Он падал на желто-красную землю с такой силой, что она тут же превращалась в болото. После дождя все вокруг затянул желтый туман, все джунгли оказались заколдованы. Все внимательно слушали, а с верхушек деревьев доносились незнакомые звуки и удивительные запахи. Казалось, что после дождя все началось заново, а все старое исчезло.
– Где это было? – Ильдебранда наклонила голову, чтобы получше понять, что говорит Мино.
– Конечно, в джунглях, там, где мы будем жить, – сказал Мино. – Ты когда-нибудь бывала в джунглях?
Ильдебранда пожала плечами.
– Наверное, нет, – сказала она. – В самих джунглях не бывала. Я была рядом.
Орландо и Ховина сидели молча. Они понимали, что Мино хотел сказать нечто важное, нечто, касавшееся их всех, нечто такое, для чего было трудно подобрать слова. Его глаза становились все глубже, и он без остановки перебирал пальцами четыре ракушки, которые нашел на пляже.
– Bueno, – сказал наконец Орландо. – Я нарисую тебе кое-что. Возможно, мне будет проще объяснить, чем тебе: ты родом из глубоких джунглей, ты там родился и вырос. Твою деревню уничтожили, а семью расстреляли; гринго сровняли все с землей. Ты отправился мстить. И ты отомстил. Теперь ты хочешь вернуться и построить нечто новое. Начать то, что ты оставил десять лет назад, замкнуть круг. Но ради напудренного носа святого Стеффания ты не понимаешь, почему мы следуем за тобой, почему мы разделяем твой восторг от идеи вернуться в дождевые леса! Ты думаешь, что мы заползем под какой-нибудь корень и зачахнем, нас съедят муравьи или какие-нибудь еще насекомые или мы утонем в болоте, всей душой сожалея о том, что стали злейшими врагами цивилизации, которую мы все ненавидим. Claro, проблемы обязательно возникнут, девушкам, скорее всего, придется труднее, но мы готовы попробовать. Я десять раз скажу «да» джунглям, а не вонючему проклятому городу. Может быть, мы, все четверо, хотя и разного происхождения, мечтаем об одном и том же. Может быть, та часть света, откуда мы родом, сама дарит нам идеи и фантазии, удовлетворить которые можно, только вернувшись к истокам. Ты думаешь, что наша богатая культура, наш язык и наша литература вдохновлялись ржавыми бочками с бензином, американскими раздолбанными автомобилями или вонючими фавелами? Клянусь крыльями святого Руперта и Недосягаемого Кристобаля, Мино, несравненная фантазия, отличающая нашу культуру от любой другой из мировых культур, заключена в окружавшей нас все время природе, которую сейчас безжалостно уничтожают. Мы боролись за нее и, возможно, смогли спасти.
– Каков я поэт, а, Мино? – продолжил Орландо. – Разве мой мир – это не оргия слов и картинок? Я не настолько глуп, чтобы не понимать, откуда я черпаю вдохновение. Разве Ильдебранда не дочь Таркентарка, ты ведь сам так говорил? Посмотри на нее, она олицетворяет плодородие джунглей, она сама вскормит детей джунглей и споет им песни, которые воспарят к верхушкам деревьев по вечерам и раскроют бутоны самых сладких фруктовых деревьев. А Ховина – ведьма, знающая тысячи травок. Неужели она потратит свою жизнь, смешивая яды для избавления от вредителей? Или будет стоять за прилавком аптеки, продавая синтетические таблеточки от депрессии и нервных срывов жителям городов?
Орландо встал. Поднялся на самый высокий камень на крохотном островке. Бронзовый от загара, он стоял там, продолжая свою вдохновляющую речь. Он был ягуаром, балансирующим на вершине скалы, солнцем, питающим ростки всего живого на свете, огнем, тысячью костров в ночи приманивающим из тьмы мудрость. Остальные трое слушали, завороженные его видом:
– Все судьи мира мечтают увидеть, как нам отрубят голову, расчленят на мелкие кусочки и выбросят крысам, ведь мы вмешались в Священный Экономический Порядок и разрушили мировой баланс, уничтожив собак-поводырей – чесоточных горбатых дворняжек, вцепившихся в спину Матери Земли. Умирают одни дворняги, на смену им приходят другие – чувствительные, осторожные, бдительные. Они почуяли запах своей вонючей крови. Мы объявили им войну, и эта война продолжится даже после того, как мы отойдем от дел. Мы не сможем жить в Европе, нам не нравится в Африке и в Азии. Мы не можем вернуться в нашу страну и стать теми, кем были раньше. Мы невидимые, безымянные. И должны остаться такими на веки вечные. Возможно, даже нашим детям не придется узнать, кто мы такие на самом деле. Но грустит ли из-за этого Орландо? Грустит ли Орландо оттого, что десять тысяч судей мечтают скормить его крысам? Грустит ли он о тех жертвах, которые утонули в бездонном колодце тщеславия? Грустит ли он оттого, что не сможет жить в Барселоне и ходить по ночным клубам Парижа? Грустит ли он оттого, что у него больше нет имени? Нет, Орландо совершенно не грустит от всего этого. Ему грустно лишь оттого, что Мино, ужасный Морфо, Волшебник, Отец Чудес, не верит, что его друзья разделяют его тоску по сверкающей реке и маленькой деревушке с побеленными домиками в сердце джунглей. Мы все еще богаты, в наших ящиках лежит золото, а в карманах – купюры, мы можем построить
