Момент, надо заметить, весьма и весьма напряженный. А у Катки с детства выработалась привычка, если она смотрит интересное кино или читает интересную книгу, то в самый захватывающий момент ее желудок начинает требовать вкусной пищи.
Отложив нетленку, Копейкина спустилась вниз. Персы уже тусовались возле холодильника. Накормив сначала прожорливых кошек, Катарина вытащила сыр, масло и листья салата. Нарезав хлеб, она соорудила нехитрые бутерброды и, наполнив стакан персиковым соком, вознамерилась вернуться в спальню, дабы узнать, кто же опередил героя и примчался в дом раньше него. У выхода из столовой Катка услышала чавкающий звук. По телу побежали мурашки.
– Кто здесь? Розалия Станиславовна, это вы?
Тишина.
– Наташ, ты?
– Не получишь орешков! Ты плохой мальчик! Сиди здесь и думай над своим поведением. Не получишь теперь вкусных орешков, – неслось из темноты гостиной.
Ката щелкнула выключателем.
Понурый Арчибальд сидел на спинке кресла и едва слышно бормотал:
– Плохой мальчик! Как тебе не стыдно! Ай-яй– яй! Зачем ты укусил Катку? Плохой мальчик! Орешков не получишь.
Копейкина положила бутерброды на столик, а сама приблизилась к попугаю. Пернатый, вжав голову в плечи, искоса смотрел на нее своими янтарными глазками-бусинками. В какое-то мгновение Катарине даже показалось, что Арчибальд плачет.
– Арчи, ты чего? Я на тебя не сержусь. Ну, иди ко мне, маленький.
– Плохой мальчик. Орешков не получишь. Сиди и думай над своим поведением.
Взяв ару на руки, Ката прижала его к себе и зачастила:
– Ты хороший мальчик, и знаешь, что мы сейчас сделаем? Пойдем на кухню и поедим вкусных орешков.
Арчи оживился.
– Орешки! Орешки вкусные! – взмахнув крыльями, он пулей полетел в кухню.
Получив вожделенное лакомство, Арчи заметно повеселел и отблагодарил Катку в свойственной лишь ему одному манере.
– Твою мать! Наталья, приготовь мне ванну! Гламурный прикид! Бриллианты – лучшие друзья гламурных девушек!
– Ну и славненько. – Копейкина вернулась в гостиную, взяла сок, бутерброды и поднялась наверх. И лишь устроившись в кресле, она, к своему большому удивлению и разочарованию, обнаружила, что бутербродики несколько видоизменились. Намазанный маслом хлеб был, листья салата тоже присутствовали, а вот сыр бесследно исчез.
– Лизка! – выкрикнула Катка, топнув ногой. – Я тебе это припомню.
Спускаться вниз снова не хотелось, посему пришлось довольствоваться бутербродами с салатными листьями.
А на первом этаже, расположившись на мягком диване, довольная Лизавета, мурлыча в свое удовольствие, умывала упитанную мордочку.
В понедельник, справедливо полагая, что днем Олег на работе, Ката решила отложить визит до вечера.
Ровно в семь, выходя из лифта, она заметила хрупкую девчушку, стоявшую на лестничной клетке. Увидев Катку, юная особа быстро отвернулась и едва слышно всхлипнула.
Пожав плечами, Копейкина потянулась к звонку.
– Никого нет дома, – слабеньким голоском оповестила девушка.
– А ты тоже к Кореневым пришла?
– К ним.
– И давно стоишь?
– Уже час.
– Значит, будем ждать вместе, – Катарина поднялась на площадку и, улыбнувшись, представилась: – Я Катарина.
– Анфиса, – отозвалась худышка и вновь всхлипнула.
– Ты плакала?
Анфиса наморщила носик.
– Заметно?
– Честно говоря, да.
– А что толку от слез, уже все равно ничего не изменишь; как любит говорить моя бабушка, дело сделано, поздно пить боржоми.
– У тебя неприятности?
– Можно сказать и так.
– Я могу помочь?
Анфиса хихикнула.
– Вряд ли, мне теперь никто помочь не может. Поздно.
– Не пугай меня.
– И не собиралась. А вы родственница Кореневых?
– Нет, я приехала переговорить с Олегом.
– Ясно, – Анфиса достала из кармана платок и, не выдержав, разревелась.
– Эй, ты чего, что у тебя случилось? Расскажи.
– Я не знаю, что мне делать, мне очень страшно, а поделиться бедой не с кем.
– Поделись со мной.
Глотая слезы, девушка подняла на Катку большие глаза и пролепетала:
– Я беременна.
От неожиданности Копейкина отшатнулась.
– Беременна?
– На втором месяце. Вчера у врача была, она мне как сказала, я чуть сознание не потеряла. До дома еле дошла, думала, упаду прямо на улице. А дома мать с расспросами пристает, почему такая бледная, почему круги под глазами. Я стою, а что ответить – не знаю.
– Сколько тебе лет?
– Семнадцать. Вы меня осуждаете?
– И не думала.
– Осуждаете, – твердо проговорила Анфиса, – я по глазам вижу, просто вы сказать не решаетесь. И я вас понимаю, сама себе противна.
– Ну-ну, не говори так, беременность – это еще не конец света.
– Для кого как. Если дети в браке рождаются, это одно, а в моем случае… уж лучше бы конец света наступил.
– А отец ребенка уже в курсе?
– Пока нет. Вот стою, жду, когда он соизволит домой заявиться, а я его и обрадую. Только наперед знаю, что за этим последует, пошлет он меня куда подальше и поминай как звали. Не нужна я ему с ребенком, бросит он меня.
Катку осенило.
– Хочешь сказать, отец малыша – Олег Коренев?
– Еще чего. Мы с Вовкой встречались.
Копейкина протерла вспотевший лоб. Да, ничего не скажешь, молодежь сегодня шустрая. Не успевают окончить школу, а уже перевоплощаются в родителей.
– Вовка меня любит, – шептала Анфиса, – а вот от ребенка откажется.
– Если любит, поймет.
– Не говорите глупости. Ему семнадцать лет, одно дело – крутить любовь просто так, без обязательств, и совсем другое – брать на себя ответственность. Кто ж добровольно согласится расстаться со свободой и ребенка нянчить. Нет, он меня отошьет, я точно знаю.
– Не нагнетай, сначала переговори с парнем, а уж потом делай выводы.
Анфиса с мольбой посмотрела на Кату и спросила:
– А вы мне что посоветуете? Рожать ребенка или на аборт идти?
Ката ответила, не задумываясь:
– Рожать!
– В моем возрасте?
– Ты, когда с Вовкой наедине оставалась, задумывалась о своем юном возрасте?
– Нет.
– Вот и сейчас о нем не думай. Все будет хорошо.
Анфиса закивала.
– Я аборт делать боюсь, при любом раскладе рожать придется. А то получится как у сестры старшей, потом всю жизнь локти кусать придется. Маринка в восемнадцать лет аборт сделала, а в двадцать замуж вышла. Сейчас ей двадцать девять, а она до сих пор родить не может. Врачи говорят, ей вряд ли когда-нибудь удастся самой выносить ребенка.
Обняв Анфису за плечи, Ката начала говорить слова утешения. Девушка всхлипывала, согласно кивала головой, а потом вдруг выпалила:
– Если Вовка на мне не женится, я увеличу себе грудь.
– Здрасти, приехали, при чем здесь грудь?
– При том. У всех моих ровесниц грудь о-го-го, а у меня… сами видите. Это из-за нее все мои проблемы.
– Ну, знаешь, размер груди не виноват в том, что ты станешь молодой матерью.
– Все равно, парни в первую очередь обращают внимание на грудь, а уж потом на все остальное.
Ката отстранилась.
– А что тебе больше нужно, чтобы на тебя обращали внимание все парни, или хочешь встретить одного-единственного, которому будет глубоко наплевать на размер твоей груди?
– Хочу и того, и другого.
– Глупая. Запомни, ты можешь сделать грудь хоть пятого размера, но от этого ты не будешь счастливее. Поверь мне на слово.
– А вам откуда известно?
– Ты сама поймешь со временем, что главное не внешность.
– А внутренний мир, – перебила Анфиса. – Слышали мы эти сказки. Только на практике происходит все с точностью до наоборот. Красивым девчонкам с хорошими фигурами живется намного легче, чем нам… дурнушкам.
– Ты не дурнушка.
– Я лучше знаю.
– Легче живется тем, кто любит себя таким, какой он есть. А подгонять свое тело под сомнительные идеалы глупо и неразумно. Ты поймешь это с годами, я очень надеюсь, что поймешь. Скажи, тебе знаком хотя бы один человек, который после изменения внешности стал счастливее, чем раньше?
– Звезды шоу-бизнеса.
– Это все показное, тогда как в действительности ты и понятия не имеешь, как на самом деле живут те, кому завидуют миллионы. Знаешь, как говорят, завидуют тогда, когда не знают всех подробностей. Поэтому мой тебе совет, выбрось из головы все глупости и сосредоточься на главном. У тебя на данный момент есть дела и поважнее. Согласна?
Анфиса в очередной раз шмыгнула носом.
– Да согласна я, согласна. Блин, ну где же Вовка, сколько можно ждать? Я не выдержу, у меня нервы на пределе.
– Позвони ему на мобильник.
– Звонила. Он недоступен.
Владимир Коренев – коренастый парень с прической ежик – появился на лестничной площадке спустя полчаса после исповеди Анфисы.
