Поставив поднос на половину кровати, принадлежавшую ее мужу, женщина выскользнула из-под одеяла и шагнула к огромному зеркальному шкафу-купе, занимавшему целиком одну из стен спальни. В который раз подумав о том, что шкаф этот следует выбросить, соединив вместо него спальню с соседней комнатой, превратив ту в гардеробную. Что вообще все здесь, в этом богатом, но безвкусном и неудобном особняке следует переделать, перекроить, перестроить… После того как их план осуществится полностью. Самое время его осуществить до конца, а Березин-старший между тем отчего-то тянет и тянет, не считаясь с тем, что терпению Татьяны тоже может наступить конец…
Женщина тряхнула пышными белокурыми волосами и замерла перед зеркалом, придирчиво вглядываясь в свое обнаженное тело. Спать обнаженной ее когда-то приучил Старик… Неужели… Неужели это было так давно?!
Истинного возраста Татьяны Николаевны Монаховой не знал никто, кроме Березина-старшего и ее самой, но в последние годы ей, перевалившей за третий десяток, все сложнее было поддерживать этот имидж вечно молодой, почти юной, хрупкой и нежной женщины-девочки.
Она родилась и выросла на берегу Камы — в городке, воспоминания о котором и по сей день заставляли Татьяну внутренне содрогаться. И было от чего. Даже в советские времена деревянный, разваливающийся городок, принадлежавший административно русской окраине Удмуртии, поражал своей убогостью на фоне сотен таких же районных и заштатных. Их домишко от соседних развалюх не отличался ничем: те же бревенчатые стены, оклеенные давно потерявшими первоначальный цвет, отстающими по углам обоями, ободранная, едва ли не образца пятидесятых, мебелишка, за окнами — палисадник с хилыми мальвами, сквозь которые просматривалась лишенная асфальта улица с расшатанными, дощатыми тротуарами и огромной, не просыхающей даже в жару лужей посередине.
Семья Монаховых тоже ничем не отличалась от обитающих по соседству: пьющий папаша, работающий в перерывах между запоями не пойми кем на маленькой местной пристани. Рано постаревшая в тяжких трудах по воспитанию троих дочерей мать. Татьяна была младшей, родившейся, как говаривала мамаша, «под завязку», когда старшая из сестер собиралась замуж, а средняя успела «заневеститься» — так это называлось в городке. К тому моменту, как Татьяна начала более-менее осознанно воспринимать окружающее, у старшей уже было двое сопливых ребятишек, чьи имена Монахова успешно позабыла за прошедшие годы, а вторая из сестер, так и не нашедшая себе жениха, превратилась в настоящую грымзу, постоянно ссорящуюся с матерью и однажды на глазах Татьяны избившую до «красной юшки» вусмерть пьяного папашу.
И городок, и дом, в котором она выросла, и родителей, и сестер она ненавидела всегда. Так ей, во всяком случае, казалось, что всегда. И всегда мечтала только об одном — сбежать отсюда, чтобы вся эта убогая жизнь с глаз долой на веки вечные… И чем старше, а заодно и красивее становилась девушка, тем сильнее крепла в ней эта ненависть. И решимость добиться для себя другой — красивой, богатой жизни. Ради которой она была готова на все. В самом деле — на все!
Но для начала следовало учиться не просто хорошо, а лучше всех, чтобы закончить школу с золотой медалью, а следовательно, по существующим в те годы правилам, поступить в институт, преодолев всего один экзамен — по будущей специальности… Вне всяких сомнений поступать она будет в Москве. Безусловно — в МГУ. Нет никаких сомнений — на романо-германский факультет. Еще в подростковом возрасте Татьяна пришла к убеждению, что по-настоящему красивая и благополучная жизнь возможна только в Москве и нигде больше. А владение английским — одно из обязательных условий успеха. Бог весть откуда взялось это убеждение у четырнадцатилетней девчонки, но оно было, оно и определило ее главную цель. А добиваться своего Татьяна умела — это выяснилось очень скоро.
«Англичанка» в их школе была столь же убога, как и остальные учителя, и навряд ли знала язык лучше, чем ее выпускники. Конечно, репетиторы в городке имелись, но оплачивать их Татьянина мать, во-первых, ни за что не стала бы, во-вторых, ей, уборщице местного ресторанчика, даже решись она на подобное «баловство», оплачивать дополнительные уроки было нечем: отец пил уже почти беспробудно, нигде не работал, поскольку с пристани его давно выгнали. Значит, позаботиться о себе предстояло самой. И Татьяна позаботилась.
Внимательно изучив объявления в местной газетенке, она отчеркнула два из имеющихся пяти: те, где репетиторство предлагалось мужчинами. И отправилась по адресам — якобы для консультации. Подходящим оказался второй из них, в котором указывался помимо адреса еще и телефон, что для их дыры считалось роскошью.
Дом, где жил преподаватель, производил впечатление, выражаясь местным наречием, «справного»: не такой кособокий, как соседние, с чисто вымытыми стеклами, высоким забором, выкрашенным голубой краской, с кнопкой звонка на воротах. Подивившись такому невиданному доселе удобству, Татьяна, не колеблясь, нажала кнопку — в полном соответствии с табличкой «Звонить» под ней. Спустя минуту за воротами раздались шаги, врезанная в них небольшая дверь распахнулась — и на девушку уставились слегка прищуренные светлые глаза мужчины с немного насмешливым лицом — вполне подходящего для ее затеи возраста «за тридцать». Одет он был в аккуратный новенький спортивный костюм.
— Здравствуйте, — Татьяна слегка покраснела и подняла на мужчину яркие глаза, так и светившиеся невинностью, — я по объявлению… Если вы Николай Григорьевич…
— Прошу… — Мужчина отстранился, впуская девушку с несколько ироничной галантностью. И она вошла.
Конечно, ей удалось договориться о том, что за уроки она будет платить не вперед, а в конце месяца. И то ли Татьяна действительно рассчитала все верно, то ли ей просто повезло наткнуться на своего Коленьку, заядлого холостяка, проживавшего в «справном доме» с матерью и младшим братом, только как раз месяц-то ей и понадобился, чтобы соблазнить Николая Григорьевича Рубцова, в итоге влюбившегося в нее слепо и неистово… Своего первого в жизни мужчину Татьяна забыла в тот миг, когда поезд, на который он же ее и посадил, довезя до задымленного, неуютного Ижевска на собственной раздолбанной тачке, отошел от перрона в сторону Москвы. Даже чувства благодарности за бесплатные занятия (какие же они бесплатные, если успел всласть попользоваться юным телом?!), за то, что билет до столицы купил на свои деньги, да и с собой деньжат на первое время дал, — в общем, никакого даже намека на благодарность в душе Татьяны к Коленьке не осталось.
Вместе с ним вычеркнула она раз и навсегда и свое убогое детство, и не менее убогое отрочество, и, конечно, проклятый городишко на вечно хмурой Каме, родителей и сестер. Впереди была совсем иная жизнь! И как ни странно — наверное, у Коленьки оказалась легкая рука, — эту самую иную жизнь ей удалось себе создать! Хотя был момент, когда казалось, что все летит в тартарары…
В заветный МГУ Татьяна поступила фактически вне конкурса, который в тот год был огромен. Во-первых, как девушка из далекой Удмуртии, она попадала в тот самый процент «нацменьшинств», который считался обязательным для каждого потока — это тогда строго контролировалось: дружба народов и прочее в том же духе. Во-вторых, золотая медаль. Ну и конечно, в-третьих: язык она действительно знала, кроме того из всех абитуриентов у Татьяны было едва ли не самое лучшее произношение — спасибо Коленькиным зарубежным пластинкам, которые по его настоянию слушала часами, затем проговаривая чистейшие английские тексты, звучавшие на них. В первые же дни, когда начались занятия, Татьяна присмотрела себе подружку. На фоне даже столичной части однокурсников Элла выделялась не только внешностью (в основном за счет дорогих и явно не наших тряпок), но и манерами, которым — Татьяна это поняла моментально — стоило поучиться. Ради достижения своей цели девушка способна была и поунижаться для начала перед этой «штучкой», поскольку не сомневалась: ни одна девица на свете, даже такая заносчивая, как Элла, не в состоянии устоять перед грубой лестью и «искренним» восторгом. Их Татьяна продемонстрировала ей в первые же дни знакомства. Элла и не устояла, хотя откровенной дурой не была, к тому же повидала на своем веку предостаточно, пожив за границей с отцом, сотрудником советского посольства в Штатах, целых десять лет из своих семнадцати. Но кому, как не провинциальной девчонке, можно продемонстрировать все то, чем старых подружек, закончивших с ней престижную спецшколу, не удивишь? Роскошную квартиру в центре, невиданного в Союзе красного цвета холодильник и прочие чудо-приборы, вывезенные из-за бугра? Не говоря уж о шикарных тряпках, классных записях, звучавших на полную мощь из музыкального центра (еще одно чудо техники!), отцовской машине редкостной иностранной марки и прочего, и прочего, и прочего…
