— Он часто говорил, что это походило на жизнь Дикого Запада, какой ее знают по кинофильмам, — сказала Мэри. — «Черные шляпы» устанавливают правила, по которым приходится играть «белым шляпам»[7]. Если ты слаб, то ты обречен.
— Они могли уехать, — заметил я. — Попытаться начать новую жизнь в другом месте, в другом городе.
— И куда же им следовало податься? — спросила Мэри, окинув меня печальным, но твердым взглядом. — И разве могли они найти место, где жили бы по-другому?
Ангус Маккуин был хозяином той улицы, где жили Анджело Вестьери и Пуддж Николз. Он был худощавым мужчиной, внешность которого не производила особого впечатления, но его присутствие чувствовали все. Ангус никогда не повышал голоса и всегда держал слово. Его родители покинули полуразвалившийся дом в Восточном Лондоне и привезли его в Америку, когда ему было одиннадцать лет. К тому времени Маккуин успел досыта нахлебаться нищеты и был настроен прожить свой век, наслаждаясь всеми возможностями, какие дает богатство. В Америке Ангус узнал, что самый быстрый путь к исполнению детской мечты открывает заряженный пистолет, лежащий в кармане.
Первого человека он убил в семнадцать лет и всего год спустя стал боссом «Гоферов». К двадцати трем годам на счету Маккуина было уже семь трупов. В заднем кармане он носил обрезок толстой свинцовой трубы, завернутый в газету, в кармане рядом с бумажником всегда лежал кастет, на шее висела дубинка на ременной петле, а под левым плечом, возле сердца, находилась кобура с пистолетом. Он никогда не заводил никакого легального дела, которое прикрывало бы его незаконные источники доходов, и очень любил видеть в газетах свое имя и описание очередного преступного деяния. Ангус Маккуин оказался первым манхэттенским гангстером, ставшим легендарным героем в своем кругу. Ему нравилась эта роль, и он делал все, что мог, чтобы удерживаться на подобающем уровне. Убийства, которые нужно было совершать ради этого, нисколько не отягощали его совесть.
Ангус богател, а Паолино Вестьери все сильнее сгибался под тяжестью жизни. Чем больше он работал, тем меньше, казалось ему, зарабатывал. Ему никак не удавалось заставить жизнь хоть немного измениться к лучшему, и он начал пить больше, чем прежде. Паолино чувствовал, что Анджело отдаляется от него, соблазняемый улицей и подталкиваемый окружавшим его трио — Идой Гусыней, Пудджем Николзом и Жозефиной. Он ни в чем не винил мальчика. Эта компания, по крайней мере, предлагала ему какую-то надежду, указывала путь к спасению. А рядом со своим отцом даже столь юный и невинный мальчик, как Анджело, мог ощущать лишь постоянный страх, который тот испытывал.
Паолино отрезал еще один кусок сыра и протянул его сыну. Мальчик отломил половину и положил в рот. Потом поднял стоявшую под ногами маленькую жестяную кружку с водой, подкрашенной несколькими каплями красного вина, и запил сыр.
— Сколько времени тебе дают на обед, папа? — спросил Анджело.
— Двадцать минут, — ответил Паолино. — Иногда больше, если работа близится к концу.
Они сидели на двух корзинах, прислонившись спинами к красной кирпичной стене, глядя на пирс, заполненный грузами и людьми. Еда лежала на белых цосовых платках у них под ногами, горячее полуденное солнце грело лица.
— Что привозят на пароходах? — спросил Анджело.
— Разные фрукты, а иногда рис, — сказал Паолино, дожевывая последний кусочек сыра. — В холодную погоду — мясо. Они всегда приходят нагруженными под завязку и всегда уходят пустыми.
— Папа, а тебе удается получить хоть что-нибудь из того, что привозят на пароходах? — задал новый вопрос Анджело.
— Хорошо еще, что ему удается получать эту работу.
Голос послышался сбоку, за спиной Анджело. Обернувшись, мальчик увидел нависшую над ним тень, заслонившую солнце. Она показалась ему гигантской. Паолино тоже посмотрел на подошедшего. Анджело перевел взгляд на отца и увидел промелькнувший в его глазах испуг.
— Крайне неприятно прерывать ваш семейный пикник, — сказал незнакомый Анджело человек, — но у нас есть работа, которая не может ждать.
Мужчина был высоким и мускулистым, с густой темной шевелюрой и широченными бровями. Разговаривая, он щурился, больше по привычке, чем от солнца. В руке держал незажженную сигару, на плече у него висел грузчицкий крюк.
— У меня еще десять минут, — сказал Паолино.
— У тебя столько, сколько я скажу, — оборвал его подошедший. — Так что поднимай свою задницу и пошевеливайся.
Паолино посмотрел на Анджело, с усилием придал лицу безразличное выражение, а затем умудрился даже выдавить улыбку.
— Спокойно сиди и доедай фрукты, — сказал он мальчику. — Увидимся вечером, когда я освобожусь.
Он наклонился, поцеловал Анджело и на секунду прижал мальчика к себе.
— Шевелись, шевелись! — прикрикнул начальник. — Не на войну уходишь. Живо, работать!
Паолино поднял с земли свой носовой платок, погладил Анджело по голове и медленно побрел к открытым воротам грузового причала. Мужчина сунул сигару в рот, рысцой догнал Паолино и, приостановившись, поднял ногу и пнул его подошвой тяжелого рабочего ботинка. Чуть выше поясницы появился отпечаток огромной ступни.
— Когда я говорю: шевелись, надо шевелиться! — прорычал он. — А если тебя что-то не устраивает, вали на другой пирс.
Анджело стоял, изо всех силенок стиснув кулаки, его глаза сверкали от гнева, но он ничего не сказал. Он следил за тем, как отец обернулся было к этому человеку, а потом увидел лицо отца. Паолино был бледным, с каким-то тупым выражением лица — выражением человека, сдавшегося под ударами судьбы. Анджело, напротив, покраснел, как свекла, и, дрожа от бессильной злобы, смотрел на здоровенного негодяя, измывавшегося над его отцом.
Они оба проводили глазами Паолино, исчезнувшего в пасти ограды грузового причала. А потом верзила толкнул Анджело открытой ладонью.
— Подбери объедки и проваливай отсюда ко всем чертям, — приказал он.
Анджело прожег его яростным взглядом.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Зачем тебе мое имя? — с издевкой спросил мужчина. — Корешиться нам с тобой все равно не светит. Я сказал: собери объедки и проваливай.
— Как вас зовут? — еще раз спросил Анджело, делая два коротких шага навстречу портовому заправиле.
— Ты, смотрю, нарываешься на неприятности, щенок, — сказал тот. Его слова звучали резко и отрывисто, как будто он их выплевывал. — Делай что велено, а то пожалеешь.
— Я хочу знать ваше имя, — сказал Анджело.
Верзила размахнулся и залепил Анджело пощечину с такой силой, что на щеке отчетливо отпечатались пальцы. Одновременно он схватил мальчика за воротник и поднял перед собой. Их лица разделяли считаные дюймы.
— Меня зовут Карл! — рявкнул он. — Карл Баньон. А если ты когда-нибудь начнешь забывать мое имя, это тебе напомнит!
Баньон выхватил из заднего кармана опасную бритву и, взмахнув рукой, раскрыл лезвие. Увидев, что глаза Анджело широко раскрылись при виде оружия, он ухмыльнулся.
— Можешь орать, хоть охрипни, — сказал он. — Мне плевать.
Анджело увидел, как лезвие сверкнуло в воздухе, и почувствовал, как оно ужалило его. А потом он ощутил тепло собственной крови, хлынувшей из глубокой четырехдюймовой раны, которую Баньон нанес ему прямо над правым глазом, прежде чем отшвырнуть в сторону.
Анджело повернулся, поднял с земли свой носовой платок и приложил к лицу. Он слышал, как стихали тяжелые шаги Баньона. У него закружилась голова и к горлу подступила тошнота от потери крови. Он слышал, как мимо проходили люди, говорившие между собой на настолько ломаном английском языке, что он совсем не понимал их, и знал, что никто не остановится, чтобы помочь. Они или боялись Баньона, как и его отец, или же им было совершенно безразлично, что местный босс делает с чужим мальчишкой. Анджело стоял у стены и смотрел на небо, не в силах пошевелиться, но глаза его были сухи. Издалека до него донесся протяжный гудок большого парохода, выходившего из гавани, чтобы направиться в страну, расположенную немыслимо далеко от той, которую отец Анджело выбрал для того, чтобы выстроить новую, лучшую жизнь.
Жозефина расчесывала черные волосы Анджело мокрым гребешком. Она делала это очень осторожно, чтобы не потревожить скрытую под пропитанным кровью бинтом глубокую рану над правым глазом. Чтобы закрыть зигзагообразный разрез, потребовалась дюжина стежков. А чтобы убедить Паолино в том, что месть Карлу Баньону ему не по силам, потребовался целый день.
— Он должен умереть за то, что сделал с моим мальчиком, — говорил Паолино.
— И что дальше? — резонно возразила Жозефина. — Ты пойдешь в тюрьму, и Анджело останется без отца.
— По крайней мере, в таком случае он сможет вспоминать об отце с уважением, — сказал Паолино.
