Отрезвление пришло неожиданно. Мы как-то подъехали к одному из домишек, где накануне договорились закупить партию шкурок. Партия была не особо большая, но мы долго уговаривали хозяина, измученного какими-то болезнями, на лечение которых они с женой и переводили все свои, с таким трудом добытые деньги. Бедняга оказался втянутым в страшный житейский водоворот: тяжелым трудом зарабатывая на лечение одних болезней, попутно приобретал себе новые. У него был свой оптовый покупатель. Он бы, наверное, не согласился продать шкурки нам, хотя и уговаривали мы его почти час, но тут пришла из аптеки его супруга, рано состарившаяся женщина, тяжело переваливающаяся на распухших ногах, послушала наши "песни" и сказала:
- Сенечка, милый, ты погляди, что с меня в аптеке вытребовали! Если плотют больше, отдай им, отдай людям добрым, приедут Максим с Егоркой, объясним им, что да как. А вы завтра приехайте, мы приготовим все, не сомневайтесь.
Мы и приехали. Но у ворот раздрызганного забора уже стоял обшарпанный и облупленный мотороллер "Муравей" с кузовком. Из ворот два мужичка, молодой и старый, отец и сын наверное, выносили вязки шкурок, за которые мы вчера отслюнили задаток. Мы с Димой переглянулись.
- Эй, хозяин! - окликнул я мужика постарше, который полез в кузов, чтобы принять и уложить шкурки. - Тебе не кажется, что ты чужое берешь?
- А это ты, что ли, выделывал эти шкуры? - бросил тот через плечо, даже не оглянувшись.
- Мы не выделывали, но задаток за них заплатили, - вмешался Димка и оглянулся на вышедшую из ворот хозяйку. - Так ведь, хозяюшка?
Та, переваливаясь на своих распухших ногах, заспешила к нам.
- Ребятки, милые, вы уж извиняйте, Максим с Егоркой нам все-таки не чужие будут, им тоже жить нужно. Вы уж простите старую, совсем беда глаза застит. Вы уж заберите деньги, а нужны шкурки, - я вам скажу, где ещё купить можно...
- Нет, хозяйка, так дела не делаются, - остановил я её. - Мы обо всем договорились, так не годится. Давай, браток, сгружай товар обратно.
Я подошел и слегка оттолкнул молодого, шкурки упали на землю. А я повернулся к мотороллеру.
- А ну-ка, выгружай, хозяин, - велел я пожилому.
Тот хотел что-то сказать, но глянул куда-то мне за спину и крикнул громко:
- Не смей, Егорка! Брось, говорю! Не замай!
Я обернулся, и тут меня что-то ударило в лоб. Да так сильно, что я покачнулся. Провел по лбу рукой, на ладони кровь. А Егорка уже выцарапывал из земли обломок второго здоровенного камня, но бросить его не успел. Я прыгнул вперед и ударом ноги выбил камень из его рук. И тут злость за подлый удар, а ещё больше - за ускользающую из рук добычу, замкнули во мне какие-то проводки. Я резким ударом сбил с ног хотя и крепкого, но ещё совсем молодого парня.
Он попытался встать и опять схватиться за камень, но выворотить его сразу из глинистой почвы Егорке не удалось, и тогда он вскочил на ноги и бросился на меня с кулаками. Спокойно отведя его боковые удары, я коротко двинул его прямым в челюсть. Парнишка подсекся на полушаге и рухнул, словно мешок. Я, конечно, ударил слишком жестко, но я завелся и разозлился.
За спиной у меня послышался грохот. Я оглянулся. Из кузовка пытался выскочить на помощь сыну отец с железным прутом в руках. Но его встретил Димка. Он рванул его на себя, схватив за кисть, державшую прут, подсек сзади ноги, и принял его руку на колено. Раздался хруст и глухой вскрик, и мужичок, скорчившись, завалился на бок. Рука явно была сломана. Димка подбежал к нему и ещё раз ударил ногой, и ещё раз. Мужик перевернулся на живот, пытаясь спрятать лицо и покалеченную руку под себя, Димка снова ударил, тот перевернулся, упал на больную руку и дико вскрикнул.
Я тем временем подбежал к мотороллеру, стал выбрасывать на землю шкурки. Димка тоже подскочил и принялся железным прутом крушить хилое трехколесное создание. Очухавшийся сынок пытался встать и помешать нам, но отец хрипло крикнул ему:
- Не лезь, Егорка! Не лезь...
И закашлялся. Заплевал кровью. Сын кинулся к нему. А мы, совсем потеряв головы, озверев от безнаказанности и ярости, крушили их старенький драндулет. Нас пытался остановить хозяин, он что-то кричал и махал на нас сучковатой палкой, но мы словно оглохли. Нас хватала за рукава, смешно подпрыгивая на больных ногах и плача в голос, хозяйка, она совала нам и рассыпала по земле деньги, и наши, и те, что дали ей избитые нами мужики.
Остановились мы оба, как по команде, словно внутри нас что-то выключили. Тетка сидела на земле, протягивая нам скомканные деньги, порванные и растоптанные. Парнишка, не совсем ещё придя в себя, тормошил отца, которому, судя по всему, было совсем худо. Голова у него все время заваливалась набок. А к нам подскочил дед, хозяин.
- Вы чего это, ребятки?! - напустил он на нас. - С ума посходили, что ли? А ну, марш в машину!
Мы с Димкой топтались, никак не могли сообразить, что же предпринять и что это на нас нашло... Мы искренне жалели уже о случившемся.
- Вы бы и вправду, мужики, шли по домам. Ехали бы отсюда, - подошел к нам здоровенный дядя из соседнего дома. - Не стоит оно того, чтобы людей так долбить. Не годится так-то. Идите отседова, не ровен час озлится народ, поломаем мы вас тут, уходите от греха.
Мы огляделись. Вокруг и вправду стали собираться на шум соседи. Мы переглянулись и решили действительно уехать поскорее. Не то чтобы мы боялись, но не хотелось устраивать побоища. И так уже дел наворочали.
Пока мы садились в рафик, я осмотрелся. На нас недобро уставились немногочисленные соседи, но подходили ещё люди.
Хозяйка и пострадавшие в обнимку уходили в дом, на дорогевалялись разбросанные шкурки и потоптанные, грязные деньги. Мужики поднимали завалившийся набок мотороллер, что-то горячо обсуждая, наверное, серьезность поломок. Вроде как никто нами не интересовался, было ощущение, будто вокруг нас выросла стена.
Это ощущение не покидало нас и в последующие дни. Да и не просто ощущением это было. Люди стали меньше и неохотнее идти на контакт, на рынке старались вообще с нами не разговаривать.
Мы тоже как-то потускнели, замкнулись каждый в себе, и как ни тормошил нас Манхэттен, работали без прежнего азарта. Все теперь казалось неинтересным и грязным. Да и деньги за закупку мы почти израсходовали, даже сэкономили на взятках, поскольку особо не пришлось ни от кого отмазываться.
Рэкета такого, как в Москве, на рынках здесь не было, где-то, судя по всему, за нас замолвил словечко Хлюст, так что все пока шло достаточно спокойно. Мы закупили последние партии товара, сообщили Хлюсту, что готовы в дорогу, и попросили обеспечить отправку. Затем уже сами связались с Крестом и доложили ему, что требуются средства для отправки. За что и получили втык. Велено было держать связь через "известное нам лицо", то есть, как мы поняли, Хлюста. И звонить только в крайних ситуациях.
Мы сидели дома, упаковывали товар и передавали его по частям Хлюсту, который подъезжал поздними вечерами, вечно в последнее время чем-то озабоченный и недовольный. Его помощники молча грузили машину, он сам стоял в стороне, считая вместе с Манхэттеном тюки, потом расписывался в тетрадочке, которую ему подсовывал Алик, хотя поначалу он яростно этому воспротивился. Но Манхэттен навешал ему лапшу, что это распоряжение Креста, и Хлюст нехотя, но согласился.
В этот вечер мы отправляли последнюю партию. Как всегда, Хлюст с Манхэттеном пересчитывали тюки, Манхэттен протянул тетрадку. Хлюст сказал ему, словно не замечая его жеста:
- Сегодня запиши на два тюка меньше, лады?
- Ты с ума сошел! - взвился Алик. - Это же не мой товар! И не их, и не твой.
- Ты мне тюльку не гони, - рассвирепел вдруг обычно тихий Хлюст. - Ты давай делай, что велят.
- Я завтра же позвоню Кресту, - предупредил Алик.
- Да видал я твоего Креста! - почти подпрыгнул Хлюст. Видно было, что Манхэттен задел его за живое. - Ты Библию читал?
- Ну читал, - не слишком уверенно ответил Манхэттен.
- Тогда ты должен помнить, что Господь велел делиться.
- Это он, наверное, тебе велел, - отвел Манхэттен руку Хлюста, протянутую к его вороту. - Лично мне он говорил нечто совсем другое. Понял?
Сопровождавшие Хлюста парни вышли из-за машины, глубоко засунув руки в карманы.
- Че им надоть, Хлюст? - сплюнул один из них под ноги. - Давай мы им по лекарству выпишем.
- Погодите, успеем, - остановил их Хлюст. - Они ещё нас попомнят. Вы, падлы, забыли, что если свою копейку куете, то надо и других не забывать. Но ничего, попомните еще. Поехали!
Он сел в кабину, а двое сопровождавших его полезли в кузов. Один из них мне особенно запомнился. Высокий, худой, в какой-то полувоенной форме защитного цвета, в фуражке с кокардой. Прямо белый офицер из кино.
Он поймал мой взгляд.
- Чего смотришь? Срисовать хошь? Ну смотри, запоминай Мишаню.
И они уехали.
- Ну вот, теперь и с Хлюстом отношения испортили, - огорченно вздохнул Дима.
