Джонсон отпускает старика и быстро отходит от него, потом начинает бежать, а следом за ним несётся визг китайца, который стоит посреди мостовой и, размахивая руками, указывает в его сторону. Судя по вою сирены, полицейская машина где-то недалеко. Джонсон поворачивает на бегу голову и замечает жёлтые огни фар и красную мигалку на крыше автомобиля. Он резко сворачивает налево, на поперечную улицу и устремляется по ней вверх, надеясь, что успеет достичь лестницы прежде, чем его догонит полицейская машина. Однако машина уже свернула за ним и быстро приближается. Джонсон мгновенно — и тем не менее поздно и весьма неискусно — принимает вид случайного прохожего, у которого на уме нет ничего дурного, и останавливается по первому же окрику. Из машины выскакивают трое английских полицейских и окружают его: вечерний костюм Джонсона их озадачивает, но производит хорошее впечатление. Полицейские — в шортах и рубашках защитного цвета, на ногах ботинки и белые гольфы. Джонсону кажется, что лейтенант — тот самый офицер, который ворвался сегодня вечером в салон на Небесной Вилле, а оба сопровождающих его полицейских — те, что появились тогда вместе с ним. На вопрос о документах Джонсон достаёт из внутреннего кармана смокинга свой португальский паспорт и предъявляет его.
— Почему вы бежали? — спрашивает лейтенант.
Джонсон готов машинально ответить: «Чтобы согреться», но в последний момент спохватывается: духота стоит тропическая, на нём плотный чёрный смокинг, по лицу струится пот. «Я не бежал, — отвечает он, — я быстро шёл».
— Мне показалось, что вы бежали, — говорит лейтенант. — А почему вы шли так быстро?
— Спешил домой.
— Понятно, — говорит лейтенант. И глянув вдоль улицы, где широкие, заваленные отходами лестницы ведут к деревянным лачугам бедняков, добавляет:
— Где вы живёте?
— В гостинице «Виктория».
— Гостиница «Виктория» находится не в Виктории и даже не на острове Гонконг, а в Колуне, на материке. Полицейский внимательно изучает паспорт: местом жительства там, естественно, значится Макао. Он рассматривает фотографию, после чего добрую минуту всматривается в лицо американца.
— Это вы? — спрашивает он наконец.
— Да, это я, — отвечает Джонсон.
— Что-то непохоже, — говорит лейтенант.
— Возможно, неудачный снимок, — отвечает Джонсон. — К тому же довольно старый.
Лейтенант снова долго разглядывает лицо Джонсона и фотографию, потом изучает перечень особых примет, подсвечивая карманным фонарём, сравнивает их со стоящим перед ним человеком, после чего возвращает паспорт со словами:
— К гостинице «Виктория» надо идти в другую сторону, господин. Паром находится в противоположном направлении.
— Я плохо знаю город, — отвечает Джонсон.
Ещё с минуту лейтенант молча осматривает Джонсона, освещая его лицо фонарём; он направляет пучок света то на лоб, то на глаза, то на нос, меняя таким образом их очертания и выражение. Затем ровным безразличным голосом произносит (сказанное не является вопросом): «Сегодня вечером вы были у госпожи Эвы Бергман». Джонсон, давно ожидавший этих слов, и не пытается отрицать.
— Да, — отвечает он, — был.
— Вы частый гость в этом доме?
— Бывал несколько раз.
— Кажется, там недурно проводят время.
— Кому как нравится.
— Вы догадываетесь, что искала в доме полиция?
— Понятия не имею.
— Почему этот старик на улице так кричал?
— Не знаю. Вы можете спросить об этом у него самого.
— Почему вы шли вверх по улице, если хотели попасть в порт?
— Я уже сказал, что заблудился.
— Но это ещё не повод искать паром на вершине горы.
— Гонконг — остров, не так ли?
— Конечно. Австралия — тоже. Вы пришли сюда от госпожи Бергман пешком?
— Нет, приехал на такси.
— Почему такси не отвезло вас на пристань?
— Я попросил высадить меня на Куинс-роуд. Решил немного прогуляться.
— Приём давно закончен. Сколько часов вы прогуливаетесь? — Не дожидаясь ответа, лейтенант добавляет: «Двигаясь в таком темпе, вы должны были пройти приличное расстояние.» — А потом тоном человека, который не придаёт особого значения тому, о чём спрашивает: «Вы знали Эдуарда Маннера?»
— Только понаслышке.
— Кто именно с вами о нём говорил?
— Не помню.
Джонсон делает неопределённый жест правой рукой и улыбается, что должно означать неуверенность, неведение и полное безразличие. Лейтенант продолжает:
— У вас были с ним какие-нибудь общие дела?
— Нет. Абсолютно никаких. А чем он, кстати, занимается?
— Маннера нет в живых. Вы об этом знаете?
Джонсон изображает удивление: «Откуда?
Конечно, нет… А при каких обстоятельствах?..» Но полицейский не сдаётся:
— Вы уверены, что никогда не встречались с ним в Небесной Вилле или в других подобных местах?
— Нет, никогда… Думаю, что нет. А отчего он умер? И когда?
— Сегодня вечером. Он совершил самоубийство.
Лейтенант, конечно же, знает, что это не самоубийство. Джонсон чувствует ловушку и удерживает себя от замечания, что эта версия кажется ему сомнительной, поскольку не соответствует характеру Маннера. Он считает, что разумнее молчать и сосредоточиться — сейчас это вполне уместно. Лишь одно его беспокоит: почему полицейская машина поехала прямо за ним, а не остановилась возле старика. С другой стороны, если дело Маннера так интересует лейтенанта, чем, в таком случае, он занимался с той минуты, как покинул Небесную Виллу, прежде чем принять участие в неожиданном уличном патруле в сопровождении всё тех же двух солдат? Один из них с самого начала допроса уселся за руль, считая, вероятно, что задержанный не опасен. Другой стоит неподвижно в двух шагах от начальника, готовый, если понадобится, вмешаться. После долгой паузы лейтенант говорит (голосом ещё более безразличным, отрешаясь от произносимого и словно припоминая полузабытую историю): «Ральф Джонсон… странная фамилия для португальца из Макао… Какой-то Ральф Джонсон живёт на Новых Территориях, но он — американец… Разводил индийскую коноплю и белый мак… на небольших участках… Вы о нём не слышали?»
— Нет, — отвечает американец.
— Тем лучше для вас. Недавно он оказался замешан в одной грязной истории — в торговле несовершеннолетними. К тому же он — коммунистический агент… Вам необходимо поменять фотографию на паспорте… — Неожиданно он глядит прямо на собеседника и совершенно другим тоном спрашивает:
— В котором часу вы пришли сегодня к той, которую называете леди Ава?
И не подумав заметить лейтенанту, что госпожа Бергман не появлялась ещё в их разговоре под этим именем, Джонсон, имевший время приготовиться к этому вопросу, тут же начинает рассказывать, как он провёл вечер.
— Я подъехал к Небесной Вилле на такси около девяти часов. Буйная растительность парка со всех сторон окружает гигантских размеров виллу, отделанную алебастром под мрамор, с чрезмерно экзотической архитектурой: неумеренное повторение одних и тех же декоративных линий, сочетание самых диковинных элементов и необычных цветов поражает всякий раз, когда вилла возникает за поворотом аллеи в окружении королевских пальм. Мне показалось, что я приехал несколько раньше назначенного, и значит, окажусь среди первых гостей, которые прошли за ворота, а возможно, и вообще первым, ибо никого другого ещё не видел, и потому решил не заходить сразу в дом, а свернуть налево, чтобы прогуляться в самой красивой части парка. Даже в дни приёмов парк освещается только у самого дома; уже на расстоянии нескольких шагов от виллы густые заросли гасят и свет фонаря, и небесно-голубой блеск, отражающийся от стен, покрытых алебастром под мрамор. Можно разглядеть только контуры аллеи и т. д.
Опускаю звон цикад, о котором уже говорил, и описание скульптур и сразу же перехожу к сцене разрыва Лауры со своим женихом. А поскольку лейтенант спрашивает фамилию этого молодого человека, о котором ещё не упоминалось, я на всякий случай отвечаю, что его зовут Джордж.
— Джордж, а дальше? — спрашивает лейтенант.
— Джордж Маршат.
— Чем он занимается?
Отвечаю, не задумываясь: «Он торговец».
— Француз?
— Нет, кажется, голландец.
Он сидит в одиночестве на белой скамье в тени равеналий, листья которых, напоминающие широкие ладони, образуют над ним навес. Наклонился вперёд. Кажется, он внимательно рассматривает свои лакированные туфли, чернеющие на фоне белого песка. Обеими руками ухватился слева и справа за край мраморной скамьи. По мере того, как я продвигаюсь по аллее, я замечаю, что в правой руке он держит пистолет — палец на спусковом крючке, но дуло направлено вниз, в землю. Это оружие ещё доставит ему немало хлопот, когда полиция будет обыскивать гостей леди Авы.
Затем не происходило ничего достойного упоминания вплоть до той минуты, когда хозяйка дома сообщила мне — полагая, что делает это первой, — об убийстве Маннера. И спрашивает, что я собираюсь делать. Я отвечаю, что новость застигла меня врасплох и что, скорее всего, мне придётся покинуть английскую территорию Гонконга и надолго, а то и навсегда вернуться в Макао. В остальном вечер проходит как обычно. Гости разговаривают на самые разные темы, танцуют, пьют шампанское, роняют бокалы, едят пирожные. В четверть двенадцатого на сцене маленького театра поднимается занавес. Почти все красные плюшевые кресла в зале заняты — в основном, мужчинами; собралось человек тридцать, несомненно, тщательно отобранных, поскольку спектакль предназначается для посвящённых (большинство приглашённых на приём покинуло виллу, даже не подозревая об этом представлении.) Представление начинается со стриптиза, поставленного в сычуанской манере. Выступает молоденькая японка, которую постоянные посетители салона леди Авы ещё не знают и потому приглядываются к ней с особым интересом. Впрочем, игра её удовлетворяет самым взыскательным вкусам, и номер, хотя и довольно известный, доставляет зрителям удовольствие и проходит гладко, что не всегда бывает; никто не нарушает на этот раз хода пьесы, не покидает зала и не мешает представлению несвоевременной болтовнёй.
