— Слушайте, вы сказали: его фамилия Буш, ну… того инженера, что рассказывал про подполье? А его зовут не Генрих Осипович? Бегемотик такой?
Пухальский остановился: слепо блеснули очки.
— Именно.
— Господи! — сказал я обрадованно. — Как тесен мир! Я ж его буквально четыре часа назад вытолкнул из-под машины! Вот так “Волга” — р-раз! А он идет себе… Я его в последний момент толкнул! Мы познакомились. Он меня к себе зазвал.
— Ногу вы растянули, когда его спасали?
“Хм!” — подумал я. Я на всякий случай слегка прихрамывал.
— Ага! Он как вам показался? По-моему, ничего мужик, верно?
— Не знаю, — уклонился от прямого ответа Пухальский. — Я только один раз был у него. Инженер он толковый, наладил в цехе производство стандартной разборной мебели.
— А квартирка у него обставлена подходяще. Картины красивые висят. Он, наверное, рублей двести получает!
У нас получался не то чтобы искренний, но довольно непринужденный разговор: в таком собеседник легко выкладывает свое отношение к тому или иному в жизни. Но Пухальский только неопределенно хмыкнул.
— Насчет женщин он тоже не промах, — добавил я.
— С чего вы решили? — вдруг заинтересовался Пухальский.
— У него такая красотка была!
— Да?
— Ага!
И снова Пухальский уклонился от какого-либо развития этой новой “темы”. Из него трудно было что-нибудь вытянуть. Это напоминало игру: “Барыня прислала сто рублей, что хотите, то купите, “да” и “нет” не говорите, белое и черное не выбирайте…” Как будто он дал зарок не говорить ничего определенного!
— Вы москвич? — спросил он.
— Да, — сказал я. — А что?
— Да так, ничего. Заметно. — Он сказал это без холодка, скорее даже с одобрением.
— Москвичей узнают сразу, — гордо сказал я. Потом заметил как бы мимоходом: — Дождя-то не будет. Так что можно и без пиджака.
Он сделал вид, что не слышит, и, согнувшись, стал раскуривать сигарету. Мне пора было в гостиницу: я увел его достаточно далеко. Еще по дороге надо было сделать одно дело.
— Ну, я побегу, Николай Гаврилович, — сказал я.
Он распрямился.
— Что, пора уже? Хорошая девушка? Ну, не уроните чести нашего номера.
Я свернул с бульвара и, попав на параллельную улицу, нашел телефон-автомат. “Привет от Коли, — сказал я, набрав номер. — Вы предлагали Клаве опознать… дядю?” — “Она сказала, что ей тяжело его видеть. Мы не настаивали”. — “Опишите подробно, как он был одет?” — “Темно-синие лавсановые брюки, немного коротки ему. Белая простая рубашка. Пиджак…”- “Стоп! Какой пиджак?” — “Серый, в полоску”. — “Покупной или сделан на заказ?” — “Венгерский”. — “Какая была погода в утро происшествия?” — “М-м, жара”. — “Дождь не собирался?” — “Нет”. — “Проверьте, есть ли в карманах табачные крошки — отдельно в брюках и в пиджаке. Второе: работала ли табачная лавка у входа в гостиницу в то утро. Третье: соберите сведения о соседе Генриха с улицы Чернышевского. Он живет наверху, на втором этаже. Свяжитесь с Новосибирском: меня интересует друг Клавы, некий Карик. Где он сейчас? Все”.
Я повесил трубку и быстро пошел к гостинице. По лестнице я поднимался осторожно, потому что вовсе не хотел столкнуться с Войтиным. Миновав сваленные у стены доски, я прошел к столику Быстрицкой. Было без пяти восемь. Я скосил глаза на щиток с ключами, “305” висел на гвозде. Войтин уже ушел. Быстрицкая что-то писала в книге дежурства. Рядом стояла ее сменщица.
Я постучал костяшками пальцев по столу.
— Тук-тук, можно войти?
Сменщица неодобрительно покосилась на меня. А Быстрицкая подняла голову.
— А, это вы?
— Точен, как этот механизм, — сказал я, показывая на часы.
Глава 9. “Тебя как звать?” — “Никак”
На улице смерклось окончательно. Тучи снова сгустились над городом, бульвар потемнел (фонари еще не зажглись), поднялся ветер и зашелестел листвой. Я взял Быстрицкую под руку.
— Вам не холодно?
Она сказала, что не очень. Я стал снимать свою куртку — старенькую, “студенческую”.
— Нет, неудобно.
— Бросьте! Если холодно, надо утепляться: это естественно.
— Про меня и так сплетни разводят. Увидят, что я в вашей куртке, совсем заедят.
— Никого ж нет.
— Это только кажется: здесь все всех знают.
Она была в клетчатом платье, через плечо висела сумка. Ветер путал ее волосы, и время от времени она гордо откидывала голову.
— Куда мы идем?
— Я домой, а вы — не знаю. Наверное, провожаете меня.
— Слушайте, это нечестно! Давайте посидим в тепле, в кафе каком-нибудь.
— Не хочу.
Я заступил ей дорогу.
— Раечка, вы только представьте себе: я сейчас приду в номер, я совсем один, и мне будет так грустно. Я не зажгу свет, сяду на кровати и буду плакать горючими слезами.
Она засмеялась.
— А вы свет зажгите!
— Вот видите, какая вы жестокая! — сказал я. — Вы, между прочим, похожи на какую-то актрису: не могу вспомнить, как ее зовут.
— Мне уже говорили, что я напоминаю Барбару Брыльску. Вы не новы. У меня только цвет волос другой. А правда, похожа? Вы тоже это находите?
— Вылитая Барбара, — сказал я торжественно. — Барбара, в кафе пойдем?
— Нет. Вы женаты?
— Женат.
— Странно, обычно говорят, что нет. А почему вы кольца не носите?
— Не люблю.
— Ваша жена тоже не носит?
— Конечно.
— Так изменять удобнее. Вы своей жене изменяете?
“Вот черт! — подумал я. — Но другого-то выхода у меня не было: как еще я мог с ней познакомиться? Мы расстанемся добрыми товарищами, но часа два мне придется корчить из себя бог знает что”.
— Я люблю ее, — сказал я.
— А она красивая?
— По-моему, да.
— Наверное, красивая. У вас должна быть красивая жена.
— Послушайте, мне совсем не хочется говорить с вами о ней. Давайте говорить о вас. Вот вы такая хорошенькая — наверное, отбоя нет от женихов.
“Как я старомодно сказал! — подумал я. — Наверное, так говорил с ней Тарас Михайлович Ищенко”. Она скорчила гримаску.
— Поберегите комплименты для жены. А потом… мне никто не нравится.
— Так уж никто?
— Не знаю. Я, наверное, легкомысленная. Здесь есть один парень, он влюблен в меня по уши, ну а мне интересно с людьми, которые рассказывают всякие истории… ну, словом, от которых я что-то узнаю. Здесь же страшная провинция, вы себе представить не можете! А он ревнует.
— Разве что-то узнать можно только от приезжих? Вы читать любите?
— Когда есть свободное время, читаю.
— Толстого читали?
— Какого? Льва? Мы его в школе проходили.
— “Проходи-или”! — передразнил я. — Вы “Анну Каренину” читали?
— К нам приезжал театр, я инсценировку смотрела. Скучища!
— Господи! А “Холстомер”? Когда старый мерин ночью рассказывает лошадям историю своей жизни…
— Нет! — заявила она. — Все Толстые там, Чеховы — они устарели. Они писали не про нас, мы совсем другие.
— Ну, знаете!
— А на вкус и цвет товарищей нет, известна вам такая пословица?
— Известна, — сказал я.
Она спросила меня, не в отпуск ли я приехал. Я изложил свою историю. Она сказала, что завидует мужчинам и что женская доля гораздо скучнее и непригляднее: женщин матросами не берут.
— Давайте посидим на скамейке, если не совсем замерзли, — предложил я.
— Да нет, ничего. Мы сели.
— Правда, возьмите куртку.
— Ну, давайте. А вы?
— Я закаленный.
— Вы имейте в виду? ночью в гостинице бывает холодно. Вы попросите теплое одеяло у Хильды — ну, она меня сменила, — она добрая, даст вам.
— Спасибо. Трудно работать целые сутки?
— Потом отсыпаемся. И на дежурстве можно поспать: у нас только сорок восемь номеров, даром что вестибюль громадина, а трехзначные номера комнат — липа, первая цифра обозначает этаж. Горсовет хочет новую гостиницу строить, та будет многоместная.
— Перейдете туда?
— Не знаю. А вообще-то уехать бы за тридевять земель!
— А мне нравится ваш город: море под боком, и вообще…
— Разве это море! В прошлом году я была на юге — там о’кэй!.. А здесь дождь зарядит и идет месяц. Знаете, как действует на нервы, ужас!
— Тогда уезжайте.
— Никто не берет. Вот вы бы не были женаты, увезли бы меня? — Тоном она дала понять, что это шутка.
— Обязательно, — сказал я.
— Знаете, за что мужчина нравится женщине? За любезность, за го, что он джентльмен и уступает ей. Но он не должен принимать женщину всерьез, тогда с ним легко и приятно. Я вам выдаю наши секреты, да? А тот парень, про которого я говорила, он сухарь, он все понимает только всерьез: давай женимся, давай будем любить друг друга до конца жизни!
— Бывает, — сказал я.
Мы сидели возле детской площадки. Совсем стемнело. Зажглись газовые фонари, дававшие какой-то ядовитый свет. От деревьев упали тени. Мальчуган лет шести возился в песочной куче. Напротив нас — в тени на скамейке белели только лица — устроилась парочка. Он обнимал ее, а она визгливо хохотала.
