— Мы были как сестры…
— А где вы работали во время войны? В магазине или в столовой?
Она ненавидяще посмотрела на меня. Кажется, я угадала источник ее драгоценностей. Такие женщины осмотрительно обменивали ценности на продукты у голодных людей. Я вспомнила мамины рассказы. В годы ленинградской блокады она отдала бабушкину золотую цепочку за сто граммов сливочного масла…
Я направилась к двери и этим очень напугала старушку.
— Постойте, так же нельзя, мы и кофейку не попили и не покалякали. Я вам сувенирчик приготовила, настоящий, не чешский…
Она забежала вперед и протянула на ладони крошечный гранатовый крестик.
— Вам пойдет, на такой шейке…
— Я не принимаю сувениры, — сказала я холодно, — а на покупку у меня нет денег…
— Попросите Карена, вам он не откажет…
— Откажет. Он мертв.
Я внимательно наблюдала за бабушкой-Дюймовочкой, но ужас, исказивший крошечное морщинистое личико, был непритворным.
— Умер?
— Убит. После пыток.
Она пошатнулась и закрыла глаза.
Я усадила ее в кресло, не решаясь уйти и оставить женщину в таком состоянии. Потом она вздохнула, откашлялась, потерла грудь рукой.
— Дайте «нитронг», баночка на подоконнике…
Я протянула ей таблетки, она высыпала одну и проглотила, даже не запив.
Опять помолчали.
— Вы на милицию работаете?
— На себя.
Лицо ее стало розоветь. Она хотела еще что-то сказать, но я заторопилась. Главное я узнала: она не имела отношения к убийству, но почему-то панически боялась Марата, своего милого родственника…
В электричке я попыталась суммировать все. что выяснила за этот тягостный день.
Итак, Марат знал о тайнике, мог туда забраться, но зачем он бросил запонки на пол, вместо того чтобы просто стащить?
Коллекционерша «тетя Лошадь» рассказала о них какому-то скрипачу в ресторане. Но он не знал ни моего адреса, ни Марата.
Шагала хотели, кроме «тети Лошади», Кооператор и профессор: последний, не глядя, жаждал скинуть сто тысяч деревянных…
Больше всего я грешила на Марата, с его «принципами» можно было ожидать любой подлости, но он не выносил вида крови. Помню, как чуть не упал в обморок, порезав палец в нашей коммунальной кухне, и весь побелел, когда я заливала ранку йодом. Значит, пытки при нем исключались. А может быть, убийцы рассчитывали найти запонки и новую брошь, которую Карен не успел купить? Неужели он не мог сторговаться с рэкетирами?
Голова шла крутом, и я боялась идти в милицию. Боялась, что начнутся расспросы о его делах, покупках, продажах и заграничных компаньонах да о моих контактах с коллекционерами.
Я ведь тоже была далеко не ангелом и некоторые вещи, что привозил Карен, придавала алчным модницам по самым бешеным ценам. Я получала откровенное удовольствие, сбагривая жадным клушкам тряпки, раньше мне недоступные. И если в начале нашего знакомства Лиза купила у меня по скупочной цене старинную серебряную цепь — я тогда верила, что интеллигентный человек не будет обманывать равного себе по интеллекту, — то теперь я бестрепетно называла цену вдвое-втрое большую. чем мне стоила вещь на самом деле. Я перестала играть в поддавки со знакомыми, убедившись, что все коллекционеры живут по законам волчьей стаи.
Карен привил мне презрение и к милиции, называя их «доморощенными Пинкертонами», и как-то сказал, что всегда «задорого» покупал большого начальника. Это было выгодней подачек «оловянным солдатикам».
Вдруг мне вспомнился Боб, великолепный компаньон Карена. Мы познакомились в хаммеровском центре, и мне понравился большой американец в клетчатом пиджаке и с неизменной жвачкой во рту. Что-то было очень привлекательное в его носе картошкой, в добродушных серых глазах, во всем длинном, слегка помятом жизнью лице.
Мы поболтали по-английски, посмеялись. Боб обожал наши анекдоты и знал их множество, но в переводе на английский они звучали нелепо — у меня даже скулы заболели от смеха. Карен попросил отвезти Боба в гостиницу, но в машине американец пожелал, чтобы я напоила его чаем. Мы долго хихикали в моей кухне, потом он намекнул, что уже поздно возвращаться в гостиницу, и я постелила ему на раскладном кресле пушкинской поры. Через некоторое время он перекочевал на мою тахту, и я не прогнала его. Правда, он оказался не на высоте, жаловался, что не выспался в самолете, намотался за день по Москве, а утром огорошил меня, когда с чисто одесским акцентом произнес:
— Ша, киндер, таких телок у меня навалом, ты не тянешь на профессиональную шлюху…
— Так ты не американец?
— Американец, уже семь лет, но из Одессы-мамы и Ростова-папы… Работаю в Америке брокером п приехал сюда учить наших олухов умению делать деньги… — Он улыбнулся, простодушно и весело, — Денег с меня не обломится. но зато подарю дорогой совет: кончай с Кареном, чтоб не залететь к белым медведям. Он кинул тебя мне. как бифштекс с кровью…
Я молчала, испытывая даже не унижение, а безмерное удивление.
— Не веришь? — Он подмигнул и пропел: — Глупая вы баба, фитилек у вас горит чрезвычайно слабо… — Потом снял трубку, набрал какой-го номер.
— Каренчику физкульт-привет! Да, я в твоей квартире. Все о'кей, и по морде не бит, и даже кофейком напоен. Слушай, я сброшу десять процентов, как ты просил… Да, за кайф… А уж такой…
Он повернулся и подмигнул мне:
— Видишь, как я твою репутацию секс-бомбы укрепляю…
Они еще долго говорили намеками, а уходя, Билл потрепал меня по плечу:
— О’кей! Такой бы гоменташен да к Пуриму…
Заметив, что я его не поняла, заулыбался еще ласковее.
— Пурим — еврейский праздник в честь спасения евреев от злобных замыслов разных идиотов древности. А гоменташен — мои любимые пирожки, которые делают на этот праздник с маком, изюмом, цедрой и медом. Их печет у нас Меламед из Житомира, лучше всех на Брайтон-Бич.
Я не испытала особого удовольствия от того, что меня сравнили со сдобным пирожком.
И тут он посерьезнел.
— Кончай работать шлюхой, не твое амплуа, могу устроить вызов за один кусок, но зато — сразу с работой, может быть, и к себе возьму секретуткой…
Я проводила его, залезла под душ и долго терла себя мочалкой, пока кожа не покраснела и не заболела.
Днем заскочил Карен и сказал, что положит на мой счет еще пятьсот долларов.
Вскоре в ресторане «Космос» за наш стол присел очень красивый парень с тонкими усиками, точно нарисованными чертежным пером, и огромными черными глазами. Он был одет в дорогой вечерний костюм, на пальцах переливалось несколько колец, но больше всего бросился в глаза квадратный изумруд в бриллиантовой осыпи.
— Познакомься, — сладким голосом произнес Карен, таким сладким, что я приподняла брови, — это шейх Ахмед, он учится у нас в университете Лумумбы.
Шейх поклонился, не разжимая губ, и осмотрел меня, слегка причмокнув.
Карен растерял всю свою солидность. Он всячески пытался развеселить гостя, предлагал ему разные блюда, вина, но тот пил лишь холодную минеральную воду и жевал лист салата, точно корова. Мне стыло смешно, я фыркнула, и гость перевел на меня вдумчивые коровьи глаза.
— Он понимает по-русски? — спросила я. Карен замахал руками, а шейх сказал почти без акцента:
— Прошу подарить мне один танец.
Мы завальсировали, точно на бале времен «Войны и мира». Платье мое было закрыто спереди, даже со стойкой на горле, зато сзади открывало мои прелести, кажется, до ног, потому что Карен не выносил, когда я надевала бюстгальтер и обычные трусики, а не бикини.
Партнер, однако, не заглядывал в обозримые возможности моей фигуры, а держал меня на отлете, как танцор дансинга в западных фильмах. Я видела близко идеально выбритую промассированную кожу, лениво пошевеливающиеся ресницы и представила на его черной набриолиненной голове попону, придержанную обручем, которую носит лидер Палестины Арафат. Я снова фыркнула, а шейх спросил:
— Вы не хотите со мной проехать в посольство?
— Что я там забыла?
Он наклонил голову:
— Вы мне подходите…
— А вы мне — не очень…
Он кружил меня, точно робот, и только после паузы заявил:
— Боб одобрил…
Я не сразу поняла, а поняв, резко остановилась.
— Да что я вам — телефонная девочка?
Он упрямо продолжал меня раскручивать.
— Боб скачал «о’кей», он мои вкусы знает.
— Но я вам не по карману…
Вот тут он засмеялся, блеснув очень крупными и белыми зубами, отчего правильное лицо стало жестоким и холодным.
— Сколько?
— Может быть, устроим аукцион?
— Я все равно всех переиграю, ведь я — из Бахрейна…
Мне вдруг стало скучно. Мы вернулись к Карену, и я ушла в туалет, чтобы накраситься и выкурить сигарету для спокойствия.
