Без стука в кабинет вошел Сам. Смирнов и Казарян вскочили.
- Руководство Союза писателей просило меня передать вам благодарность за успешное и быстрое раскрытие дела, - официально сообщил Сам.
- Деньгами бы, - помечтал вслух Казарян.
Сам покосился на него грозно. Но клизму не вставил, было хорошее настроение, поворчал только:
- Чего, как штыки, торчите? Садитесь! - и тоже сел на ближайший стул. - Потом потерпевший звонил. Слов подобрать не мог, только мычал от восхищения тобой, Смирнов. Говорит, что ты - герой нашего времени. Приятно?
- Приятно, - вяло подтвердил Смирнов.
- Казарян, ты у нас - самый образованный. Читал что-нибудь из того, что это писатель насочинил?
- Читал.
- Ну и как?
- На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.
- Злободневно, - неопределенно отозвался Сам. - Ну, на сегодня достаточно. Топайте домой, орлы.
Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился на него, спросил с опаской:
- Ты что смеешься?
- Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!
- Наглец ты и зубоскал, Казарян. Да, Саня, я сегодня со Скориным беседовал. Он мне понравился. Скромный в отличие от вас, наглецов.
- Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар. Можно?
- Это почему? - недовольно осведомился Сам - любил, чтобы все всегда были под рукой.
- В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.
- Уж если так запаршивел, то давай. - Сам поднялся. - Еще раз спасибо вам, ребята, за то, что муровскую марку высоко держите.
В восемь часов они встретились у метро "Сокол" и пошли к Ивану Павловичу. Квартиру эту на улице Левитана Иван Павлович получил год тому назад. Получил, конечно, он, но выбирала ее Алевтина Евгеньевна, Алькина мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через двор, она написала гневное письмо секретарю М.К. Никите Хрущеву. Письма по жилищным делам Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам лично на них реагировал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился потому, что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии. Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство переехало в шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларискиного мужа, который вместе с Ларисой жил за границей. Он был помощником военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и присылала ему разнообразные заграничные шмутки, и поэтому он считался пижоном. Его даже прорабатывали на комсомольском собрании, как стилягу.
Они повернули направо к Песчаной улице. Когда проходили Песчаные бани, Александр напомнил сам себе:
- Завтра в баньку схожу.
Перешли по мостику речку Таракановку.
- Сколько ты отца моего не видел, Саня?
- Полгода, Алька. - Виновато признался Александр.
- Ты только не пугайся. Он очень изменился.
- Господи, ну почему так? Ведь он был здоров как бык!
- Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Он ведь все про себя понимает.
Пришли. Перед дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы и обернулся к Алику. Тот кивнул - порядок.
Иван Павлович, маленький, сухонький лежал на диване и улыбался им.
- Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр.
Он отодвинул книгу, очки и осторожно поднялся. В ловких светлых брюках, в бежевом, мощной вязки пуловере, в белоснежной сорочке с распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся и сказал:
- Здравствуйте, Иван Павлович. Вы просто какой-то иностранец!
- Ларка одевает. А что? Правда, ничего?
- Шик-модерн!
В комнату вошла Алевтина Евгеньевна и строго спросила:
- Александр, ты есть хочешь? Алика я не спрашиваю. Он хочет всегда, жена так его кормит.
- Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал как-то.
- А я знаю. Хочешь.
- Аля, - попросил Иван Павлович, - дай нам поговорить, а?
- Говори, конспиратор, - ласково обиделась жена и ушла на кухню.
Алик взял в руки книгу (то был "Петр Первый"), осмотрел ее, большим пальцем листанул как карточную колоду.
- Лейпцигское издание, - догадался он. А, собственно, почему стоим? В ногах правды нет.
Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр сел на стул у круглого стола, а Алик развалился в старом своем привычном кресле.
- А где она есть? - спросил Александр и, вспомнив, рассказал, посмеиваясь: - Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке. Народу довольно много. Кондукторша объявляет: "Следующая - Правда!", а вальяжный такой мужик, выпивши, естественно, спрашивает мрачно: "А где она, ваша правда?" В момент весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг на друга, и все чего-то ждут. Вальяжный гражданин сошел у Лозовского, и все сразу оживились, заговорили...
- Ты к чему это рассказал? - поинтересовался Иван Павлович.
- К слову пришлось. Забавно.
- Забавного мало. Запуганные люди, запуганные. Все боятся. Начальства, соседа, что люди скажут.
- А лучше, чтобы ничего не боялись, Иван Павлович?
- Человеку нужна свобода, Александр. Свобода от страха.
- Вон мои клиенты получили свободу. Никак не расхлебаем.
- Вы им не свободу дали, а из тюрьмы выпустили.
- Не вижу разницы.
- Твои клиенты - пена, грязная пена. Для них свобода вседозволенность. Свобода нужна народу, который избрал в истории свой путь. Свобода позволяет каждому сознательно с внутреннего своего согласия идти этим путем. А страх ждет палки. Палка или бьет, или указывает.
- А если не пойдут этим путем без палки?
- Значит, я прожил неправильную жизнь.
- Все-таки порядок нужен, Иван Павлович.
- Да. Порядок народовластия, порядок демократии.
- Вот вы говорите - народ! Народ! Народ - это люди, человеки. За ними - глаз да глаз. Распустить, так черт-те что получится.
- Бойся профессиональных шор, Александр. Я знавал многих, считавшших и считающих, что люди стадо несмышленышей, которому помимо вожака нужны пастух и свирепые кавказские овчарки. Пастух направит куда надо, а овчарки не пустят куда надо.
- Я, что ли овчарка? - с обидой спросил Александр.
- Не стань ею, Александр. - Иван Павлович не выдержал, поднялся, с трудом прошелся по комнате. - Умер тот, кого я боялся. Единственного боялся, его. Мы себя всегда оправдываем. И я оправдывал себя и всех. Старательно отряхиваясь от сомнений, думал: так надо, это историческая и сегодняшняя необходимость. И, не размышляя, делал, как указывал он. Мы потихоньку становились рабами, потому что страх порождает рабов. Он всех загонял в страх, чтобы сделать народ послушным стадом. Крестьян беспаспортным режимом, рабочих - законом о прогулах и опозданиях, интеллигенцию - идеологическими компаниями и постановлениями.
Иван Павлович закашлялся. Воспользовавшись паузой, Алик прочитал стихи:
- Оно пришло, не ожидая зова,
Оно пришло и не сдержать его.
Позвольте мне сказать вам слово,
Простое слово сердца моего.
- Это еще что? - откашлявшись, спросил Иван Павлович.
- Стихи, - объяснил Алик. - В сорок девятом три наших самых знаменитых поэта написали их к его семидесятилетию. Кончались они так: "Спасибо вам за то, что вы живете на земле". А называлось "Простое слово". А ты сегодня нам свое простое слово сказал.
- Э-э-э, да что там! - махнул рукой Иван Павлович. - Мало ли за двадцать пять лет слов наговорили. И великий, и учитель всех и вся, лучший друг советских физкультурников. И я эти слова говорил.
Он отошел к окну и оттянул штору. За окном окружная железная дорога: светили прожектора, бегал маневровый паровоз, стучали, как в кузнице, железными буферами перегоняемые с места на место вагоны - формировался состав. А над всем царил искаженный динамиками нетерпимый бабий голос диспетчера.
Он нас к победе привел, Иван Павлович, - в спину ему сказал Александр.
Иван Павлович обернулся и ответил ему, как недоумку:
- Запомни раз и навсегда: к победе привел нас ты. И миллионы таких, как ты. - Он прошел к дивану и опять прилег. Устал. - Я очень на вас надеюсь, Саша. На тебя и на этого вот балбеса. В ваших руках будущее великой державы. Вы, лучшие из лучших, фронтовики...
- Лучшие из лучших в земле мертвые лежат, - с горечью перебил Смирнов.
- А ты?
- А я - живучий. Только и всего.
- Так стань лучшим. В память о тех, неживых.
- Иван Павлович, за что вы сидели? - вдруг спросил Александр.
- Ни за что.
- Поэтому и выпустили?
- Выпустили потому, что я ничего не подписал.
- А что надо было подписать?
- Что я - шведский шпион.
- Почему шведский?
- А что шпион, ты не сомневаешься? - пошутил Иван Павлович. - Я в тридцать третьем в командировке в Швеции был. Ну, все. Устал я, давай прощаться. Я, наверное, тебя в последний раз вижу.
Иван Павлович поднялся, и они обнялись. В это время из кухни заявилась Алевтина Евгеньевна и удивилась:
